Детство без Интернета — страница 4 из 5

(сентябрь 1966 по февраль 1970 года)

И вот мы на Лопаче. Посёлок гораздо больше, чем Вижаиха и тем более Рассольной. Проживало здесь около 450 человек, Зона была больше. Сам посёлок расположен в долине между двух больших холмов, где протекала небольшая и чистая речушка Сухой Лопач. Это она небольшая летом, а весной, в половодье разливалась, заполняя собой долину на пару дней. Поэтому дома посёлка располагались выше и на склонах холмов, где лес был вырублен начисто. И весной, осенью, когда нет зелени, местность вокруг посёлка выглядела печально, да ещё с обильно торчавшими пнями.

Лопач был вытянут вдоль реки на километр и имел несколько улиц. Магазин и на другом конце посёлка крошечный Ларёк. Большой клуб с библиотекой и восьмилетняя школа. Посередине посёлка, внизу здание администрации или как все его называли — Штаб. И понизу, вдоль реки проходила основная поселковая дорога из длинных брёвен — Бонка. Остальные улицы, особенно после дождей были для машин непроходимы. Только для пешеходов и по деревянным тротуарам.

Нас поселили на дальней окраине посёлка, в трёх комнатном финском доме, полная копия внутри, как на Вижаихе. Но дом был гораздо старше и выглядел совсем непрезентабельно, но тёплый. Пока взрослые разгружали и заносили наше имущество в дом, мы с братом обежали ближайшие окрестности. Самый крайний дом — тут проживала семья Тутыниных и три пацана Генка, Мишка и самый младший Серёга. Генка был моложе меня на один год, Мишка ровесник моего брата. Справа от нас пока пустой дом, но туда скоро переедет с Рассольной семья Бессолицыных.

Огромный огород в 40 соток на две семьи, на нашу и Тутыниных. Общий сарай. За огородами подымался склон холма, с торчащими чёрными пнями. Слева от огорода, заброшенная дорога и вполне такой приемлемый спуск, когда зимой будем кататься на лыжах. Внизу речка, шириной метра 4–5, а в ста метрах от нас деревянный мост.

Встал на дороге, которая была улицей внизу нашего дома. Поглядел на мост, потом в противоположную сторону, где в четырехстах метрах, за посёлком, виделся небольшой лесок и решительно направился в посёлок. Пересёк деревянный мост без перил и направился к верхней улице, где в начале с левой стороны стояла большая пекарня, снабжающая посёлок и Зону хлебом, потом магазин, а справа на высоком крыльце крохотная почта. Дальше, по обе стороны шли двухквартирные старые бараки, ограждённые такими же старыми заборами. Где жил хозяйственный мужик, там и палисадник выглядел нормально. Ну… а если лентяй — то заборы наполовину разрушены или упали. Деревянный тротуар был только на одной стороне, по которой я и шёл. Дождей давно не было и улица выглядела уезженной, но опыт нескольких лет жизни на Урале подсказывал, что осенью и весной, здесь стоит непролазная грязь.

Пройдя почти всю улицу, уткнулся в здание с полу обвалившейся белой штукатуркой, с высоким и просторным крыльцом и с гордой вывеской — «Клуб», вокруг которого оживлённо крутилась местная детвора.

С крыльца с радостным воплем сбежал высокий и нагловатый пацан: — Ооо…., новенький… Как зовут? Меня Колька Морозов… А ты…!?

— Борька…, — ошарашенный напором буркнул в ответ и, не ожидая ничего хорошего от такого горячего знакомства.

— Борька…, иди сюда… Тут твой тёзка…., — обернувшись на крыльцо крикнул Колька и с крыльца неспешно спустился крепенький пацан. В отличии от Кольки Морозова был он спокойный и доброжелательно протянул мне руку: — Боря, Зайцев…

Пожал в ответ и тоже представился: — Боря, Цеханович…

— В каком классе учиться будешь? — Последовал закономерный вопрос.

— В пятый перешёл….

— Оооо…, — снова радостно завопил Колька, — с нами учиться будешь. Нас сейчас в классе шесть человек, будешь седьмым. Пошли клуб покажем.

Внутри клуб выглядел более презентабельным. Большой холл, слева дверь в приличную библиотеку. Прямо ещё один большой зал и слева вход в кинозал, раза в три больший, чем на Рассольной и вмещающий человек сто пятьдесят — двести. Боря Зайцев почти сразу от нас ушёл домой, он с Морозовым были соседи, а Колька за полчаса меня так уболтал, что я еле от него отвязался и ушёл, гулять дальше по посёлку. По этой же улице, пройдя метров триста, но уже без деревянного тротуара и домов, спустился вниз вдоль забора Зоны и вышел к маленькой избе с невзрачной надписью «Ларёк». Напротив него стояла пожарка, потом речка. Тут она была немного шире, чем у моего дома. И за речкой, на склоне, шла ещё одна улица, справа от которой располагалась солдатская казарма со спортивной площадкой, как раз напротив центральных ворот Зоны. Да…, ещё недалеко от пожарки стояла баня. А на самой окраине посёлка приличная промзона с кочегаркой, вырабатывающая для посёлка электрический ток.

Домой я пошёл по бонке, с любопытством её разглядывая. Долина между холмами, на которых располагался посёлок и проходила бонка, была заболочена. И даже в самую долгую жару почва оставалась сильно влажной и не предполагала здесь хорошую дорогу. Поэтому через каждый метр были уложены шестиметровые, толстые брёвна, а на них вдоль и плотно друг к другу, насколько это было возможно, положены брёвна средним диаметром 150 мм, и со стёсанным верхом. И получается деревянная дорога шириной метров пять. Правда щелястая, но ходить спокойно можно, а уж для машины тем более. Но тут была своя опасность, которую все знали. А я вот в этот момент — нет. Когда-то эти брёвна были приколочены скобами к поперечным брёвнам, но за время эксплуатации, кое какие скобы повылетали или сломались. Конечно, бонку по весне ремонтировали, но огрехи всё равно оставались. И когда ехала машина, то за ней иной подымались брёвна и было очень опасно стоять на бонке, когда рядом проходил автомобиль.

Вот я и стоял прямо на бонке, когда рядом со мной упало обратно в своё гнездо бревно. Я чуть не свалился с деревянной дороги в зелёную ряску большой лужи, тут же поняв, что водитель даже бы не заметил, как рядом со мной упало бревно. А я сразу получил урок — когда идёт по бонке автомобиль, надо сходить на поперечные брёвна, которые выглядывают из-под рукотворной дороги с обеих сторон почти на метр.

Дома мебель уже была расставлена, полы вымыты и мама даже что-то успела приготовить и подать на стол, где уже сидел отец со своими будущими сослуживцами, вливаясь в коллектив.

На следующий день меня повели в школу. Представили директору, не помню как её звали. Записали мои данные и повели в пятый класс, где уже сидели знакомые мне Колька Морозов, Борька Зайцев, две девчонки — Таня Сукманова и Таня Шавкунова. Ещё один парень Володя Часовских и Сашка Ефремов. Я получается седьмой. Девчонки мне мигом понравились. Обе красивые, высокие. Таня Шавкунова она попроще была, а Таня — стройная, гибкая и по всему видно умненькая. Нормальные пацаны Боря Зайцев, Мишка Ефремов и Володя Часовских. Все спокойные, адекватные. А вот Колька мне всё больше и больше не нравился. Был он какой-то суматошный и от него всегда можно было ожидать какой-либо подвох.

В первый день узнал и учителей: строгая Лидия Михайловна Тазова, она у нас по русскому языку, Валентина Семёновна — история. Пётр Петрович совсем молодой парень и его сестра Людмила Петровна. Тоже кстати из Шуньи, что и наша учительница на Рассольной. Только они закончили десятилетку, прошли более глубокое педагогическое образование и стали учителями. Пётр Петрович преподавал физику и ещё что-то, а Людмила Петровна — алгебру и геометрию.

Сама школа длинный барак с маленькими классами, естественно учительская с крохотным кабинетом директора и небольшой спортзал. Уборная на улице и сама школа с большим и пустым участком огорожена стареньким забором.

В класс вписался моментом. Сама учёба скучное и не интересное дело для активного пацана, коим я был, тем более что добавилось куча предметов. Про немецкий язык уже говорил. География, простенькая математика превратилась в алгебру, а к ней добавилась геометрия. Зоология, история…. Домашние задания усложнились и времени на гулянку оказалось из-за этого гораздо меньше. Поэтому знакомство с новыми окрестностями пошли за счёт именно домашних заданий и мой уровень учёбы мигом съехал на Тройки.

А я обегал все окрестности и уже на второй день посетил стрельбище, где набрал большое количество автоматных гильз и пуль. На следующий день смотался на карьер в двух километрах от нашего посёлка и другим путём, вдоль реки вернулся обратно к нашему дому. По дороге на Ныроб дошёл до брошенного посёлка Кремянка и вернулся обратно. Говорят, что в шести километрах ещё один покинутый посёлок есть Верхний Лопач, но идти туда надо через карьер и по заброшенным местам. Поэтому знакомство с Верхним Лопачём отложил на потом. Естественно сбегал на 10-ую плотину и там облазил всё, что было возможно.

А тут на нашу улицу сразу переехали две семьи моих друганов с Рассольной — Бессолицыны и Лях. Бессолицины с Лёшкой и его сестрой Ольгой стали моими соседями, а Митька Лях поселился на другом краю улицы, ближе к школе. Соседями Бессолицыных с правой стороны была семья трактористов, потом дом Поздеевых. Тут я познакомился с Сашкой Поздеевым. Он был на год младше меня и с его сестрой Ларисой, на два года младше. Дальше ещё кто-то жили, но там или не было детей, или они были настолько малы, что я их не запомнил.

Понравился мне огород. Если у Тутыниных были разработаны все 20 соток, то у нас 10 соток вспаханы под картошку, а остальные 10, просто зелёный газон. Так вот на границе газона и картофельного участка, где-то сантиметров на 80 возвышался внушительный и живописный бугор с плоской вершиной. И на его вершине я выкопал миниатюрные окопы, разные другие укрепления, куда расставил самодельные пушки и танки. В окопы поставил, принесённые со стрельбища гильзы, изображающие солдат и потом, целыми часами с расстояния 20 метров, расстреливал бугор комками глины. Мне офигенно нравилось наблюдать пыльные разрывы на игрушечных позициях.

За неделю всё оббегал, всё осмотрел и теперь досконально знал окрестности. После чего в основном тусовался на своей улице, так как здесь у нас сложилась своя компашка — Я с братом, Генка Тутынин с братом Мишкой, Лёшка Бессолицын, Митька Лях. Частенько к нашим играм присоединялась Ольга Бессолицына с Таней Шавкуновой, с которой Ольга здорово сдружилась. Потом к нашей компании присоединился ещё один пацан с верхней клубной улицы, сейчас я уже не помню как его звали…. Но допустим Андрей. Так что, компашка у нас была большая и дружная, в которой старшим был я.

Играли в войну, в прятки, шатались по ближайшим окрестностям и это в основном был маленький лесок, что в четырёхстах метрах от наших домов. Мы так его и называли — Маленький лесок, представлявший собой круглый пятак леса диаметром метров триста-четыреста, разделённый пополам старой просекой. Вот тут мы любили играть в партизан. В сам посёлок, со своей улицы, ходил редко. В кино, в магазин и к друзьям. Пару раз был у Борьки Зайцева, один раз у Кольки. Но у них была своя компания и свои игры. Они страстно мечтали стать шоферами, разбирались в марках машин, что для меня было тёмным лесом и игры у них были автомобильного характера. Да и мечта у меня тогда была совершенно другая, чем у них. После просмотра фильмов «Джульбарс ко мне» и только что выпущенного фильма «Джура», я заболел мечтой стать пограничником. Поэтому мне с ними было неинтересно. В основном ходил к Сашке Ефремову, у них был телевизор и тогда вместе с ним и его сестрой смотрели детские фильмы.

