Если хочешь в божий рай,
Ляг и умирай.
НебО, небО,
Почему мы не спешим в рай?
Сладкий пирог, виски и грог -
Все будет нам точно в срок.
Но у райской реки
Будем выть мы с тоски
На весь божий рай, на все небО,
НебО, небО!
Не хотим мы пирога,
Нам жизнь дорога!
НебО, небО,
Почему мы не спешим в рай?
Это было очень смешно.
Арии из итальянских опер тоже исполнялись по-русски.
Кле-ве-ета вначале сла-адка.
Ве-те-е-рочком
Чуть-чуть порха-ает ..
Неаполитанские песни были нам особенно близки и понятны, не то, что теперь.
Это песня за два сольди, за два гроша!
С нею люди вспоминают о хорошем.
А также
Счастья своего я скрыть не в силах,
Радости исполнен в жизни я.
Все вокруг меня преобразилось,
Все поет, ликуя и звеня!
Спросите вы: "Что со мной случилось?". -
Милая покинула меня!
Я смирюсь с потерею,
Взамен она оставила свободу, друзья!
Счастлив я, исчезли все заботы!
Счастлив я, меня пьянит свобода!
Весел я, весь день пою, друзья!
Забыты слезы, сцены, измены,
Снова свободен я!
По-русски исполнялись и фривольные французские песенки.
Мари не может стряпать и стирать,
Зато умеет петь и танцевать!
Еще Мари умеет, говорят,
Из тряпки дивный сшить себе наряд.
Любой костюм на ней хорош
Пусть всего он стоит грош
Сотню глупостей больших
Ради нее ты совершишь!
Она ошибки делат в письме,
И у нее проказы на уме ...
Впрочем. автора этого перевода гневно отстегали в газете "Правда" за низкий морально-политический уровень. Заодно досталось и песне "Джонни, ты мне тоже нужен".
Знойные латиноамериканские песни также исполнялись советскими певцами в русском переводе...
Ты сказал мне: "Кукорача!"
Это значит - таракан!
За Кукорачу, за Кукорачу
Я отомщу!
Я не заплачу, я не заплачу,
Но обиды не прощу!
Я Кукорача, я Кукорача.
Мне не быть теперь иной.
Я Кукорача, я Кукорача.
Все равно ты будешь мой!
Правда, после появления аргентинского фильма "Возраст любви" стали крутить песни оттуда в исполнении Лолиты Торрес. Но редко. Гораздо чаще маститая советская певица с латиноамериканской печалью пела:
Сердцу больно.
Уходи, довольно!
Мы чужие, обо мне забудь!
Я не знала, что тебе мешала.
Что тобою избран другой в жизни путь.
Шла упорная и непримиримая борьба с буржуазным космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. И не только на радио, в театрах и концертных залах.
Позже, когда я стал студентом, я оценил, сколько сил и средств потрачено на эту борьбу. Сколько технических справочников у учебников пришлось переиздать в срочном порядке из-за переименования технических устройств и узлов, носящих имя изобретателя.
Шайба Гровера, шпонка Вудруфа, резьба Бриггса, коробка Нортона, пружина Бельвиля, регулятор Уатта, двигатель Дизеля получили чисто русские названия: пружинная шайба, сегментная шпонка, резьба коническая дюймовая, коробка подач, тарельчатая пружина, центробежный регулятор, двигатель с воспламенением от сжатия. А еще турник стал перекладиной, шофёр — водителем, а монтёр электриком.
Старые названия было категорически запрещено упоминать в технической документации и печатных текстах. Как выжили Вольт, Ампер, Ом и Микрофарада?
Кривое село
Опять возвращаюсь к моему детству. У нас в семье жила домработница. Ее взяли в 1946 году, когда мы поселились в доме на Ленинской. Мои родители работали с ненормированным рабочим днем. Мама обычно возвращалась с работы часов в восемь вечера, а нередко и позже, отец работал часов до семи. Я же в детстве очень сильно и часто болел ангинами.
Ее звали Мария Семеновна Сорока (тетя Маня). Мария Семеновна родилась в 1893 году в деревне Кривое село недалеко от Заславля.
