– Пусть наша дружба будет всегда такой прекрасной, как наши горы! Каждый из нас таким твердым, как наши скалы! Жизнь, бурлящей как горные реки, сметающие лишнее с земли.
Все вскакиваем с мест, чокаются.
– Ты, дорогой Котэ, настоящий философ! Молодость твоя нескончаема! Запевает любимую песню:
«Смело, братья! Ветром полный
Парус мой направил я:
Полетит по скользким волнам
Быстрокрылая ладья!» —
Лицо отца становится строгим и даже далёким.
«Облака бегут над морем.
Крепнет ветер, зыбь черней.
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем мы с ней».
Люблю слушать, как поёт грустное. «Соловьем залетным юность пролетела. – Вот и вспомнили… заключает дядя Серго.
– Расскажи, о своей поездке, – обращается дядя Котэ к отцу. Ты ведь объехал весь Борчалинский уезд.
Отец пишет исследовательскую книгу Борчалинского уезда, поясняет мама. Месяцами пропадает там. Я так люблю, когда читают вслух из его записок.
– Это не сказки, дочка, это жизнь. Вынимает портсигар, открывает его. А ну-ка, сбегай в кабинет, там у меня на столе коробка с папиросами. Принеси её.
– Сейчас, – вскакивает первой Соня.
– Нет, подожди, – говорит он и кладет руку мне на плечо. – Лучше ты принеси.
Мне страшно идти одной в дом, но стыдно признаться. Смотрю с сомнением. Он как бы не замечает моего взгляда.
– Иди! Иди! – настаивает. – Ты ведь не боишься?
– Ну, конечно нет, – решительно бегу к калитке, выходящей на двор. Теперь уже меня не видно из беседки, и я сразу останавливаюсь. К горлу подкатывается ком и мешает дышать. В доме темно. От него тянет таким холодом.
– Иди! Иди! – доносится издали голос отца.
Подбегаю к лестнице балкона, оглядываюсь.
Впереди – сплошная тьма. Но назад вернуться уже не могу.
На цыпочках поднимаюсь по лестнице на балкон. Вместо окон тёмные провалы. Зашуршало на кухне. От страха присела на корточки. Вслушиваюсь. Подошла к двери столовой.
Скрипнула половица. Почему, когда все дома – половицы не трещат, по углам никто не прячется?!
«Ты у меня храбрая», – вспоминаю слова отца. Бросаюсь в темноту.
Самое страшное в кабинете. Там совсем темно.
Подбегаю к письменному столу, пальцами нащупываю коробку с папиросами… Отдышалась.
Подхожу к беседке. Отец смотрит на меня и улыбается.
– Спасибо, дочка! – говорит он и сажает рядом с собой.
– Закалка номер один? – смеется дядя Серго и чокается с отцом.
– Спать! Спать! – кричит нянька и тащит Ляльку домой.
Она упирается, плачет. Прижимаюсь просительно к отцу. Он позволяет посидеть ещё немного.
Часто не понимаю, о чём говорят взрослые.
Витя в первый раз долго, почти как взрослый возбужденно говорил.
Как он неожиданно вырос. Голос как у взрослого мужчины. Хотя у него ещё нет бороды и усов. Каждое утро бреется, не скрываясь курит папиросы.
– Да не только в России неспокойно, – говорит мама. Даже у нас. Я говорю о Баку, Батуми. А что в деревнях?
У меня слипаются глаза. Засыпаю, и просыпаюсь. И только чувствую во сне, как он берёт меня на руки.
Лялька поднимает голову от подушки. Лицо у нее красное, глаза маленькие. Она покачивает головой и вдруг тоненьким жалобным голоском, растягивая слова, запевает песню, которую недавно слышали в деревне:
«Голова ль ты, моя удалая,
Долго ль буду тебя я носить?»
С ужасом смотрю на неё Уж не сошла с ума!
– Лялька! Лялька! Что с тобой? – испуганно кричу, хватаю за руки.
Она вырывается и продолжает.
«Эх, судьба ты моя лиходейка,
Мне не долго осталося жить».
Мама испуганно вбегает в комнату и наклоняется над Лялькой.
– Господи! Боже мой! Нянька, да как же ты не досмотрела? В открытую дверь в столовую мне виден стол, графин и недопитый стакан с вином.
Мама хватает Ляльку и мчится на балкон.
– Нашатырного спирта! Скорей! – кричит она.
– Не надо волноваться, Катя-джан, – уговаривает маму дядя Котэ. – Девочка немного выпила – все пройдёт. Вино кровь зажигает.
На балконе становится тише. Лялька успокаивается. Решаю: «Буду каждый день пить вино, чтобы кровь зажглась».
Плохо спала. Во сне вспыхивали пожары…
Глава 5
Лето в Манглисе.
За два дня до переезда на дачу началась суматоха. В комнаты вносились ящики, чемоданы, корзины. В них укладывали посуду, продукты, платья и белье. Весь пол завален стружками и бумагой.
Соня всё время с книгой на чердаке, чтобы не возиться с укладкой вещей. Наташа помогает маме. Лялька и я бегаем по комнатам. Милка и Топсик вместе с нами.
– Идите в сад, – ворчит нянька!
Но уйти нельзя. Вдруг не увидишь самое интересное?
Господи! Как долго тянутся дни. Когда же приедут «Они»?
«Они» – это подводы, которые повезут на дачу.
На второй день к вечеру дворник Василий открывает металлические ворота.
Затаив дыхание, свешиваемся с Лялькой с балкона.
– Боже! Какие красивые лошадки! – восторженно восклицает Лялька.