Осень в наших краях быстро сменилась снежной и морозной зимой. Дом хоть и был старым, но тёплым. Деду снова досталась, как и на Вижахе, комната, где он обычно и сидел, если не занимался хозяйством. В основном это колка дров, чистка двора и дорожек от снега и столярничал на веранде. А в свободное время читал или дремал. Мы с братом обитали в большой комнате, а у отца с матерью была своя спальня. Телевизора у нас не было, он появиться только года через два, так как именно на нашей улице, из-за высокого холма, было не прохождение волн. А так, в большой комнате стоял радиоприёмник и вечерами, когда ложился спать, слушал очень хорошие радио спектакли. На всю жизнь запомнились отличные радио постановки про войну об обороне Брестской крепости, про революцию под названием либо «Дядя Миша» или «Моя судьба». Тут могу попутать.

Когда снега нападало много, мы на своих обширных огородах стали пробивать тоннели под снегом, строя лабиринты. В основном их делали следующим образом: ложились на спину и ногами пробивали длинные и узкие лазы. Но и про лопаты не забывали и тогда тоннели получались просторные. Строили внизу, за речкой крепости и жарко бились, штурмуя засевших в ней. Потом менялись и уже нас штурмовали. К этому времени земля промёрзла, до железного состояния и тогда прокладывали зимник, проходящий вдоль бонки в посёлке и мимо нашей улицы, но поодаль и тоже за речкой. После хорошего снегопада по зимнику прогоняли за гусеничным трактором сделанный из длинных брёвен тяжеленный треугольник, которым чистили зимнюю дорогу и заодно ровняли. Но когда проходили обильные снегопады или дорогу переметало метелью, то тогда выезжали трактора и своими железными лопатами прочищали проблемные места, нагромождая на обочинах большие снежные горы. Тогда мы делились на две команды и по очереди штурмовали высокие кручи, пытаясь захватить вершину и сбросить оттуда противника. Ох и бились мы… На улице минус двадцать, а мы разгорячённые лезем вверх, а нас скидывают и мы кувыркаясь через голову летим вниз, все в снегу и снова лезем в атаку и когда швырнём зазевавшегося сверху вниз, то катимся вместе и внизу продолжаем схватку. Валяем противника, засовываем ему зашыворот снег…. Блин!!!! Здорово и весело было.

А тут посмотрели цветной и отличный фильм «Спартак», наделали мечей и стали устраивать битвы, где азартно и неумело рубились, не обращая внимания на отбитые пальцы, приличные царапины на лице и многие другие болезненные моменты.

Когда надоедало штурмовать крепость или рубиться на мечах, играли в войну, где были тоже свои правила. И мы иной раз прекращали играть и начинали спорить о расстоянии, на котором считалось, что ты застрелил противника… О щелях, через которые можно или нельзя стрелять.

Конечно, прыгали в пушистые и мягкие сугробы со всего, откуда только можно было. Отдельным и одним из самых любимых были катанье на лыжах. И весь склон нашего холма рядом с нашими домами был просто утоптан лыжами до твёрдого состояния. Забираешься на самую вершину и просто катишься вниз по лыжне. Долго и приятно. Или же становишься чуть дальше и на другую лыжню, там где в конце устроен приличный трамплин и ЛЕТИШЬ, сквозь слёзы от скорости ни черта не видишь. Но ни разу ещё не промахивались, на самом трамплинчике и летишь. Здорово! Я уже научился уверенно стоять на лыжах и падал очень редко. Но у меня было ещё своё место для катанья на лыжах. На другом холме, за которым был карьер. Там, через березнячок шла узкая, извилистая дорога, по которой когда-то может и возили щебень с карьера. Но зимой там никто не ездил и, проложив лыжню с плавными поворотиками, можно было долго катиться аж целых полтора километра. Скорость комфортная и слёзы не высекает, едешь по сторонам помахиваешь палками и ногами слегка перекладываешь, чтобы вписаться в поворотик.

На Лопаче я впервые обратил внимание на звёздное небо. Не засвеченное огнями больших городов, оно тут было чистое и глубокое. Но самое главное — Звёздное. Говорят, что на ночном небе невооружённым взглядом можно видеть четыре тысячи звёзд. Ерунда, тут ярко горело и мигало десять тысяч, а может даже и больше. А через всё небо красиво тянулся Млечный путь, ярко горели несколько скоплений звёзд… Уж как они там назывались я до сих пор не знаю. Такое звёздное небо за свою последующую долгую жизнь наблюдал всего в двух местах — это на Лопаче пока там жил и в Атлантическом океана, когда через двадцать лет поплыву на Кубу служить начальником разведки.

Периодически в школе устраивали лыжные соревнования и один раз я чуть не отморозил свой писюн, когда бежал на лыжах против ветра в тонких шароварах.

А вот Колька Морозов, Борька Зайцев и Володя Часовских, они выкапывали на огородах длинные и извилистые траншеи глубиной по грудь, чтобы не сгибаться над машинками. По краям траншеи устраивали дороги и катали свои машинки по ним, играя в шоферов.

В школе обычная рутина, иной раз огорчительная, когда получал двойки, а иной раз ничего. Алгебра у меня не шла, а вот геометрия на удивление даже хорошо. Здорово хромал русский язык, зато интересна была география, история, которые я любил. Хорошо запомнились общешкольные линейки, когда учителя коротенько подводили итоги прошедшей недели и только Лидия Михайловна Тазова громила нас, чехвостила и «воспитывала», напоминая собой революционерку-эссерку Спиридонову, как её показывали в фильмах про революцию.

А так…, обычные занятия, перемены, когда мы высыпали в длинный и просторный коридор и мотались по нему как оглашённые. На большой перемене, приносили из поселковой столовой пирожки с повидлом и мы их с удовольствием покупали и поглощали.

Школьное здание отапливалась печками. Рано утром приходила уборщица и затапливала шесть печей и к началу занятий становилось тепло. А однажды она проспала, затопила позже и первый урок был сорван. Мы бродили по коридору в плотно запахнутых фуфайках, зимних пальто, хотя их уже можно было и снять, но мы в них бродили, нарочтиво показывая тем самым, что холодно и ещё рано начинать уроки. У печек в основном возились девчонки с восьмого класса, а парни восьмиклассники подкалывали их и подзуживали нас, мелкоту, на разные проделки. На одной из них хорошо влетел я. У одной из печей присела Люба Быстрова Она была одета в обтягивающее платье, подчёркивающее её плотную фигуру и один из авторитетных одноклассников подтолкнул меня в её сторону: — Боря, ну-ка похлопай ей по попе…, — и я, даже не задумываясь, подошёл и похлопал по туго обтянутому девичью задку. Люба стремительно выпрямилась, зло глянула и у меня громко зазвенело в голове от сильной пощёчины. Я стоял и хлопал в растерянности глазами, при этом глупо улыбаясь, а она зло процедила, метнув разъярённый взгляд в сторону одноклассника: — Больше так не делай…, — и я действительно больше так не делал.

Так, незаметно, в учёбе, в играх и прошла зима, венцом которых была Масленица, но тогда это называлось проводами зимы. Рядом с засыпанной снегом бонкой и наезженным зимником очистили от снега площадку, поставили высокий и гладкий столб, куда повесили хромовые сапоги. Для детей построили из снега горку. Ещё чего-то. Поставили столики для продажи тех же пирожков с повидлом и с другим наполнением, большой бачок с горячим чаем и понеслось весёлое народное гуляние. На площадке собралось человек сто взрослых, детей. Взрослые, особенно мужчины, конечно, пришли уже поддатые, да и здесь кучковались, потихоньку выпивая. Подъехало несколько саней с разукрашенными лентами лошадьми. Старенький автобус КаВз и начали нас детвору катать по зимнику — несколько километров туда и обратно. И тут было без разницы — сани или лошади — всё равно было весело и занимательно. Особенно, когда мужики, достигнув определённой кондиции, с азартом приступили под поощрительный смех зрителей к попыткам залезть по столбу до заветных хромачей. Но столб был гладкий, скользкий и высокий и редко кто добирался до середины. Но нашёлся молодой парень, залезший на самый верх и под громкие одобрительные крики и свист, ухватил сапоги рукой и сполз вниз, где и расстроился. Сапоги оказались на два размера меньше. Огорчённому победителю сразу протянули несколько стаканов водки и хорошо поддатый местный начальник пообещал ему в течении недели поменять в Ныробе сапоги на нужный размер.

В конце гуляний всю детвору посадили в автобус и мы помчались на Рассольную. Короче, гулянья удались.

Сразу после гуляний проходили большие выборы. Куда не помню, скорее всего в Верховный совет, но мы пионеры должны были стоять в почётном карауле у урны, куда избиратели кидали бюллетени. Такую почётную обязанность в первую очередь выпала нам с Таней Сукмановой.

В семь часов утра, по холоду, вымытые, чистенькие, в белых рубашечках и в красных пионерских галстуках, да ещё в шёлковых мы прибежали в ещё не совсем протопленный клуб. Разделись и встали в почётный караул по обе стороны большой урны, обтянутой красной материей. И когда взрослые подходили к урне и кидали туда бюллетени, мы с Таней, с серьёзным видом и наполненные торжественностью, поднимали руки в пионерском салюте. Через час нас сменили и мы довольные убежали домой.

А тут ещё наступили весенние каникулы и их прелесть была в том, что днём хорошо подтаивало, а под вечер подмораживало и к утру формировалась толстая корка снега — Наст. По которому можно было до одиннадцати часов утра свободно бегать как по асфальту. Но потом всё чаще и чаще проваливаешься и приходилось возвращаться к посёлку, потому что мы по насту могли убежать довольно далеко. Но на следующее утро мы опять, своей компанией, убегали от посёлка в такие места, куда зимой даже и на лыжах было трудновато дойти.

В середине апреля весна уже вступила в свои права и обильно закапало, а вместе с этим закончились и зимние забавы. Лыжи пришлось закинуть на чердак, вместо валенок на ногах появились резиновые сапоги с толстым шерстяным носком и наконец-то сняли с себя тяжёлую зимнюю одежду.

После первомайских праздников наконец-то вскрылась и наша речка. По рассказам Лопачёвских пацанов у меня сложилось стойкое впечатление о могучем разливе по всей нашей долине и я прямо предвкушал будущую картину, где густо плыли большущие льдины, на которые можно заскочить и немного проплыть, нагромождение ледяных торосов и заторы. Да и много чего мне пригрезилось. Но в реалии получился маленький — Пукккк… Ну…, разлилась немного, ну льдинки пропыли мимо нас, брёвна там, сучья и на следующий день речка мирно текла в своих берегах. Правда, воды было гораздо больше, чем допустим осенью, когда мы приехали сюда. Снег быстро сошёл, остался он только в лесах и оврагах, где и будет лежать ещё долго.

Когда наступило уже нормальное тепло, мои родители купили маленького поросёнка, чтобы откормив за лето, зарезать его на ноябрьские праздники и быть всю зиму с мясом. Поросёнок, которого назвали Борькой, был потешным и мы с братом частенько играли с ним, да и он всегда с охотой откликался на нас. Ещё купили несколько куриц, вспахали огромный огород, одновременно засадив его картошкой. На зелёном газоне дед ещё отгородил штакетом небольшой участочек и отец там вскопал пару грядок под зелёный лучок. На этом сельскохозяйственные потуги родителей закончились. Если мама ещё как-то занималась огородничеством, то отец не любил это дело. Впрочем, как и большинство мужиков. Но, к довершению всему отец был ещё и «безрукий», да и охоты у него к домашним делам не было. Помню, мать пристала к отцу — Почини калитку, да почини калитку…

А тот ей в ответ: — Деду скажи, а то мне некогда…

— Да неудобно мне всё время к нему за помощью обращаться. Ты в конце концов глава семьи…

Так она пилила отца недели две, пока полуоторванную калитку не привязала сама на верёвочки. Отец посмеялся над женским подходом к решению вопроса, пообещал сделать по нормальному, но так и не сделал. Дед потом всё по уму исправил. Так и с поросёнком было. Отец в первую неделю с интересом возился с ним, а потом остыл и Борька, и курицы и грядки всё это легло на плечи матери. Надо добавить, что и наша половина общего с Тутынинами сарая тоже требовала мужских и хозяйских рук. А вот дядя Паша Тутынин был хозяйственным мужиком и у него всё было в порядке, в том числе и его сарай, где он содержал своих животных — пару поросей, многочисленных курей, кролики и корова. Сарай был утеплён и зимой все эти животные дружно жили в тепле. А у нас сарай свистел огромными щелями. Когда в мае, на пару дней, к нам прорвался с Ледовитого океана арктический антициклон и стало холодно, без жалости нельзя было смотреть на молоденького поросёнка Борьку, посиневшего от холода и на нахохлишься куриц. Тогда отец твёрдо пообещал матери утеплить сарай. Но снова наступило тепло и все сарайные проблемы отцом были благополучно забыты.