Замужем она не была. Ее жених погиб на Империалистической войне (так она говорила). Его фотография лежала среди прочих бумаг, вложенных, как в папку, в дореволюционную книгу с пожелтевшими страницами. Книга была неинтересной. Она описывала житие какого-то святого. Запомнилось из нее только ранее мне незнакомое слово "хитонъ". Эта книга вместе со всем ее имуществом лежало в огромном тяжелом сундуке. Она служила домработницей в Минске в разных семьях весь период ежду двумя мировыми войнами. Во время оккупации она жила в деревне у своей сестры.
Своих бабушек и дедушек я никогда не видел - они погибли в оккупации. Мария Семеновна заменила мне бабушку. Оба была добрым человеком, со своеобразным чувством юмора. На любой случай у нее находилась какая-нибудь смешная пословица. Патрэбен, як у мосце дзiрка. Знайшоў тапор за лавай. Што кажух, то не вата, а што капуста, то не гарбата. Чужога мне не патрэбна, але i свайго не упушчу. Заработаў, як Заблоцкi на мыле. Правда, пояснений насчет личности Заблоцкого получить от нее не удалось. Зимой она носила немодные мягкие стеганые бурки с галошами. Обувая их, она говорила:
— Хоць глаза палымнеюць, але душа радуецца.
Она не умела писать, но могла расписаться. Читать она умела, но медленно и только печатный текст. Зато считала в уме прекрасно. Каждый вечер она делала отчет о покупках, который начинался с одних и тех же слов:
— Значыцца так. Усе вашы грошыкi я апрыходавала. — Далее шло перечисление. покупок с точным указанием цены.
Конечно, мы познакомились с ее родственниками, в деревне Кривое село жили ее два брата и сестра. Был у нее любимый племянник Володя, который служил на флоте. Его призвали вскорости после войны и он отслужил на Балтике 7 лет срочной службы (тогда были такие срока). Где-то начиная с первого класса я писал под ее диктовку письма Володе. Письма строились по жесткому канону. Любое письмо начиналось словами: "Здравствуй, дорогой племянник Володя! Твое письмо я получила, за что очень благодарю. В первых строках своего письма спешу тебе сообщить, что чувствую я себя хорошо, чего и тебе желаю". Письмо заканчивалось словами: "Жду ответа, как соловей лета. Целую. Твоя тетя Маня". Его письма я читал ей вслух - рукописный текст она читать не могла. Еще она слала ему посылки.
У калгасе добра жыць,
Ёсць што есцi, ёсць што пiць!
Из песни 50-х годов
Где-то лет с семи я и тетя Маня проводили каждое лето в Кривом селе. Оно находится в пяти километрах к северу от Заславля. Родители приезжали к нам по выходным, привозили те продукты, которых не было в деревне. В некоторые годы они проводили там весь отпуск. Запомнилась первая наша поездка туда. До Заславля добирались пригородным поездом. Мы ехали всей семьей. Поезд шел на паровозной тяге. В вагоне были деревянные сидения. До Заславля добирались больше часа - было много остановок. Ехали в основном сельские жители - по одежде они сильно отличались от городских. Трижды через вагон проходили инвалиды. Они просили милостыню. Большинство пассажиров давали. Помнится, один из инвалидов, слепой, в черных очках, шел в сопровождении мальчика. Он играл на гармошке и пел. Другой, без обеих ног, ехал по проходу на низкой деревянной тележке с шарикоподшипниками вместо колес, он держал в руках деревянные колодки, которыми отталкивался от пола. "Братья и сестры, спасибо. Лучше давать, чем просить. Спасибо".
В Заславле нас встречала с подводой сестра Марии Семеновны Юлька. Мы ехали по гравийной проселочной дороге. Деревня представляла из себя одну довольно широкую улицу с домами по обеим сторонам. Основная часть деревни располагалась слева от дороги, по которой мы приехали. Никакого дорожного покрытия не было, даже летом в низких местах были лужи и грязь. В деревне было 54 двора. Дома рубленные, деревянные, потемневшие от старости, крытые соломой. Правда, было несколько более новых домов, покрытых гонтом (узкими деревянными дощечками, приколоченными внахлестку, на манер черепицы).
Сначала мы останавливались у Юльки, сестры Марии Семеновны. Я называю здесь всех так, как в деревне было принято называть друг друга - Мария Семеновна для всех односельчан была Манька. Юлька была худенькой проворной женщиной, её муж Стёпа был в колхозе счетоводом, а уже упомянутый ранее сын Володя служил на флоте. В этой же деревне жили также братья Марии Семеновны Костик и Юзик. Пару лет мы приезжали к Юльке, а потом обосновались у Юзика - у него был более просторный дом. Он был вообще очень хорошим хозяином. Все у него было фундаментально. Крыша покрыта гонтом, прямо к дому была пристроена баня, о которой я еще расскажу. До коллективизации у него было крепкое хозяйство: три лошади, четыре коровы, десяток свиней, за что он чуть не загремел в кулаки, но как-то выкрутился, вступил в колхоз, скотина стала колхозной, хотя и оставалась на его подворье.