Колеса громыхают по булыжникам двора, пахнет сеном, наваленным на подводах. У лошадей длинные гривы, кожа лоснится от пота, они так же, как Луиза Мадер, поводят ушами.
Бедная Луиза Мадер! Как она сейчас скучает одна. Мама сказала, что у нее плохое здоровье и потому оставили на прошлой даче… Там она будет поправляться.
– Спать! Спать! – кричит нянька!
Спать невозможно. Надо всё посмотреть: и как будут распрягать лошадей, и как дадут им сена, напоят водой.
Но спорить с нянькой сейчас нельзя. Залпом выпиваем молоко, и даже Лялька, которая не выносит пенок, не морщась, мгновенно опустошает стакан.
В комнате необычно. Кровати вынесены на балкон. На полу расстелено сено. Кувыркаемся на нём. Хорошо, что у нас не платьица, а штанишки, как у мальчиков. Так удобнее кувыркаться…
Укрывшись простынями, прислушиваемся к звукам доносящимся со двора.
Как душисто пахнет сено! В доме становится тихо.
Заливаются сверчки и цикады. В открытое окно вливается аромат мелиацедры, запах конского навоза.
…Среди ночи доносится тихое хрупанье лошадей, жуют сено, бьют копытами о камни…
Просыпаемся рано утром. В подводы уже уложены вещи.
Лялька степенно говорит:
– Ну вот, нас и не забыли…
…Звонко, на разные голоса, звонят колокольца. Город спит, убегают назад дома. Впереди простор, зеленые поля, запахи цветов.
Едем на подводе, свесив ноги. Ветер бьет в лицо. Перед глазами горы, подъемы, спуски, переклик птиц. Над головой лёгкое облачко. Хорошо бы полететь на нём.
Когда въезжаем на гору, оглядываюсь. Далеко, далеко в дымке Тифлис. А из-за горы выходит солнце. Машу ему рукой, чувствую себя счастливой. Впереди новая жизнь.
К вечеру приезжаем в Манглис. Село большое, с ровными широкими улицами, поросшими травой. Сколько здесь одуванчиков и ромашек! По улице идет стадо, позвякивая колокольчиками. Пахнет пылью и молоком.
А белый дом из досок! Солнце заглядывает в окна. Напротив дома каменная ограда. За ней, в зелени деревьев – белая церковь с колокольней.
Вбегаем по лестнице на балкон, затем в комнаты. Весь пол усеян свежей травой. В углах у стен – зеленые деревца.
– Зачем это? – удивленно останавливается Лялька.
– Завтра великий праздник. Троица, – торжественно говорит нянька.
– Что такое троица? – спрашиваю.
– Бог – отец, бог – сын, бог – дух святой, – поясняет нянька. Широко крестится.
– Рождение? – спрашивает Лялька. – И сразу всех? И отца и сына и духа? Почему сразу трёх?
– Не трёх, – укоризненно говорит нянька. – Все во едином духе. Вот безбожница! Надо понимать!
– Так не бывает, – уверенно говорю я.
– Бывает. Бывает, – подпрыгивая на одной ножке, кричит Лялька. – Вот, как у кукол. Одну вставляют в другую. Можно и четыре, можно и пять.
– Тьфу ты! Прости, господи! Тебя за такие речи Бог накажет.
Нянька что-то бормочет про себя, сердито выходит из комнаты.
– Ну вот, – говорит Лялька. – Пошли гулять.
Любим носиться по полям, играть в разбойников и индейцев, драться с мальчишками, лазать по деревьям. Если кто-нибудь из ребят обижает Ляльку, налетаю на обидчика, как тигрица.
У нас всегда ссадины на коленках, царапины, синяки на лице.
– Растут, как мальчишки, – укоризненно говорит нянька. – Никакого женского естества. Где это видано – девочек в штанишках водят.
Штанишки – наша гордость. В них так удобно. Похожи на мальчишек.
Первые дни на даче: осматриваем местность.
За селом на скате поля, засеянные пшеницей. Дальше – обрывистые скалы, окруженные лесом. В лесу много диких яблонь и груш, У опушки высокие, ветвистые, могучие кедровые деревья.
Если спуститься ниже, в скале видна пещера. В неё можно влезть согнувшись, переставляя ноги с одного выступа на другой. Это Мотькина хатка. Кто такая Мотька – не знаю, но меня очень интересует пещера.
Ниже скалы узкая каменистая тропа к реке Алгетке. К ней надо спускаться, перепрыгивая с камня на камень.
Бурная Алгетка громко шумит. Вода с брызгами и пеной рвется по каменистому дну, обходит огромные валуны, спадая водопадами, несётся вниз: прозрачная и холодная.
Купаться в реке не позволяют. Стоим, не отрывая глаз от быстрого течения.
Вот полянка, на которой краснеет земляника. Земляники так много, что по полянке лучше не ходить. Дикие яблоки – такие кислые, что на глазах выступают слезы.
Вокруг лиловые колокольчики, ромашки. Можно упасть на них, прильнув лицом. Тогда слышно, как в траве жужжат и звенят букашки.
Около ёлки пенёк. Если посмотреть на него сбоку, это уже не пенёк: старый-престарый старый дед.
Сидит согнувшись, сложив на груди руки, смотрит вниз. На лице длинный тонкий мох, ветер раскачивает бороденку. Пушистый папоротник пахнет клопами. Но это не страшно, если немного. А божии коровки? Маленькие, красные, с темными точечками на спинках: перелетают с цветка на цветок – кроткие и нежные…