Последние две недели мая многие посёлки, в том числе и наш, были почти оторваны распутицей от Большой земли. Доехать до Ныроба в это время можно было, но только на тракторе. И вот в это время и прибыл к нам в гости брат матери дядя Витя. И как раз на трелёвочном тракторе, забравший приехавших от Валайской трассы. Мама знала из телефонного разговора, что он доехал до Ныроба, но вот как он будет добираться до нас, никто не знал. И первым встретил его я. Был тёплый солнечный день, я беззаботно гулял недалеко от штаба, когда моё внимание привлёк одинокий трелёвочный трактор, идущий по глубокой грязи бывшего зимника, вдоль освободившейся от снега бонки. Так бы он не привлёк моё внимание, но оттуда доносились весёлые крики, когда трактор провалился в очередную глубокую вымоину, поднимая в воздух большую и тяжёлую тучу грязи. Глянув туда, с удивлением увидел на гладкой железной платформе пассажиров с вещами, судорожно цепляющиеся за все выступы. В это время трактор благополучно пересёк промоину, наполненную мутной водой и рухнул в новую яму, вызвав очередной азартный вопль.

Миновав ещё несколько грязевых ям, трактор медленно подъехал к мосту около штаба и остановился, горячо пыхтя разогретым двигателем и оттуда соскочил дядя Витя. А для меня просто Витька, которого я мгновенно узнал, хотя последний раз видел его восемь лет тому назад.

Виктор вернулся из армии в середине осени, где он служил пограничником в Эстонии. Отгуляв положенное после армии время, он устроился в Костромское депо кочегаром на паровоз, где машинистом был дядя Володя Новожилов, муж сестры бабушки с перспективой стать помощником машиниста. И сейчас, получив отпуск, решил сгонять к сестре на Урал.

Парень он был весёлый, разбитной и сразу влился в молодёжный коллектив посёлка. Как оказалось в армии, он познакомился со служившей на границе связисткой, некой Аллой. Начал с ней встречаться и к концу его службы она забеременела. Пришлось ему жениться на ней. Но видать эта женитьба была не по любви и здесь Витька в плане местных девчонок повёл себя довольно активно, за что он был местными парнями сброшен, или столкнут с моста в реку. Это было конечно не смертельно, но очень хороший и толстый намёк. И он его понял. Оставшуюся часть отдыха у сестры он провёл тихо и мирно в обществе отца, деда и меня. А я прямо прилип к нему, доставая расспросами о службе на границе, так как продолжал «болеть» пограничными мечтами.

Две недели отпуска прошли, я к этому времени закончил 5ый класс и благополучно перешёл в шестой. И мои родители решили меня отправить с Виктором в Кострому на всё лето. А я и не отказывался.

Отец отпросился у начальства, решив нас сопроводить до Ныроба и посадить на самолёт. А больше всего ему наверно хотелось гульнуть и зависнуть на пару дней в Ныробе. Ну, а мне то… Последние две недели были жаркие, всё подсохло и дороги тоже и мы до Ныроба поехали на поселковом автобусе КАВЗ. Старенький автобус еле полз по глинистой дороге, которую ещё не укатали, жара… А в автобус, отец с Виктором взяли бутылку пива, чёрт знает с каких времён лежавшую дома. И в середине пути решили глотнуть пивка. Отец захлопал себя по карманам в поисках, чем бы сорвать железную пробку. Раньше это он делал зубами, отчего все присутствующие болезненно морщились. Но зубы не вечные и теперь он себе такого не позволял. Похлопав и не найдя ничего, он наклонился вперёд, увидев под впереди стоящим сиденьем за что можно зацепить пробку. Ну… а дальше и потом, были испуганно-возмущённые взвизги ехавших впереди женщин и общий смех по окончанию.

Пиво в бутылке было старое, тёплое, да ещё в ходе движения по неровной дороге хорошо взболталась, отчего пробка легко отделилась от горлышка зелёной бутылки и сильная струя пены ударила в щель между спинкой и сидушкой прямо в ядрёные задницы женщин, обтянутые тонкими платьями. Отец остолбенел лишь на секунду от пронзительного визга женщин, но потом стремительно поднял бутылку и засунул себе в рот извергающую вулканом пеной горлышко. Но не тут то было. Струя была настолько сильной, что пена мигом заполнила рот, пищевод и обильно вырвалась через нос отца. Лёгкие она заполнить не успела, так как отец, выпучив в изумлении глаза, выхватил её изо рта и новая порция пены окатила затихших и не ожидавших повторного удара женщин, вызвав новый приступ истошного визга. И тут бутылка сдохла, исторгнув из себя ВСЁ, и громовой хохот потряс автобус. Так и смеялись всю дорогу до Ныроба и смех то замолкал, то вновь вспыхивал, глядя на сконфуженного отца и на злых женщин за испорченную одежду. Так как выезд в головной посёлок приравнивалось к празднику и в поездку одевалось лучшее. Вот они и костерили отца на разные голоса, веселя остальных пассажиров.

В Ныробе довольно быстро купили билет на самолёт АН-2 и через два с половиной часа мы выходили на лётное поле Бахаревки в Перми. И тут я слегка опозорился. То ли от жары, то ли нас болтало в воздухе… Хотя особой болтанки не ощутил, но немного мутило и как только вышли из самолёта я совсем немного блеванул. Эх… чёрт побери.

На следующее утро мы были в Костроме. За 8 лет как я не был у бабушки с дедушкой, старый дом на улице Борьбы был снесён и на его месте построили пятиэтажку. А бабушку с дедушкой переселили в другой район города — Октябрьский. В четырёх квартирный дом, где был и приусадебный участок с сараем. Правда, сарай был тоже на четверых хозяев. Две большие светлые комнаты, подвал, а дед Матвей пристроил ещё и утеплённую веранду. И сбоку от веранды небольшой сарайчик, куда мне поставили кровать и где я с большим удовольствием прожил всё лето. А Виктор с Аллой, которая была на каком-то последнем месяце беременности, жили как раз на веранде.

Уже на следующий день Виктор пошёл на работу, а я был предоставлен себе. В остальных трёх семьях сумел только подружиться с весёлой девчонкой Лизой и с её подружками, прибегавшие к ней. Она на год моложе меня, а её подружки были моими ровесницами. Да и её отец и мать дружили с бабушкой и дедушкой. Были ещё две семьи. В одной детей не было совсем, а вот рядом, за стенкой, там были дети, но они совсем мелюзга. Да и между моими дедушкой и бабушкой и их родителями была нешуточная вражда. Только я не знал её причины, но скорее всего из-за приусадебного участка и частенько случались ссоры, в ходе которых те обещали засадить моих бабушку и дедушку в тюрьму. Так громко и важно они вещали во весь голос. Забегая вперёд, скажу — когда в конце июля за мной приехали родители, в том числе и отдохнуть, отец быстро поставил их на место. В первый же вечер, когда они сидели за столом, бабушка пожаловалась на соседей и на их угрозы, а отец приехал в форме. Смешно было видеть, когда отец тут же одел форму и пошёл к соседям, сидевшим на крыльце, суровым голосом спросив: — Это кто тут тюрьмой угрожал моей тёще и тестю? Теперь к вам тюрьма пришла… — и сунул им под нос открытое удостоверение личности офицера МВД. Немая сцена, после которой бледные соседи, помнившие ещё репрессии конца тридцатых годов, заикаясь и чуть ли не кланяясь в пояс, извинялись и клялись верности всему….

После этого никаких спорных вопросов не возникало.

На следующий день как мы приехали, а Виктор ушёл на работу, дед забрал меня с собой. Мы поехали в центр города. Дед работал в коммунальном хозяйстве города плотником и вот там, на набережной он с напарником делали огромный деревянный люк на квадратный зев коллектора, а я в это время шатался недалеко, изучая старинный центр города с его старыми торговыми рядами и знаменитой пожарной каланчой. После окончания работы, мы с дедом направились домой через рынок, где он купил большую связку воблы. Настоящей воблы, правильной засолки, а не той которую сейчас продают, пытаясь подделаться под ту.

Чёрт побери, за вечер я съел три воблы с икрой и не мог остановиться, до того она мне понравилась. Ещё больше потом выпил воды. Хорошо бабушка её спрятала и теперь каждый день выдавала по одной штуке.

А утром новое объедение. Недалеко от нашего дома каждый день, с раннего утра работал Сенной рынок и она утречком, пока я спал, сходила на рынок, купила волжских окуней, да таких здоровых и жирных. И на старинной чугунной сковороде, ещё с глубоких царских времён, по своему пожарила лук с подсолнечным маслом и на луке этом зажарила огромных, толстых карасей. Вот ничего она такого не делала. Но эти караси, которые она очень часто жарила, их вкус, я запомнил на всю жизнь. И котлеты она тоже жарила на этой сковороде, больше ни у кого и никогда таких вкусных котлет не ел. Хотя мама и потом моя жена Валя, тоже умевшие отлично готовить, даже близко не могли подойти к бабушкиной стряпне. Мама мне потом объясняла, что весь фокус именно в сковороде вот такой старой работы — от её толщины и фактуры материала. Сейчас сковородки тонкие и железные, поэтому всё жариться совершенно по другим правилам.

Недалеко от бабушки, в том же Октябрьском проживала её младшая сестра тётя Зина Новожилова с дядей Володей. Известные и уважаемые люди в Костроме. Дядя Володя был машинистом паровоза — ударник труда, а тётя Зина по торговой части и успешно делала там карьеру. Жили они богато и хлебосольно. Ещё в 50х годах владели автомобилем «Победа», что было довольно редко. Они очень хорошо относились ко мне и я любил бывать у них в гостях и дружил с их дочками старшей Натальей и младшей Галиной. Они мне приходились двоюродным тётками и старше — Наталья лет на семь, а Галина на шесть. На тот момент, когда приехал в гости в Кострому, Наталья уже как два года закончила школу, куда-то там поступила дальше учиться и вовсю крутила романы, что соответствовало её лёгкому характеру. А Галина была тихоней и также тихо жила и училась. Но тоже обе хорошо относились ко мне. Даже подарили мне свой большой альбом с марками, которые они в детстве собирали. Подарили, даже не подозревая, что заложили первый кирпичик моей страсти коллекционирования на всю жизнь.

Всё мне тут нравилось, но хотелось ещё и купаться. А до Волги тут было далековато. Поэтому в первые же дни обошёл ближайшие окраины в поисках приемлемого водоёма и к своему огорчению ничего не нашёл. Но тут выручила новая подруга Лиза и на мой вопрос, немного подумав, при этом кокетливо сморщив свой лобик, пояснила: — Я там сама ни разу не была, но говорят далеко. В той стороне, — и махнула рукой в нужную по её мнению сторону. А я туда сразу и пошёл.

Улица, на которой жила бабушка с дедушкой, была окраинная и уже через триста метров уверено шагал по колосящемуся пшеницей полю в сторону далёких и высоких тополей. Прошагал под солнцем полтора километра и вышел к асфальтовой дороге, пересёк её, сразу оказавшись на окраине посёлка, раскинувшегося вдоль дороги. Прошёл ещё метров двести в глубину и вышел к огромной, метров в сто диаметром яме, заполненной полужидкой глиной, которую тачками вывозили из этой впадины несколько десятков почти взрослых парней голых по пояс и в одинаковых брюках. Как потом узнал, оказался рядом с детской колонией и они в тот момент чистили от ила и грязи пруд. Обогнув по берегу будущий водоём, прошёл ещё метров двести и оказался на высоком и обрывистом берегу Волги, заросшем высокими соснами. Но чтобы спуститься на сам узкий песчаный пляж внизу, мне ещё пришлось пройти вдоль берега несколько сот метров. Накупался, навалялся на горячем и чистом песку и уставший вернулся домой.