Попробую подробнее описать жизнь Кривого села в 50-е годы прошлого века, хотя подозреваю, что многим это будет совсем неинтересно.
Быт и инфраструктура
В деревне Кривое село треть людей носила фамилию Гладкий, треть - Сорока. Еще помню фамилии Андрушкевич, Мастюгин, Закаблук и Лойко. Деревня входила в состав колхоза "Чырвоны сцяг" ("Красное знамя") как одна из бригад. Колхоз объединял пять близлежащих деревень. Сельсовет, почтовое отделение, медпункт и школа-семилетка находились в деревне Ганусино (Анусино) в двух километрах на север. Воду носили из колодца. Магазина, электричества и радио не было. В некоторых домах были детекторные радиоприемники "Комсомолец". Для этого приемника нужна была наружная антенна длиной метров десять, не меньше. На наушники принималась минская радиостанция на волне 1068 метров. В одном доме я видел батарейный ламповый приемник "Родина-47", но он не работал по причине дефицита анодных батарей БАС-80 (80 вольт). Минские и центральные газеты доставлялись с двухдневным опозданием, что ужасно раздражало мою маму. Почтальон приносил также многотиражку "Калгаснiк Заслаўшчыны". Вечером зажигали керосиновую лампу или свечи, поскольку в доме гости. Для себя пользовались лучиной, закрепленной горизонтально в специальной деревянной подставке, под лучину во избежание пожара ставили глиняную плошку с водой. Раз в месяц в деревню привозили керосин. За покупками ходили пешком или ездили на велосипеде в Заславль - правда, ассортимент товаров был очень ограничен. Главное, купить хлеб, соль, спички, хозяйственное мыло, постное масло. Если удасться, какие-нибудь крупы и сахар. Дома хлеб пекли только по праздникам, но зато очень вкусный, с тмином. Его пекли на поду русской печи, выстланном листьями хрена. В Кривом селе жили православные. В каждом доме в углу были иконы. В нескольких километрах к северу, ближе к старой польской границе были католические деревни. Церкви в деревне не было. По большим праздникам старушки ходили молиться в Заславль.
В колхозе выращивали рожь, овес, картофель, лен и травы: клевер и тимофеевку для молочной фермы, причем у колхоза тогда не было своих тракторов, комбайнов и автомобилей и, соответственно, водителей и трактористов. Вся эта техника была сосредоточена в МТС (машинно-тракторная станция). МТС находилась в Заславле. Я там был один раз, поехал с кем-то из колхозников за компанию. Видел там гусеничные тракторы ДТ-54 и С-80 (Сталинец-80), а еще грузовики ЗИС-5 и ГАЗ-АА. Колесных тракторов тогда было очень мало. Еще были зерновые комбайны, но колхозники говорили, что на них большие потери зерана. Технику вместе с трактористом колхоз арендовал в МТС, расплачиваясь за это и деньгами и натуроплатой, что было до крайности невыгодно. Поэтому тракторы нанимали только на вспашку, а все остальное старались сделать своими силами, используя конную тягу и ручной труд. В бригаде было около десятка рабочих лошадей, конные жатки, грабли и сенокосилки. Но и их использовали редко. Чаще на поле выходили женщины, жали рожь серпами, потом вязали ее в снопы. Снопы ставили в бабки для просушки, потом на подводах везли на молотилку. Картошку собирали тоже вручную, из-под конного плуга. На молочной ферме доили опять-таки вручную. За эту работу колхозники получали на трудодень 300 грамм зарна, 500 грамм картошки и 30 копеек деньгами (столько стоил тогда трамвайный билет). Конечно, из года в год эти цифры менялись, но в небольших пределах. Практически все, что производил колхоз, уходило в государственные закрома. Я один раз присутствовал на радостном событии раздачи трудодней. Юлька со Стёпой заработали за год вместе 750 трудодней. К их дому подъехала телега, с нее разгрузили 4 мешка зерна. Еще им причиталось 5 мешков картошки и 225 рублей денег (образца 1948 г.). Это за год работы! Правда, были колхозы, где и этого не давали, работали за "палочки".
Приусадебный участок был основным источником существования. Но и на него покушалось государство. В послевоенные годы был установлен налог на плодовые деревья и кустарники, поэтому крестьяне большую их часть вырубили. Во времена правления Г.М.Маленкова этот налог отменили. В результате Маленков надолго стал самым популярным в народе правителем. Размер участка был 60 соток. Как правило, он примыкал к дому. При доме был большой огород, где росла раннаа картошка, морковь, редиска, редька, лук, чеснок, свекла, огурцы, капуста, укроп и тмин. На участке росли картошка, ячмень, горох, тыква и подсолнух (семечки были любимым лакомством). Помидоры растить не умели. Возле дома был хлев для коровы, пара свиней летом жила на открытом воздухе за загородкой. Рядом был погреб - по-белорусски он называется емким словом склеп, где хранили картошку, морковку и свеклу. На зиму ставили бочку квашеной капусты и бочку соленых огурцов. Еще был сарай для сена, которое нужно было заготовить на зиму. А еще нужны дрова. Корову пасли по очереди. Постоянного пастуха не было. Хозяйка вставала в 5 часов утра, доила корову, потом выгоняла пастись, топила печь, варила на корм свиньям мелкую картошку, в тот же котел добавляла горсть зерна или отрубей, если они были. Потом толкла это варево, кормила свиней, сыпала корм курам. Затем отправлялась на работу в колхоз. Часа в три возвращалась В это время и коровы возвращались с пастбища. Опять дойка. Работа в огороде. Крутилась целый день. Мужики в колхозе работали дольше. Потом они работали дома. Ни одной свободной минуты не было. Для обработки участка 60 соток без лошади не обойтись. Лошадь давал бригадир. Кстати, иметь личных лошадей колхозникам запрещалось - лошадь считалась средством производства.
Почти все, что производилось на приусадебном участке, шло на базар: редиска, зеленый лук, морковь, огурцы, молоко, сметана, клинковые сыры, яйца, иногда живая курица, телятина, свинина, сало. Еще грибы и ягоды из леса. Хоть хозяйство и натуральное, нужны деньги на множество вещей.
Что ели-пили?
— У вас самогонка не изжита?
— Не, это у начальства из жита,
а у нас из бураков.
— Похоже, надо аппарат обновлять!
— Да не надо, хороший аппарат...
Анекдот 50-х годов
На пропитание шла во-первых бульба. Крупная перловка из своего ячменя (панцак). Простокваша (после снятия сметаны на продажу). Редька с луком и алеем (постным маслом). Капуста (щи), заправленная старым салом.
И, конечно же, на празднике и вечеринке не обойтись без самогонки. В то время в этой деревне самогонку гнали не таясь. Само слово "самогонка" употреблялось редко, говорили "гарэлка". Самым крупным специалистом по ее приготовлению был дед Юзик Сорока. К нему часто обращались соседи с просьбой выгнать для какого-нибудь семейного события гарэлки, и добрый дед соседям не отказывал. По возрасту он уже в колхозе не работал, только на своем участке, так что времени у него было больше. Конечно, ему помогали выполнить подготовительные работы. Сначала пару пудов жита на ручной тележке везли к другому деду, у которого дома была самодельная мельница с жерновами. Нижний жернов был неподвижным, верхний был соединен с вертикальным валом, который приводился во вращение через коническую зубчатую передачу. Шестерни были взяты от какого-то трактора. Один человек вращал рукоятку, а другой сверху подсыпал из ведра зерно в жернова. Получалась то ли мука, то ли крупа, которая ссыпалась вниз по лотку в подставленный мешок. Ее отвозили к деду Юзику. Он высыпал крупу в деревянное корыто, заливал горячей водой, добавлял туда пророщенные зерна, дрожжи, немного сахару и оставлял на несколько дней бродить. Время от времени он помешивал брагу, принюхивался к ней и наконец решал: готова. Прямо к дому у него была пристроена баня. Заходишь в сени: налево - дверь в дом, направо - в баню. В бане была построена печка, в нее вмазан большой железный котел, в котором грели воду. Но это было оборудование двойного применения. В котел клали брагу, накрывали его плотной деревянной крышкой. Из крышки шла медная трубка, переходящая в змеевик, опущенный в стоящую рядом железную бочку. Конец змеевика сквозь стенку бочки выходил наружу. В бочку натаскивали 5-6 ведер холодной воды из колодца, который был рядом с домом - Юзик когда-то сам его выкопал. Дед разводил огонь под котлом и очень внимательно следил, чтоб не перегреть брагу. Если она пригорит, вкус гарэлки будет испорчен. Он садился на табурет и внимательно следил, как из трубки медленно, капля за каплей течет в стеклянную бутыль продукт. Время от времени он его пробовал. Самое главное в этом деле знать, когда остановиться. Конец процесса он определял на вкус. Его гарэлка была не очень крепкой, градусов 30, но, как все говорили, в том числе и мой отец, а он понимал толк в этом деле, вкусовые качества были отменные. Я тоже пробовал, мне не нравилось. Зато сейчас, прихлебывая хороший виски, я вспоминаю привкус того самогона. Кстати, отработанной брагой дед Юзик кормил свиней. Они от нее очень хорошо набирали вес.