И на всё лето у меня сложился следующий распорядок дня. Вставал утром в восемь часов утра, завтракал и ждал, когда почтальон принесёт утреннюю городскую газету, которая оказывалась в почтовом ящике в 9:30. Тут же её выхватывал и смотрел в последний лист, в самый низ, где печаталась афиша городских кинотеатров и вдумчиво выбирал — Куда я сегодня пойду смотреть кино?

Выбрав фильм и кинотеатр, шёл к бабушке и та выдавала мне сорок копеек из расчёта: 10 копеек проезд на автобусе туда и обратно, 10 копеек билет на киносеанс и от 10 до 20 копеек, это на мороженку. Приезжал из кино домой, скоренько обедал и бежал на Волгу купаться, где валандался от души часа два и возвращался домой. До ужина играл и проводил время с соседкой Лизой и её весёлыми подругами. Помогал деду поливать огород и плести из камыша большие маты, для укрытия парников с огурцами. Ужин, телевизор или опять вечерние игры с подругами и спать.

По выходным дням либо у нас собиралась за обильным столом большая родня, застолье, игра в лото, общение. Либо у Новожиловых или собирались и ехали в гости уже к другой родне на противоположную окраину города.

Иной раз брал у дяди Вити старенький велосипед и гонял по улицам, но так как я был сугубо поселковый пацан, не соображающий в городском уличном движении, то часто нарушал все правила. Пока не залетел. Поехал как-то на велике в сторону дома Новожиловых, бестолково пересёк оживлённую улицу под возмущённое фафаканье гудков. Опасно подрезал автобус, заворачивающий на конечную остановку и тут у меня слетела цепь, заклинив заднее колесо, и я больно свалился на асфальт почти по колёса автобуса. Но, слава богу, водитель вовремя затормозил. Испуганно вскочил, понимая, что мне сейчас надерут уши и отскочил метров на десять на тротуар, потирая ушибленные части тела и в готовности удрать, если водитель направиться ко мне. Но тот вылез из кабины, вполне миролюбиво и молча погрозил мне пальцем, после чего присел у велосипеда и выкрутил на обоих колёсах нипеля с золотниками, выпустив из камер воздух и, выбросив всё это далеко в сторону. Отнёс велосипед на тротуар и уехал. Велосипед долго валялся в сарае, пока дяде Виктору он не понадобился. Понимающе посмотрел на меня, ничего не спрашивая, вкрутил запасные золотники, накачал колёса, но я больше им не пользовался. Боялся.

Ещё один случай вспоминается. Поехал один раз в кинотеатр «Текстильщик». Это на другом конце города. Приобрёл билет, а в фойе кинотеатра, не совсем подумав, купил дорогую и вкусную мороженку и у меня не осталось пяти копеек на обратный путь. Но… особо не расстроился и после сеанса отправился домой пешком. А это километров пятнадцать. Пришёл только в пять часов вечера голодный и уставший. И бабушка с дедушкой не особо волновались, прекрасно зная, что со мной ничего не могло худого случиться в городе. Лишь бабушка попеняла меня — Чего мол не сел в автобус? Объяснил бы кондукторше… Ведь не выгнала бы она тебя. Вот такое время было нормальное и спокойное — что никто не обидит ребёнка.

Правда, один раз немного огорчился. Видать от ежедневного и продолжительного купанья в Волге я простудился. Даже не сам, а застудил зубы и они у меня сильно разболелись. Дня три мучился от ноющей боли, глотал чуть ли не горстями анальгин, а потом пошёл в поликлинику. Отсидев с мученическим лицом в очереди, сунулся в кабинет. А меня докторша-стоматолог отказалась лечить на том основании, что я иногородний. Толковала и толковала, а ей в ответ — Лечите! Поняв, что я не понимаю её, она отвела меня в регистратуру, где мне тоже стали объяснять, почему не могут принять меня. Слушал их…, слушал, после чего обидчиво заявил: — Я что с Америки приехал? Я советский человек и приехал с Урала и почему вы меня советского человека не можете вылечить от зуба в Костроме? — Сказал, повернулся и опечаленный пошёл на выход. Я просто их убил своим заявлением и они совершенно не ожидали такого политически выверенного заявления от двенадцатилетнего пацана. Они сконфуженно переглянулись между собой и закричали мне в спину.

— Мальчик, мальчик… Вернись, пошли в кабинет, мы сейчас тебя вылечим…, — но я уже закусил удила, буркнул громко в ответ, что уже расхотел у них лечиться и вышел на улицу, грохнув дверью. Самое удивительное, что у меня видать от сильного всплеска негатива, зуб как только вышел из поликлиники, перестал болеть. Но эту ситуацию запомнил на всю жизнь.

Частенько, предварительно договорившись, бегал на вокзал и катался на паровозе с дядей Володей и Виктором. Так что лето проходило увлекательно и интересно. У Виктора с тётей Аллой семейная жизнь не ладилась. Не сказать чтоб они ссорились, но… Когда нет любви у обоих и их соединил ещё не родившийся ребёнок и отношений особых и близких не было. Не маловажно, что и сама невестка совсем не нравилась бабушке с дедушкой. Хотя, на мой взгляд нормальная она была молодая женщина и те недостатки, которые в ней видела вся наша родня, были тоже обычными для молодых женщин и исчезали по мере её взросления. Да и сам Виктор не был «прынцем на белом коне». Нормальный, весёлый по жизни парень, но не нагулялся, а тут его под венец. Не будет у них семьи.

В августе приехали мама, отец и брат, у них тоже был отпуск. Недели две они отдохнули в Костроме и всей семьёй отправились на Лопач. Я за лето успел соскучиться по Уралу, по товарищам и так сразу активно включился в поселковую детскую жизнь, что даже не заметил, как пролетели оставшиеся две недели до первого сентября.

И вот я снова стою на праздничной школьной линейке, среди одноклассников и удивлённо лупаю глазами, от того как быстро и стремительно пролетело целых 90 дней каникул.

На школьной линейке стоит и брат. Он пошёл в первый класс, а значит у мамы прибавиться школьные заботы, когда обоих сыновей надо будет сначала вбить в школьную колею, а потом ещё и контролировать их учёбу.

Осень и зима 67–68 года запомнилась лишь несколькими яркими эпизодами.

Темнело осенью рано, да ещё навалились тихими и тёмными вечерами густые туманы и у нас пацанов появилась новая забава. Бегать в тумане с фонариками. Квадратные батарейки были тогда в большом дефиците, да и слабенькие и у всех были блестящие китайские фонарики под круглые батарейки, которые светили ярко, далеко и лучи в тумане были как в кино, когда показывали работу прожекторов в фильмах про войну. Нравилось здорово и сколько мы с Сашкой Поздеевым посадили отцовских батареек, только они знали и ругали нас, за то что они остались без фонариков, когда надо было идти на дежурство в Зону.

Или опять же с Сашкой Поздеевым стали по вечерам лазить по чужим огородам и тырить турнепс. Стырим, смотаемся к речке, вымоем и с удовольствием хрумкаем полусладкий овощ. В основном лазили в огород пожарника Ивана Агишева, который запомнился мне по одному случаю, прогремевшим и у нас в посёлке и в Ныробе, совершенно изменив ему жизнь. Ваня Агишев невысокого росточка, лет тридцати пяти, обременённый большой семьёй и русской мужской болезнью — алкоголь. Так-то сам по себе он был нормальным мужиком и семьянином, но вот водка губила его. Алкоголиком в чистом виде он не был, но при виде водку про всё забывал и потом не мог остановиться, пока не пропьётся. И как бы не ругала его жена, совестила детьми, на работе начальство по этому поводу проела ему плешь, но не мог Ваня бросить пить водку. А прошлой зимой в самые сильные морозы умерла у нас на посёлке древняя бабулька, мать одного из офицеров. Набрала дров охапку, встала и умерла. Как взрослые говорили — лёгкие у неё оторвались. А ближайшее кладбище для вольных людей было только в Ныробе и когда кто умирал из вольных, то бежали к Ване, просили его ехать в Ныроб и копать там могилку. Конечно, рассчитывались с ним деньгами и водкой. И доля водки здесь была гораздо больше, чем денег. И офицер, сын бабульки, тоже прибежал к Ване, быстренько сговорился, щедро дал ему денег, водки, закуси — только бы он выбрал хорошее место на кладбище и в сорокоградусный мороз выкопал могилку.

— Сделаем, — бодро пообещал Ваня опечаленному офицеру, часть денег отдал жене, приготовил тулуп, шанцевый инструмент и на следующее утро убыл в Ныроб. Приехал туда, сразу в магазин, затарился ещё водкой, закуской, На кладбище, выбрал хорошее, тихое местечко в затишке и стал копать. Но…, сначала развёл жаркий костёр, чтоб разогреть верхний промёрзший слой земли. А пока он горел, хорошо так поддал и часика через два стал копать. До темна оставалось около часа, когда он заканчивал могилку и ему оставалось только подровнять дно, где что-то торчало неопрятным бугром прямо по середине могилы. Размахнулся он и ударил с силой по выступу. Мгновенно образовалась большая дыра, куда провалился наполовину ломик и сам посунулся Ваня туда же по инерции, а оттуда что-то вылетело и ударило того в лоб….

А дальше…, Иван стремительно выскочил из могилы и ударился в безумный бег. Надо добавить, что кладбище находилось по середине между Колпом (Люнвой), это часть Ныробского поселения, где располагались Зоны и самим Ныробом, до которого было с километр чистого поля, когда выбегаешь из заросшего ёлками кладбища. А из Колпа в Ныроб, вдоль кладбища, буквально в десяти метрах, проходила оживлённая дорога, по которой как раз и нужно было ему куда-то там бежать, вылупив глаза от дикого страха. Но Иван с испугу и по пьяни, выбрал снежную целину чистого поля и бешено ломанулся в сторону окраины Ныроба. Наверно. Интересная и захватывающая картина, открывалась для пассажиров автобуса и проезжающих автомобилей, глядя как мужик в тяжёлом тулупе, лупит по снежной, глубокой целине, оставляя за собой приличную, пробитую тропу.

В доме, куда ввалился в полуобморочном состоянии Иван, проходила большая пьянка и неожиданное появление незнакомца сумасшедшего вида, утверждающего, что на кладбище, когда он рыл могилу, из неё выскочил мертвец и пнул его ногой прямо в лоб: — Вот смотрите…, — привела гуляющих за столом мужиков в нешуточное изумление.

Действительно, на лбу виднелась небольшая ссадина, а когда они вышли на крыльцо, то ещё увидели и глубокую тропу, упиравшуюся противоположным краем в кладбище. Дали Ване выпить стакан водки, сами выпили. Похватали топоры, вилы и пошли на кладбище разбираться с мертвецом, так плохо обошедший с их новым товарищем.

Когда стали общеизвестны подробности этого похода, смеялся весь Ныроблаг. Мужики решительно пришли к могиле и хоть и были пьяные, но разобрались в ситуации быстро. Оказывается, Ваня копал могилу на очень старом захоронении. А в стародавние времена гробы делали на совесть и из кедра. И выступом был как раз угол прогнившего гроба и когда Ваня стукнул по нему, то в образовавшуюся дыру хлынули скопившиеся газы и действительно выкинули оттуда старый, развалившийся ботинок. Ну… а уж ссадину на лоб Ваня посадил наверняка, когда ничего не видя перед собой от страха, мчался среди могил. Но Иван всё твердил и твердил — что нет, из могилы выскочил мертвец и ударил его ногой в лоб. Выпили они на разрытой и готовой могиле и увели с собой Ивана, продолжать пьянствовать. Там он и остался ночевать. Но это была его последняя пьянка. И с тех пор он не пьёт, стал примерным семьянином и отцом, ударился в хозяйство и огородничество, чему больше всех радовалась жена. Ну и мы детвора, периодически лазавшие в его огород за турнепсом.