Хочу особо отметить, что пьянства в деревне не было. То есть и мужчины и женщины охотно и с удовольствием выпивали при случае. Но случаи эти выпадали достаточно редко.
Крестьянские дети
Положим, крестьянский ребенок свободно
Растет, не учась ничему,
Но вырастет он, если Богу угодно,
А сгибнуть ничто не мешает ему.
Положим, он знает лесные дорожки,
Гарцует верхом, не боится воды,
Зато беспощадно едят его мошки,
Зато ему рано знакомы труды...
Лучше, чем Н.А. Некрасов, я не напишу. Я с этими ребятами водил компанию, с некоторыми дружил. Кстати, детей в деревне было мало, молодежи тоже. Детей впрягали в работу лет с десяти. Они ухаживали за скотиной, пасли коров и лошадей, работали в огороде, собирали ягоды и грибы на продажу. Большого леса рядом не было. За грибами и ягодами ходили километров за 4-5 в должанский или винделевский лес.
У этих ребят с раннего детства была воспитаня какая-то внутренняя порядочность. Они не были агрессивными. Запомнился такой эпизод. Мы играли в мяч на лугу недалеко от деревни. Вдруг увидели, как с пригорка спускается человек в лохмотьях с большой суковатой палкой.
— Петрык, — закричали дети. — Петрык, Хадзi да нас!Оказывается, это был местный сумасшедший. Он подошел к нам, остановился. Маленький, как пацан, очень худой, седой и лохматый, он протянул палку куда-то вперед и сказал:
— Глядзiце! Пятрышкi гараць!
Это была единственная фраза, которую он повторял много раз. Больше он ничего сказать не мог или не хотел. Пару ребят побежали в ближайшую хату и буквально через две минуты притащили большой кусок черного хлеба, луковицу, штук пять вареных картофелин в газетном кульке и большую глиняную кружку кислого молока. Петрык молча выпил молоко, вернул кружку, сложил остальные приношения в домотканую торбу и ушел, бормоча: "Пятрышкi гараць!"
— У яго сям'я згарэла, — сказал кто-то из ребят. — У Пятрышках. Таму яго i клiчуць — Петрык.
Почти никто не собирался жить всю жизнь в деревне. Образцом для них были те их молодые родственники, которым вырваться из деревни удалось. Они жили в городе, многие в заводских общежитиях. Они работали, а после работы были свободны, ходили в кино, на танцы, гулянки. Некоторые родственники в городе учились. В деревне была только школа-семилетка, учителей в ней нехватало. Например, много лет не было учителя иностранного языка (там изучали немецкий). По-русски, да и по-белорусски почти все писали с жуткими ошибками. Про математику и говорить не хочется. Большинство детей не были тупыми, но от этой жизни они сильно тупели, а может, просто не развивались. Это было особенно заметно после года разлуки.
Но вырваться из колхоза было очень непросто. Колхозники не имели общегражданского паспорта. Они были крепостными. Вместо паспорта у них была справка, выданная председателем колхоза. Если парень или девушка хотели поступить куда-нибудь учиться, они должны были получить разрешение председателя. Он нередко отказывал: "В техникум? Да ты школу еле кончила!" Председатель знал, что имея справку, эта девчонка к техникуму даже близко не подойдет, а устроится работать на почту или на стройку - туда брали деревенских. Конечно, после армии никто не возвращался, но в армию шли только парни, и до армии еще нужно было дожить.