Туманы закончились и в один из тёмных вечеров мы решили подшутить над нашими молодыми учителями Пётром Петровичем и Людмилой Петровной. Им дали на двоих двухкомнатную квартиру около поселкового магазина. И мы, я и Колька Морозов, часиков в девять вечера, тихо пробрались к ним во двор. Прокрались к освещённому окну и попытались разглядеть, чем они там занимались. Но окна были плотно зашторены занавесками и ничего не было видно. Но нам это и не надо было. Мы осторожно ощупали пальцами старую облупленную раму и нашли нужную нам щель на самом верху наличника, куда глубоко и плотно всунули загнутый гвоздь. Пошатали его, уверишись, что он держится надёжно и следующим этапом накинули на гвоздь суровую чёрную нить, на конце которой болталась большая картофелина и теперь мы осторожно потянули нить к ближайшему укрытию. Сели, осмотрелись и Колька дёрнул за нить. Картофелина мотнулась и ударилась об оконное стекло, но вроде бы тихо ударилась. Колька дёрнул несколько раз и уже сильнее, отчего картофелина раскачалась и забухала в оконное стекло, а мы затаились. Через минуту открылась дверь и во двор вышел Пётр Петрович. Постоял, огляделся, спустился с крыльца и подошёл к окну. Но Колька потянул за нить и картофелина поднялась вверх, скрывшись в тени. Пётр Петрович недоумённо осмотрелся, постоял с минуту и зашёл в дом. Подождав немного, теперь уже я стал дёргать и, пригнувшись с приглушенным смешком, мы из своего укрытия наблюдали за новым выходом учителя. Он выходил ещё раз, а потом вышла Людмила Петровна и мигом нашла нашу картофелину и по нити чуть ли не бегом побежала к нашему укрытию, откуда мы ломанулись также стремительно и перескочили через забор. Убежать то мы убежали, но я порвал напрочь штанину, а Колька набил себе шишку на голове, когда не рассчитав, пролезал в дыру в очередном заборе. Конечно, я получил хорошую трёпку за испорченные штаны от матери, зато на следующий день мы с Колькой гордо рассказывали о своём приключении.

На октябрьские праздники валили кабана. И тут не обошлось без смеха. Сначала все испугались, а потом дружно жалели нашего соседа, после чего уже смеялись над дядей Лёшей, который был великим специалистом по колке свиней. Убивал сразу и наповал. С одного удара. После чего мужики до слёз смеялись над рассказом моего отца, который после того как дяде Лёше оказали первую медицинскую помощь, рассказал о подготовке к завалу кабана. Надо сказать, что забой свиней в посёлке был практически праздничным днём. Потому что это не только заготовка мяса, сала, но тут для наших отцов был важен ещё и сам процесс — солидная подготовка, с обязательным употреблением горячительных напитков, сам забой, так и не менее важный ритуал — ПОСЛЕ. Жаренье на здоровой чугунной сковороде мяса, печени и неспешные мужские разговоры под водку. Это почти Традиция — когда заранее заготавливалось спиртное, что для нашей местности тоже делом было довольно увлекательным и не простым. Наш посёлок Нижний Лопач, а по поселковому — просто Лопач, находился в тайге и в шестидесяти километрах от Ныроба, более крупного посёлка, где можно спокойно было затариться водкой. Но дорога туда была грунтовая и убитая. Правда, она сейчас, в преддверье зимы была укатана и доехать с ветерком можно было часа за полтора. Но автобус был один, старенький КАВЗ, и ходил в Ныроб раз в неделю. Так что с морозным ветерком туда можно было ехать в открытом кузове или стоя на узкой площадке за кабиной лесовоза. Да ещё надо отпроситься у начальства и на целый день. Быстрее не получалось. Так вот у отца не получилась поездка за водкой. Навалились дела по службе, да и начальство не отпускало. Поэтому отец пошёл более простым народным путём и даже был доволен таким неоригинальным решением. Ещё летом, будучи в Ныробе по делам, отец купил редкое для нашей местности чудо — две двадцатилитровые пластмассовые канистры. На резонный вопрос матери: — Зачем ты их купил? И целых две? — Отец затруднился с ответом, озадаченно рассматривая стоящие на полу ядовито-синие канистры из толстого пластика с грубыми сварочными швами и, задавая самому себе тот же вопрос — Зачем?????

А потом, махнув рукой, беззаботно рассмеялся: — А ты знаешь, Люда? Хватанул наверно, потому что это первые мои пластмассовые канистры в жизни…. Приспособим….

Так они с лета и валялись, пока отец не вспомнил о предстоящей колке кабана. Сахар, дрожжи, вода и ещё кое-что для пикантности, чтоб потом за столом похвастать перед товарищами. И на самый верх кухонной печки в самое тёплое место. Но только одну канистру. Больше мать не позволила.

Отец очень трепетно относился к спиртному и его употреблению. И когда ставил брагу, и когда она начинала бродить, то он чуть ли не ежедневно дегустировал сусло, очень чутко прислушиваясь к своим внутренним ощущениям и довольно крякал, когда ОНА — СТЕРВА удавалась.

А тут, как отрезало. Забыл отец про брагу и причём насмерть. И вспомнил про неё одновременно со мной. Мы как раз сидели дома и обедали. Я пришёл из школы, отец забежал перекусить. Я думал о своих школьных делах с досадой, отец о своих и тоже с досадой, потому что постоянно хмурился. И вот мы одновременно подымаем глаза вверх и также одновременно утыкаемся взглядом в канистру. И от её вида у отца выкатились в изумлении глаза. Но уже через секунду там заметалась паника, а я просто глядел на канистру и понимал — канистра доживает свои последние секунды. Как бы она не была сделана и сляпана грубо, с этими корявыми швами, но она ещё пока ДЕРЖАЛАСЬ!!!!! Держалась изо всех последних сил, правда, превратившись ещё не в шар, но уже около этого и многозначительно покряхтывала, как бы намекая — Бляяяяяя…., вы чего там сидите???? Вы чё лупаете глазами? Вы чё думаете — я и дальше буду вот так тужиться и терпеть……?

— Боря…… — неистово заорал отец и от этого крика в соседнем лесу в обморок грохнулся медведь, а отец уронил ложку и вскочил с табурета. Я же уже лихорадочно копался в дедовском ящике с инструментами. Вот он…, здоровый гвоздь и молоток…. Но было поздно. В кухне послышался глухое — БУММММММмммммм….. Посередине кухни, с горестным видом стоял отец, весь в браге, брагой были залиты и стены, потолок кухни и всё что там находилось. Через минуту к нам присоединились мать и дед. Все весело хохотали над отцом, дружно решив: — ….Наверно, это к лучшему. Давно в кухне ремонт нужно было сделать…

Пришлось отцу идти к начальнику нашего посёлка, капитану Круглову, и проситься на день по личным делам отлучиться в Ныроб. Так что, к октябрьским праздникам и колке кабана отец успел заготовиться….

….Перед праздниками, когда шёл массовый забой свиней в посёлке, дядя Лёша был нарасхват. Но так как мы были соседями, и отец с дедом частенько приглашали дядю Лёшу на свои посиделки, то мы шли вне очереди.

Не знаю почему, но всех кабанов у нас звали «Борькой». И наш Борька к праздникам вымахал в ражего, наглого и сильного зверя, вечно конфликтовавшего с дедом и мародёрствующего по огородам. Как нашего, так и соседских. Но вот всему этому пришёл логический конец.

Отец, дядя Лёша и дед, окружённые любопытной детворой, солидно осмотрели кабана, похлопывая по заросшему жёстким волосом могучему загривку и, скармливая ему кусок ржаного хлеба, посыпанного крупной солью.

Удовлетворённые осмотром кабана, мужики удалились в дом, где не спеша распили бутылочку водки, что было началом действа. Посчитав, что этого мало, достали ещё одну и под неодобрительно-молчаливым взглядом матери, продолжили.

— Ну…, с Богом, — авторитетно определил время начала забоя дядя Лёша, вылезая из-за стола. За ним поднялись отец и дед, а мама по-женски заволновалась.

— Лёша…, Гена…, вы его подальше отведите… Чтоб я ничего не слышала, — и убежала из кухни в спальню, где глубоко засунула голову под подушки.

— Люда… да ты чего? — Крикнул ей в след дядя Лёша, — да я его одним ударом…. Он и хрюкнуть не успеет, не то что завизжать…

Теперь к кабану подошёл только дядя Лёша, а отец с дедом, слегка нервно, закурили в стороне. Мы, дети, тоже рядком расселись на высоком заборе чуть поодаль, ожидая увлекательного зрелища. Кабан, довольно похрюкивая, крутился под ладонью дяди Лёши, требуя, чтобы тот его и дальше почёсывал и подставлял загривок под ласку. А дядя Лёша гладил его, приговаривая: — Боря…, Боря…., Боря…, — и вытаскивал из-за спины другой рукой здоровенный нож.

Ножик был у него знатный, немецкий, привезённый из Германии после войны. Длинный, узкий, с гибким лезвием и с синеватым отблеском….

— «Дамасская сталь»…., смотрите как гнётся, — хвастал по пьянке перед мужиками дядя Лёша ножиком и гнул лезвие под таким углом, что даже нам детям было понятно — любой другой нож давно бы сломался. Но загадочное словосочетание «Дамасская сталь» заставляло трепетать.

Посчитав, что достаточно для отвлекающего манёвра, дядя Лёша хищно собрался, поднял руку с зажатым ножом, прицелился и точно ударил в нужное место. Обычно, он убивал одним проникающим ударом, прямо в сердце и животное даже не успевало понять и ощутить боль от удара ножом. И туша падала на землю бездыханно. А тут пронзительный визг борова, удивлённый вскрик дяди Лёши… Потом кабан делает стремительный прыжок…. Новый крик, уже от боли и кабан летит, взрывая копытами снег, в сторону огорода дяди Лёши, легко завалив сразу два пролёта изгороди, вместе с нами.

Вслед кабану, из спины которого торчала рукоять ножа, летели злобные матюки, удивлённые крики взрослых и мы, детвора с радостными воплями, пытаясь загнать Борьку обратно к месту убоя.

А у дяди Лёши то ли дрогнула рука, то ли стакан водки был лишним, но лезвие ножа воткнулась в кость, изогнулось под немыслимым углом и вышло обратно, насквозь проткнув ладонь, поглаживающую загривок хряка.

Лезвие проткнула ладонь удачно — только проткнуло и всё, пройдя между косточками. Крови было достаточно, но радикальное медицинское обслуживание в виде поднесённого тут же стакана водки без закуси, было оказано вовремя. От закуси дядя Лёша мужественно отказался, на перевязку руки ушло две упаковки бинта, после чего дяде Лёше налили ещё стакан, а вместе с ним с весёлым ухарством приняли во внутрь водку и отец с дедом.

— Антоныч…., так теперь тебе кабана валить надо. Я уже не боец, — и дядя Лёша сунул под нос моему отцу забинтованную руку.

— Да ты что…? Да, я свиней никогда не забивал и не знаю куда…, — всполошился отец, а дед, сразу сообразив, что он будет следующим претендентом на незавидную участь, поспешно потрусил в сторону дома, сделав вид человека вспомнившего о срочнейшем деле, причём не законченным.

— Да у тебя, Алексей, левая ведь рука ранена. А правая здоровая. Ну, что ты… Ты ж на войне разведчиком воевал…., — вывернулся отец, а дядя Лёша при слове «разведчик», горделиво и воинственно выпятил грудь.

— Ладно… Покажу, как на фронте бывало… А ну, пацаны, гоните его на меня, — начал командовать дядя Лёша. А дед, услышав такое положительное решение вопроса, сделал вид, что срочное и не законченное дело может и подождать, развернулся и ринулся старческой иноходью обратно в нашу сторону.

Пять минут весёлой беготни, криков загонщиков и кабан Борьба, правильно сориентировавшись, побежал, как он думал свинячьими мозгами, в верном направлении. Но в тот момент, когда он был уверен в свободе, из небольшого сугроба поднялась фигура и стремительно бросилась на хряка. Он взвизгнул от испуга и это было последнее в его свинячьей жизни. Не зря дядя Лёша носил свои награды по праздникам на груди. Он выхватил нож из спины и тут же коротким замахом, уже не промахнувшись, поразил сердце. И это на полном ходу.

Приняв законно заслуженную порцию похвалы от взрослых и восхищённые взгляды детворы, дядя Лёша стал распоряжаться.

Дальше всё пошло веселее. Тушу свиньи дружными усилиями, в том числе и нас детворы, закинули на деревянный щит, где её обмыли тёплой водой. Раскочегарили паяльную лампу и в течение минут сорока старательно опаливали её, при этом мужики усердно скоблили опаленную кожу большими ножами и тут же опять обмывали.