Могу с гордостью сказать, что мои родители, используя личные связи, устроили трех парней и двух девчонок в минские школы ФЗО и ремесленные училища, в которые принимали только городских (туда брали с 15 лет). В то время училища системы трудовых резервов выгодно отличались от ПТУ 80-х годов.
Развлечения
Иногда сама жизнь приносит развлечения. Помню утро, колхозники идут на работу. Вдруг возле бригадирского дома раздаются крики и проклятия:
— А бадай, каб на цябе халера! Каб на цябе пранцы!*) А каб ты спархнеў! Каб табе ...
Из дома выбегает бригадир с полевой сумкой в руках, отвязывает от забора коня, вскакивает в седло и только пыль из-под копыт... Его жена Сямуциха, высокая худая злобная баба в длинной юбке, фланелевой кофте и платке, повязанном под подбородком, стоит на пригорке возле своей хаты, размахивая руками, и еще долго извергает ему вслед проклятия, чередующиеся с матом.
В деревне секретов нет. Причина гнева Сямуцихи была простая. На окраине деревни жила беженка Волька (Ольга), молодая, всегда улыбающаяся приветливая женщина. Беженкой ее называли потому, что во время войны пришла она из соседней деревни и тут прижилась. У нее сожгли дом. Муж погиб. Растила двоих детей одна. Иногда кто-нибудь из мужиков по-соседски помогал ей вспахать огород, починить забор или еще в чем-нибудь. На этот раз бригадир привез ей дрова. Она его пригласила в дом, налила стаканчик, накормила посля тяжелой работы. Ну, и задержался он у Вольки до утра. А утром заехал домой за какими-то документами. В общем, неделю он прожил у Вольки, а потом вернулся к жене и сыну. Пацану было уже лет 14, и был он на стороне отца. Ему тоже здорово доставалось от мамочки. Бабское общественное мнение по этому вопросу разделилось. С одной стороны, все не любили Сямуциху, а с другой стороны осуждали Вольку.
Еще были по воскресеньям танцы под гармошку с припевками. Некоторые тексты запомнились.
Полька Янка
Янка стаiць на гары,
А я у нiзине.
Янака сее кавуны
А я журавiны.
Журавiны не ўзышлi,
Кавуны пасохлi.
Ка мне хлопцы не прышлi —
Каб яны падохлi!
* * *
По блату, по блату
Спалили немцы хату.
Построики халупу
Похоже на залупу.
* * *
Из-за леса показалась конная милиция.
Подымайте, девки, юбки, будет репетиция.
Как по нашей по деревне пролетела белка.
Подымайте, девки, юбки, будет перестрелка.
Белорусифицированный вариант известной солдатской песни заканчивался так.
Ждi мяне, мая Маруся,
I ганi гарэлку!
Скоро я к табе вярнуся
Паламаю ...ногу!
Помню, один раз приехала кинопередвижка. Кино показывали на улице, на площадке возле большого сарая, который заменял клуб - там обычно проводились собрания. Из сарая вынесли на улицу деревянные скамейки. Фильм должен был начаться в 10 вечера - темнело довольно поздно. На полуторке приехала кинопередвижка. У киномеханика были очень длинные прямые волосы, которые, чтоб не мешали, были закреплены полукруглым женским гребнем. Он установил киноаппарат на платформе грузовика. На стенку сарая повесили экран. Потом шофер стал заводить движок, а он не заводился. Несколько парней, шофер и киномеханик стали чинить движок при свете фар. И починили. Часов в 12 пошел фильм "Александр Пархоменко".
*) Пранцы. Значение этого слова я узнал много лет спустя. Оно пришло в белорусский язык из Европы. Это видоизмененное слово France, французская болезнь - сифилис.
Эпилог. Мария Семеновна прожила с нами 12 лет. Она была у нас прописана, вместе мы переехали на новую квартиру. После хрущевской пенсионной реформы (1956) она стала получать минимальную пенсию (300 рублей). Помню, что мои родители приложили для этого много усилий - они ходили с ней по разным учреждениям, нашли свидетелей, подтвердивших ее трудовой стаж. После этого она отказалась получать у нас зарплату (120 рублей) и жила как член семьи. Осенью 1958 года она поехала в деревню к сестре помогать убирать картошку, там сильно простудилась. Ее положили в больницу в Заславле с воспалением легких. Родители ездили ее навещать. В больнице она и умерла от сердечного приступа.