Одним, ловким движением дядя Лёша вскрыл горло животного и слил тёплую кровь в тазик. И тут у соседа была своя неординарная фишка — он с удовольствием пил кровь убитых животных. Дядя Лёша достал из кармана специальную кружку, предназначенную именно для этого дела. Зачерпнул и, зная неодобрительное отношение многих к этому делу, всё-таки из вежливости молча протянул полную кружку моему отцу. Того аж перекосило от отвращения. Дед также твёрдо отказался от своей порции. Дядя Лёша ехидно сгримасничал лицом, типа: — Моё дело предложить….. И стал с видимым наслаждением, мелкими глотками пить тёмную кровь. А отец поспешно выхватил початую бутылку водку из кармана и прямо из горла сделал пару крупных глотков и не глядя сунул бутылку деду. Тот более спокойно сунул горлышко в угол рта и тоже пару раз глотанул, косясь из-за бутылки на дядю Лёшу. А мы с восхищением смотрели на нашего соседа и хотели вот так тоже небрежно завалить хряка, который раз в пять был тяжелее и больше нас и пить его кровь. А из нашего другана Лёшки, сына дяди Лёши, прямо пёрла ГОРДОСТЬ за отца и как тот завалил кабана, и то что тот был разведчиком на войне, и то что только у его отца был такой нож. Но вот эту гордость смазал Генка Тутынин, тоже наш друган и сосед, но с другой стороны. Тот, выпучив глаза на дядю Лёшу, смотрел как тот пил кровь, а потом взял и блеванул прямо себе на грудь. Да так смачно, что окружающие негодующе загудели, сами еле сдержав позывы рвоты.

Генку отправили замывать старенькую шубейку, а дядя Лёша продолжил разделывать тушу и через тридцать минут кабан был разложен по разным тазикам, корытам и просто на снегу. Мясо, сало, печень, сердце, ноги, голова и многое другое. Всем этим теперь взрослые будут заниматься завтра, потому что сейчас начнётся тоже, не менее интересное. Мужики переместились на кухню нашего дома, где мать уже начинала на большой чугунной сковороде жарить мясо и по всему дому летали умопомрачительные запахи. Сегодня в нашем доме был день открытых дверей для соседей. На кухне за столом сидели мужики, дружно поднимая стаканы с водкой, отмечая законченное дело. В большой комнате женщины — тётя Настя, жена дяди Лёши, моя мать и тётя Нина Тутынина обсуждали, что делать с мясом и как это лучше сделать. Заодно обсуждали какую держать цену, когда придут покупатели. Это был важный вопрос, потому что завтра резали свинью у Тутыниных, а после завтра у Бессолицыных. А на небольшой кухне, рядом с печкой и скворчащей сковородкой суетились мы — дети. Первая порция для мужчин, а вторая сковорода мяса для нас. И так три дня обжираловки.

Помимо забоя свиней на октябрьские праздники квасили капусту. К этому времени на кухне подготавливали к резке более десятка больших и плотных кочанов капусты. Очищали от грязных верхних листьев, мыли и складывали аккуратной горкой рядом с кухонным столом. Мыли и чистили морковь, шинковали её в большой таз. Накануне доставали из дальнего закутка и кипятком несколько раз пропаривали деревянные бочонки и целый день вся семья, с утра до вечера занималась приготовлением к следующему дню. Я участвовал в основном в этом нелюбимом мне деле в качестве физической силы. Так как для мытья капусты, моркови и пропаривания бочонков необходимо большое количество воды. Вот и бегал с двумя вёдрами между домом и прорубью на речке. А это примерно двести метров в обе стороны. И таких рейсов надо было совершить более десятка. Дед отвечал за подготовку бочонков, отец мыл и чистил здоровенные морковины, после чего заширкивал их на крупной тёрке. За мамой было общее руководство и ещё она очищала капусту и мыла кочаны. Да и других забот у неё было дополна. Все подготовительные дела делались в субботу, а резка капусты уже в воскресенье.

Сразу после завтрака, выпив по сто грамм водки отец и дед приступали к резке капусты тоненькими и аккуратными стружечками и когда образовывалась большая горка капустной кружевы, всё это складывалось в бочку. Тут в это действо вступала мама, она посыпала сверху наструганной моркови, необходимое количество соли и укропа, равномерно перемешивала и кивала мне, стоявшему рядом с бочонком с кислым выражением лица, так как мне яро хотелось присоединиться к играм товарищей и младшего брата, весёлые крики которых доносились с улицы. Но ничего не поделаешь и после матери к бочонку подступался я со здоровой колотушкой и начинал её мять, пока не появлялся капустный сок. После каждой закладки отец с дедом клюкали по пятьдесят грамм и с энтузиазмом дальше продолжали резать кочаны. А мне с тоской приходилось смотреть на часы, огорчённо констатируя, как улетают без всякой пользы в небытие часы осенних каникул, которые мог бы более увлекательно провести на улице с товарищами. Но… с другой стороны понимал, что сделав эту нудную работу, мы всей семьёй потом всю зиму будем с удовольствием есть солёненькую, вкусную и полезную капусту. До сих пор помню, как мать зимой из подвала доставала и ставила на стол глубокую тарелку квашеной капусты, аккуратно нарезала туда ядрёную луковицу и обильно поливала пахучим подсолнечным маслом и как это было аппетитно и вкусно, да ещё с горяченькой картошкой. Ну… а для взрослых, особенно для отца и деда, это была любимая закуска.

Следующее воспоминание связано с 50-летием Октябрьской социалистической революции. Круглая и важная дата для страны, которую Советский Союз и его народ готов был отпраздновать с размахом. Но тогда обстановка в мире была очень сложной. Помимо противостояния с международным империализмом, наша страна находилась в критических отношениях с Китаем, где проходила культурная революция. И даже мы, дети, далёкие от политики, знали с какими опасностями может столкнуться СССР в противостоянии с когда-то дружественной страной. Со стороны Китая уже прозвучали воинственные угрозы, что 50-летие революции страна встретит в окопах. Из того времени у меня засело яркое воспоминание эпизода из документального фильма, который показывали перед основным сеансом.

Пекин, по улице едет лимузин нашего посла в Китае, а вдоль улицы густыми толпами стоят студенческая и школьная молодёжь с цитатниками Мао Цзэдуна — хунвейбины, в переводе на русский «красные отряды», которые являлись основной движущейся силой Культурной революции. Так вот машина едет и её, студенческая и школьная молодёжь, закидывает грязью и разной другой дрянью. И когда вся обильно заляпанная вот этой грязью машина останавливается перед подъездом государственного учреждения, уже охраняемое китайской милиции, было странно и на контрасте видеть, как из грязного до ужаса автомобиля вылезает чистенький посол Советского Союза.

И вот, стою я однажды в очереди за хлебом в нашем поселковом магазине и слушаю горячий спор взрослых как раз по событиям в Китае и по действиям хунвейбинов. И что я ребёнок, конечно, слушал по радио о хунвейбинов, но никогда не вслушивался в его звучание. А тут пауза в споре и очень захотелось показать взрослым, что тоже в курсе всех событий в Китае не хуже их. И в повисшей тишине солидно ляпнул: — Заколебали эти хуйдубины, бегают, махают своими цитатниками…, — продолжить не успел, как в магазине грохнул дружный смех. Я скорчил в недоумении лицо, пытаясь понять, что такого сказал и чем их насмешил!? А когда они смеяться закончили, продавщица тётя Маруся, мать Кольки Морозова, спросила.

— Как ты… как ты их назвал, Боря?

— Хм… Хуйдубины…, так их по радио называют… А что такого?

Небольшой магазин вновь задрожал от смеха, а я так и не понял, над чем смеялись взрослые.

Но уж, зато в понедельник, на школьной линейке Лидия Михайловна Тазова, минут десять в горячей речи уделила внимание, не называя фамилий, некоторым нерадивым ученикам, которые ляпуют не знамо что. Я вместе со всеми посмеивался над этими некоторыми нерадивыми дураками, даже не подозревая, что речь идёт обо мне. А после линейки она завела меня в учительскую. Сама села на стул, а меня поставила перед своим столом. Она была у нас учительницей русского языка и с этого начала.

Взяла из стопки на столе мою тетрадь и многозначительно потрясла ею в воздухе. В конце недели у нас был диктант, и из её грозных махов тетрадью, я понял, что заработал очередную двойку. Но всё оказалось наоборот.

— Вот ты единственный в классе, Боря, написал слова «военная кампания» правильно, а все остальные написали «компания». Откуда ты знаешь, что это слово нужно писать через «а»?

— Читаю много…., — я действительно читал очень много. На Лопаче была вполне себе неплохая библиотека. И как только приехал сюда, так сразу записался в неё и просто поглощал в большом количестве книги. Сразу прочитал восьмитомник Конан Дойля с его Шерлоком Холмсом и другие произведения входившие в это издание. Потом переключился на серьёзную историческую литературу «Севастопольская страда» Сергея Сергеева-Ценского, «Зори над Русью» Рапова про татаро-монгольское иго, Всего Яна про нашествие монголов, «Емельян Пугачёв» двухтомник Шишкова, роман «Россия молодая» Германа про Петровские времена и много других серьёзных книг.

— Молодец. Я тебе за этот диктант четвёрку поставила. А вот радио надо слушать внимательно и правильно, чтоб потом не попадать в некрасивое положение. На самом деле они называются — хунвейбины. Повтори.

Я не был готов к повторению, но послушно повторил. Не так как сказал в магазине, но смысл получился тот же и учительница сокрушённо покачала головой.

— Ладно. Давай я напишу это слово, а ты его прочитаешь.

И через пять минут и многократного повторения это слово мог без запинок, небрежно повторить и не ошибиться и был отпущен в класс.

6 ноября, к 18 часам поселковый клуб был забит до отказа, празднично одетыми жителями посёлка, ожидавшие богатую программу праздничного вечера. Естественно, торжественная часть — это доклад минут на сорок о Великом событии, которое произошло 50 лет тому назад. Потом другой доклад уже начальника посёлка, где подведутся производственные итоги и будет зачитан в конце праздничный приказ о поощрении отличившихся. Небольшой перерыв и снова в зал уже на концерт, подготовленный силами художественной самодеятельности — детьми и взрослыми. А после концерта увлекательная лотерея и последующие танцы.

Дети как всегда скопились и сидели на полу перед празднично украшенной сценой, взрослые забили весь зал и праздничный вечер начался. На сцену поднялось и сели за стол в президиуме руководство посёлка, а к трибуне вышел отец, капитан Цеханович. Ему в этот год выпала честь читать доклад о революционных событиях происшедших в 1917 году, о истории развития Советского Союза и как под мудрым руководством Коммунистической партии СССР наша страна победила в Великой Отечественной войне, как мы сумели преодолеть военную разруху и успешно развивались и укрепляли свои позиции на международной арене. Доклад был закончен под оглушительные аплодисменты, и не потому что люди аплодировали успехам нашей страны… Этому они тоже аплодировали, но больше конечно с энтузиазмом хлопали в ладоши окончанию доклада и скорому перерыву, в ходе которого можно чуть-чуть и клюкнуть. Они и так знали историю нашей страны и её Побед на всех фронтах, как внутри страны, так и на международной арене. Но такой длинный и торжественный доклад был непременным атрибутом и все терпеливо слушали и также терпеливо ожидали его окончания. Отец, как докладчик, сел за стол президиума, а его место за трибуной занял начальник посёлка капитан Круглов, дочь которого Татьяна с этого года училась в нашем классе.

Его доклад и праздничный приказ о поощрении слушали с живейшим интересом, потому что здесь говорилось не о давней революции и об общих успехах огромной страны в общем, а о близком. Вот тут — о работе в посёлке и о людях, которых все знали и которые тут же сидели в зале. Каждую фамилию праздничного приказа встречали громкими аплодисментами и шутками, когда поощряемый шёл к сцене получать грамоту, премию или его фамилию зачитывал в приказе о благодарности.

Торжественная часть закончилась, объявили перерыв и народ шумно и густо повалил в фойе, где разбившись на кучки и компашки, задымили папиросами, втихушку пустили по кругу стаканчики, а в зале тем временем шли бурные приготовления к концерту. Тут уже активно суетились участники художественной самодеятельности. Со сцены утаскивались столы и стулья, трибуна. Задник сцены доукрашивали, кто-то переодевался, кто-то читал или повторял текст своего выступления. Все бегали как оглашённые, что-то искали, о чём-то спорили, а на всё это накладывались звуки гармошек, хозяева которых наигрывали тоже своё. Дядя Петя, герой одной из сценок, зажался в угол и лихорадочно закинул в себя грамм двести водки, чтобы преодолеть страх перед публикой в зале и быть в меру раскованным. Я тоже переодевался за кулисами в форму солдата. Накануне ходил к Ване Агишеву и попросил у него форму. Только у него она была самая маленькая в посёлке. И хоть я был рослым пацаном, она висела на плечах и бёдрах мешком, приводя меня в нехилый ужас. Я затягивался в поясе насмерть, сбивал всю форму под ремнём за спину, чтобы хоть как-нибудь привести в себя в нормальный, солдатский образ. И про себя постоянно твердил стих, с которым выступал. Девчонки тоже переодевались в белое, готовясь изобразить танец белых лебедей. Короче, суматоха была весёлая, бесшабашная и закончилась, просто перейдя в другое качество мандража, когда зал снова стал наполняться.

Несмотря на опасения и переживания концерт прошёл на «Ура». Все выступили хорошо и получили свои порции доброжелательных аплодисментов. И пьяный дядя Петя, которого развезло до его номера, получил даже больше всех положительных эмоций, льющихся из зала на него. Свою роль он отыграл хорошо, с пьяным энтузиазмом, хотя пару раз чуть не сверзился со сцены.

После концерта ещё один антракт, в ходе которого на сцену вытащили большой стол, на него и рядом с ним положили многочисленные и разнообразные призы, роль которых играли необходимые в хозяйстве вещи, вино, водку, конфеты, шоколад, отрезы материи. Деньги на закупку выделяла профсоюзная организация и за счёт денег полученных от покупки жителями лотерейных билетов. Их распространяли за две недели среди жителей посёлка.

Оживлённые и разогретые участники празднества снова заполнили зал. Люди достали лотерейные билеты и началось весёлое действо. Председатель профкома выставлял очередной приз с шуточками и прибауточками, встречаемые залом жизнерадостным гулом. Женщина, его зам по профсоюзной работе, из мешка доставала квиток с номером и громко объявляла его, одновременно показывая номер залу. И счастливчик сам или его ребёнок под смех и добродушные шутки шёл к сцене получать приз. Особое оживление пробегало по залу, когда разыгрывали алкоголь, вот уж народ отрывался в шутках, особенно когда этот приз доставался известному выпивохе.

Заканчивалась лотерея и народ перетекал в фойе и танцевальный зал. Для взрослых начинались танцы.

Всё это проходило в очень доброжелательной и дружеской атмосфере, присущей тому времени и таким маленьким коллективам, где каждый знает друг друга и почти всё про человека. И люди сами были тогда проще и более открытые, и в отношениях между людьми если и было что-то негативное, то оно было минимальным. Если и происходили конфликт между людьми, то они в основном решались на уровне партийной организации, если это коммунисты. Профсоюзы играли здесь тоже большую роль, проводя воспитательную работу, начальник посёлка или как ещё называлось подразделения, являвшимися советской властью в посёлке, могли применить свои не малые полномочия. Так что, всё происходило на хорошем уровне.

Зима прошла, как и прошлая. В играх в снегу, боях. Только сейчас мы построили две снежные крепости друг против друга и там устраивали нешуточные бои за овладением той или второй крепости. Катанье на лыжах, на санках. А потом замёрзшие, в обледенелой одежде приходишь по темну вечером в тёплый дом. Раздеваешься, мама сразу зовёт кушать и после ужина, особенно когда выходной день или сделаны все уроки, ты комфортно устраиваешься на диване в большой комнате, с книжкой в руке. Или в удобное кресло, сделанное дедом, стоявшее в уютной уголочке между тумбочкой с радиолой и комнатной берёзкой в большой кадке. Включаешь настольную лампу и попадаешь как всё равно в лето. Тепло, светло, уютно, над тобой и справа склоняются ветви, густо усеянные маленькими зелёными листочками. Хорошо. Мама умела создавать тёплую обстановку и в доме, наполненном комнатными растениями был всегда домашний уют, запомнившийся на всю жизнь.

А отцу с дедом всегда не хватало в доме света. Всё казалось им, что темновато. Электричество у нас подавалось от местной кочегарки, где работали заключённые и оно постоянно прыгало. То 220 вольт, что бывало редко и тут же падает до 180 вольт. А так оно держалось в основном в пределах 190–210 вольт. И лампочки самые мощные продавались максимум на 220 ватт. Отец однажды поехал в Ныроб по служебным делам и достал там несколько ламп мощностью в 500 ватт и повесил их в каждую комнату. Ооооо…., какой яркий свет был. Чересчур ярко и через несколько дней, получив замечание от капитана Круглова, отец вынужден был выкрутить их. Да и действительно, чересчур яркий свет больше раздражал.

Длинная уральская зима постепенно прокатила. В марте стало теплее, хотя по ночам ещё свирепствовали морозы. В конце марта, на весенних каникулах, я каждый день бегал к одиннадцати часам дня в гости к Андрею сыну дяди Пети. У них был телевизор, мы устраивались на полу и с интересом наблюдали за военными приключениями четырёх танкистов и собаки. После этого фильма сразу же шёл венгерский фильм «Капитан Тенкерш». Но это уже о событиях прошлого века в Венгрии.

Весна в этом году наступила внезапно и бурно. Вроде бы ещё пару недель тому назад стояли суровые морозы, дул пронзительный ветер, добавляя к имеющемуся холоду лишний десяток отрицательных градусов. А потом… В одни сутки…, холод убрался на север, а с юга пришло долгожданное в наших краях тепло. И буквально в несколько часов обильно закапало с крыш, а солнечный свет прямо слепил и не давал смотреть на всё белое, что ещё лежало вокруг нас. Вечером тепло куда-то уползало, ночью примораживало градусов до пятнадцати, что формировало отличный и такой желанный наст, по которому с утра и до часов одиннадцати можно было спокойно бегать и легко попадать в любое место за посёлком. Это было отличное время для детских гулянок. Помимо беготни по насту, у нас была ещё одна любимая и опасная забава. Но ей мы занимались вдали от глаз взрослых. По насту уходили километра за полтора-два от посёлка. Находили обширные проплешины, освобождённые теплом от снега и азартно играли в поджигателей и пожарников

Здесь было только одно обязательное условие — проплешина должна была надёжно отделена от леса широкой полосой снега. И тогда мы сначала определяли направление ветра, а потом поджигали высохшую траву и кусты. Когда всё это разгоралось, мы кидались с азартом в огонь и увлечённо тушили его, а один из нас бегал и поджигал всё новые и новые участки. В ходе борьбы с огнём, по команде «старшего пожарника», выбираемого заранее и по очереди, мы то объединялись, чтобы затушить один крупный очаг или наоборот разбирались на группы, чтобы одновременно тушить несколько небольших пожаров. Это была очень увлекательная и интересная игра. А когда потушим все очаги — перемазанные сажей, с неизменными небольшими ожогами, пропахшие сладким и едким дымом, с одеждой в мелких дырочках от искр и угольков, мы садились у костра, доставали куски хлеба, соль, картошку, сало, чеснок. Запекали её и хлеб…. И ели… УУУУууууу….. Как это вкусно!!!!! И впечатление от отлично проведённого дня не портила дежурная ругань родителей, обнаруживших в прогоревших прорехах одежду. Правда, один раз попало нам хорошо. Ругали нас тогда…., получили и подзатыльники. Особенно досталось мне, как старшему среди детворы нашей части улицы.

Ругали, правда, без злости, по инерции, а закончив, взрослые смеялись до изнеможения, глядя на наши унылые детские лица. А смеяться было над чем.

В этот раз всё было как всегда. Хорошо прогретая проплешина, с сухим буераком. Отличные пожарчики с большим и ярким пламенем. Азартная борьба с огнём. Генка Тутынин в этот раз, вместо лёгкой фуфайки, одел тяжёлое ватное пальто. Куда в самом начале игры попало несколько жарких искр. Генка был бдительным и сразу же затушил их, обильно засыпав места попадания влажным снегом. А чтобы и дальше исключить порчу, вполне ещё приличного пальто, он снял его и аккуратно положил в место, куда не мог дотянуться огонь и искры. А для надёжности он его ещё закопал в снег, оставшись в шароварах и стареньком свитере. День удался, мы затушили тогда несколько пожарчиков, собрались у костра, где во время перекуса оживлённо делились впечатлениями и строили планы, какую проплешину и где следующий раз раздуть пожар. Затушив костёр, мы собрались идти домой. Вот тут-то и обнаружилась беда. Видать, он не все искры затушил и вата продолжала тлеть под снегом. Генка стоял и горестно смотрел на то, что он поднял с земли и мы запечалились, справедливо понимая, что достанется всем. Ведь Генка держал в руках лишь два рукава и почерневший от гари воротник, соединённые между собой узкой лентой обгоревшей материи. Вот это и одел на себя Генка и через полчаса очумело предстал перед взрослыми, как раз в этот момент собравшимися перед домом Тутыниных.

Да…, попало тогда, но всё равно смешно было, когда мы потом вспоминали Генку шедшего с нами в двух рукавах, обгоревшем воротнике и узкой ленточки материи на спине. Вспоминали и вонище горелых тряпок и ваты.

Но это быстро прошло, весна продолжала бурно наступать и вчера утром вспучилась и наша речка. Так-то она маленькая и мелкая. В самом широком месте метра четыре, с мелкими, весело журчащими перекатами и тёмными заводями метра в два глубиной. И зимой промерзала чуть ли не до дна, а весной под жаркими лучами солнца долго тужилась под толстым слоем льда. С неё исчезал снег, лёд сначала синел, потом темнел, слегка вспучиваясь от давления воды снизу. А вчера утром вдруг треснул и разом взломался, а с верхов уже катила вода, добивая ледяной панцирь.

Вода прибывала стремительно, заливая всю поселковую долину и быстро подымаясь. Льдины самых разных размеров, деревья, брёвна, различный лесной мусор всё это текло, мчалось, сбиваясь в заторы в узких местах и стремительно рвалось дальше, где в двух километрах за посёлком вливалась в более широкую речку Байдач.

У нашей улицы она разлилась метров в двести шириной, а так как здесь был деревянный мост с дорогой, являвшейся одновременно как бы и дамбой, то здесь она ревела, сжатая откосами дороги и не давала всей водяной массе идти дальше. Было воскресенье и мы с самого утра бегали по берегу, наблюдая и веселясь от такого зрелища, встречая криками всё что заслуживало нашего внимания. Махали руками друзьям, которые точно также бесились на улице противоположного края долины. Когда взрослые отвлекались и не глядели на нас, мы лихо и безрассудно вскакивали на небольшие льдины и гордо, под завистливыми взглядами малышни, катились по воде некоторое расстояние. Вода, не успевая пробиться под мостом, разливалась всё больше и больше, затопляя долину и неуклонно подымалась, погружая оба берега в свои воды. Вот она подхватила, приподняла настил старого моста и он, замшелый от старости, легко поднялся и величественно поплыл по течению, торжественно разворачиваясь всей массой. А мы бежали за ним по берегу, жаждая того момента, когда он приблизиться, чтобы заскочить на него и доплыть до нового моста. И, слава богу, этот момент не настал, а так бы с кем-нибудь из нас точно случилась беда. Он проплыл мимо нас и всей массой ударился в новый деревянный мост, где всё клокотало. Взрослые и мы все замерли, затаили дыхание, считая, что стоявшему мосту пришёл конец. Но настил старого, видать до того прогнил, что от удара в мгновение сломался, а бурлящая вода в минуту раздробила его и протащила остатки под мостом.

За два часа вода полностью затопила долину, сровнялась с настилом моста, где мы с нетерпением ожидали, когда вода хлынет через мост и дорогу. И вот этот момент настал. Вода как-то разом хлынула на мост и уже через минуту скрыла настил. Даже показалось, что он слегка приподнялся и тут же опустился под массой воды. А мы гоняли и бегали по мосту, азартно разбрызгивая мутную воду. Пока нас подзатыльниками оттуда не выгнали взрослые, потому что мы, ошалелые от такого развлечения, солнца и весны, гоняли по самому краю и могли запросто свалиться вниз в бурлящее пучиво. А вода продолжала быстро прибывать и теперь совсем под собой скрыла мост, дорогу и там можно было пройти только в болотных сапогах по пояс. И то только взрослый мужик, который мог противостоять мощному потоку. Что и сделал мой отец, возвращаясь со службы. И то его чуть не смыло с моста. Но он благополучно пересёк и закурил с остальными офицерами, обсуждая половодье.

— Всё залило… Все мосты…, — рассказывал отец, а мы радовались. Значит, уроки учить не надо и завтра в школу не пойдём. УРАААаааааа!!!!!!!

А вода всё прибывала и прибывала, радуя наши детские сердца, нежданно выпавшими лишними свободными от школы днями.

Так я и пробегал вместе с остальными до позднего вечера по берегу, жгли ещё костёр, пекли картошку и кидали горящие палки в воду. И заснул, как убитый, едва только голова упала на подушку.

— Боря, вставай… Борька вставай… В школу собирайся…

— Ну…, мам… Ну, какая школа? Как я через мост пройду? — Заныл с закрытыми глазами, кутаясь в одеяло и желая ещё поспать.

— Давай, давай… Вставай… Вода спала и спокойно можно пройти…. Вставай.

Сон, как рукой сняло. Я вскочил и сразу же ринулся к окну и был жестоко разочарован. Точно. Чёрт побери!!! Воды было ещё полно, но уровень её опустился примерно на два метра и она продолжала катить свои воды, но уже спокойно и не бурлила под мостом, который гордо и непокорённо возвышался над рекой.

Пришлось идти и так-то на уроках меня пронесло, но вот на зоологии я влетел и получил двойку и теперь меня ждал хороший нагоняй от матери.

Дома ещё никого не было и я в тоске уселся обедать. Но только зачерпнул кусок мяса с тарелки, как в дом бурей залетел Митька Лях. Друган с дальнего конца нашей улицы.

— Борька, ты чё? Мы тебя ждём… ждём… Мы же вчера договорились в морской бой играть….

— Чёрт…, чёрт…, точно, — тоску и уныние, как корова языком слизало. Это был следующий этап весенних детских забав и мы заранее готовились к нему, предвкушая морские баталии на неглубокой воде. Ещё вчера мы снесли в выбранное место сколоченные хлипкие плоты и плотики. У кого какие получились. Взрослых они, конечно, не выдержат, а для нас как раз.

— Иди…, я счас…., — Митька улетел, а я в это время заглотил кусок мяса, отчекрыжал толстую горбушку чёрного ржаного хлеба и лихорадочно натирал его чесноком. Посыпал солью и сверху кинул солидный кусок сала и через минуту выскакивал на улицу, полностью готовый к нешуточной морской битве. Во дворе чуть не сбил с ног мать, которая шла на обед.

— Ты куда? — Попыталась она остановить меня. Но разве можно остановить ветер или вихрь? Когда оттуда доносились затухающие слова.

— Мам…, мам…, я бегать пошёл, мам… потом…, мам, я с пацанами…

— Вернись… Когда уроки будешь делать….?

— Вечером…., — но это уже было не понять — то ли эхо прозвучало, то ли ветер действительно донёс какие-то слова.

Морская баталия удалась на славу. Наши корабли сходились в таранах, которые перетекали в горячие абордажные схватки, мы топили противника, а он нас. Но мы вновь возрождались и снова вступали в схватки. И так бились изо всех сил до самого вечера. И на уроки сил уже не осталось. Мокрый, хоть выжимай, разгорячённый, с приятной усталостью я завалился домой, где получил от матери такую же горячую выволочку — за мокрую и убитую одежду. За двояк по зоологии и за много, много других моих проделок, которые мать гневливо свалила в одну большую кучу. Отругав, она меня накормила и усадила за уроки и на этом всё закончилось. Я банально заснул за столом, уткнувшись лицом в учебник, и снились мне прекрасные и счастливые сны о летних каникулах, до которых осталось чуть-чуть и когда я целых три месяца буду гонять балду по окрестностям, холмам, лесам с друзьями и ни о чём не беспокоиться. Есть мама, есть папа — вот они пусть и думают.

И лето пришло, а я благополучно закончил 6ой класс. Мама с папой задумали меня отправить и этим летом в Кострому, но где-нибудь в середине июля. Поэтому на целых полтора месяца я был представлен самому себе. И ещё зимой задумал одно дело. Река у нас была и протекала прямо под домом, в тридцати метрах, но для купанья она не подходила. Там, где купаться можно было, это чуть выше, где мы брали воду, она была мелкой — всего по пояс, а хотелось поглубже, но зато там был хороший ровненький и зелёный берег, засыпанный мелкой галькой вперемешку с светло-серым песком. А там, где можно было, прямо напротив нашего дома — чёрт, там сход в воду был очень неудобный и глинистый. И намучаешься после купанья вылезать на берег. Поэтому, в конце мая я пришёл на галечный берег и надолго задумался, глядя на бегущую зеленовато-чистую воду. После чего созвал всех пацанов с нашей улицы.

— Пацаны, а давайте построим вот тут плотину, и тогда вода поднимется и можно будет нормально купаться, а не бегать за три километра на десятую плотину…

— Борька, так там ведь стекла полно. Мы ж здесь помнишь, бутылки расстреливали камнями прошлым летом. Порежемся, — высказал законное сомнение Генка Тутынин. Действительно, тем летом мы с увлечением запускали сверху бутылки, которые в нашем представлении были немецкими кораблями и потом расстреливали.

— Дураки мы были тогда, — резонно заметил я, прокомментировав сомнение товарища.

— А самый главный дурак ты. Ты ведь это придумал, — ехидно подметил Лёшка Бессолицын и благоразумно отскочил в сторону, чтобы не получить пендаля.

— Ну и чё!? Вы тоже дураки, — вместо пендаля отпарировал подколку и сразу объявил решение, — раз дураками были, вот и чистить от стекла будем.

— А как? Холодно ведь…, — подал голос брат Миша.

— И снег в лесу ещё лежит. Вода-то ледяная, — поддержал Генка Тутынин и показательно вытянул ногу, обутую в резиновый сапог, — и глубоко. В сапоги сразу наберём.

— Пошли, кое-что покажу, — решительно предложил товарищам, энергично мотнув головой в сторону, выше по течению.

Мы прошли метров пятьдесят и я остановил друзей на узком, громко журчащем галечном перекате. Здесь река сильно сужалась до двух метров между двух обрывистых берегов, высотой около метра.

— Вот смотрите, — начал бойко объяснять свой план, — здесь запрудим. А пока вода тут набирается и пока она пойдёт через верх… Там вода уйдёт. Её там чуть-чуть останется и мы успеем стекло собрать.

Так и получилось. Нашли несколько небольших брёвен и после небольшой суеты, запрудили перекат между двух обрывчиков. Конечно, плотно у нас не получилось и вода просачивалась сквозь щели, но всё равно её было гораздо меньше и через полчаса на нашем месте будущего купания стало совсем мелко и мы спокойно стали собирать битое стекло. За раз у нас не получилось всё собрать. Накопившиеся вода хлынула через нашу плотину и нам пришлось ретироваться на берег. Прошли к плотине, разворошили её и спустили всю воду и сразу же опять её соорудили. Так мы чистили дно нашего места три дня и вытащили со дна практически всё стекло.

Потом взяли лопаты и в течении двух часов, часть гальки переместили тоже на перекат, но ниже места нашего будущего купанья. Тут река была шириной метра четыре и пологие берега. Вроде бы мы сумели на перекат нагрудить гальки высотой сантиметров пятнадцать и уже можно было увидеть первый результат. Вода поднялась сантиметров на десять и затопила часть нашего пляжа, что здорово воодушевило нас. И мы кинулись искать подходящее бревно, чтобы положить на нашу гальку и закрепить его там. Долго искали поблизости хорошей бревно и если и находили, то оно или было неподъёмным для наших силёнок, либо коротким. Так что пришлось идти в маленький лесок и тащить оттуда бревно. Ох мы и намучились, пока тащили его и были жестоко разочарованы. Оно никак не подходило к нашим целям.

Замученные этой суетой, мы разошлись по домам на обед, где я застал отца, пришедшего тоже покушать.

— Пап, ты можешь насчёт доски договориться на Зоне?

Отец поднял голову от тарелки: — Зачем тебе?

— Да мы там с пацанами запруду строим, чтоб купаться около дома, а не на 10-ю плотину бегать…

— Хммм… Интересно. А я то думаю, что вы там целыми днями около воды… Хорошо, покушаем, покажешь…

— Так…, — удивлённо протянул отец, глядя на то, что мы уже сделали, — тут сороковка нужна и колья забить.

— Какая сороковка?

— Ну…, доска толщиной в сорок миллиметров. Дюймовка тут не потянет. Сломает её…, — я благоразумно не спросил, что это за дюймовка. Потому что в моей ассоциации — это была Дюймовочка. Но явно не то. А отец пообещал, — ладно договорюсь.

Я уж думал он забыл, но через три дня он сказал: — Собирай своих друганов и через два часа подходите к промзоне. Заберёте две доски.

Мне только осталось пацанам свистнуть и мы пришли к воротам промзоны заранее, а через полчаса ворота заскрипели, приоткрылись и дежурный солдат мотнул на них головой: — Забирайте свои доски по быстрому.

Ооооо…, как классно. Мы прокопали на обоих берегах узенькие канавки, вставили туда доски, друг на друга, то есть подняли нашу плотинку ещё на тридцать сантиметров. Закрепили на берегах доски кольями и с воодушевлением стали наблюдать, как вода стала наполнять наш рукотворный водоём, тихо затопляя пляжик, делая зеркало реки ещё более широким.

Ураааа!!! Радостно заорали все пацаны на берегу, когда вода поднялась до верхнего уреза досок и стала перетекать через них, а я быстро разделся до трусов и смело вступил в ледяную воду, отчего сразу весь покрылся холодными мурашками, а яйца тут же юркнули в глубину мошонки. Но я мужественно, под восхищёнными взглядами товарищей, двинулся вперёд, чтобы замерить глубину в самом глубоком месте. Ого…, почти по грудь.

— Смотрите, пацаны, как глубоко…, — я набрал в грудь воздуха и окунулся с головой под восторженные клики друзей. И тут меня сильно поволокло, потащило в сторону плотины и больно стукнуло об доски. Вскочил на ноги, не понимая в чём дело, а вокруг меня бурлила вода, весело утекая между ног, а к плотинке подбегали товарищи, недоумевая — в чём дело?

А всё оказалось просто. Сломалась нижняя доска. Там, прямо посередине был большой сучок и под нешуточным напором воды это место не выдержало и теперь обе половинки, под углом выперлись вперёд, спуская воду из нашего водоёма.

Разобрали плотину, к вечеру вновь установили, но уже получилось не так плотно, как первый раз и махнули на всё это рукой. Всё равно мы подняли уровень воды в общем на двадцать сантиметров и этого нам вполне достаточно, чтобы барахтаться и устраивать игры на воде.

Июнь был жарким и уже через неделю мы полезли в воду купаться. Правда, быстро выскакивали на берег и, валяясь на зелёной траве, греясь под жаркими лучами солнца. Прошла ещё неделя и теперь мы вовсю купались и устраивали морские сражения на ваннах и корытах. Сходились целыми флотилиями и топили друг друга. Тут только одна закавыка была. Моих, более младших и лёгких товарищей, ванны и корыта держали. А вот меня нет, поэтому пришлось сколотить из сухих досок подобие щита под низ ванны и тогда я мог наравне с остальными участвовать в сражениях. Но тоже тут надо было всем держать ухо востро. Так как, когда меня топили, то деревянный щит шустро выскакивал из воды и довольно чувствительно наносил удары зазевавшемуся, ставя на голове здоровенные шишки и синяки на теле. Что, впрочем, не снижала азарта и накала наших морских сражений.

Начали бегать мы и по округе и вскоре насмелились на поход в заброшенный посёлок Верхний Лопач, в котором мы ни разу не были. Но заросшую и узкую дорогу туда знали. Она начиналась прямо за нашими домами, подымалась вверх, переваливала наш холм и уходила вниз, оставляя карьер по левую сторону. Перекинувшись через узкую долину между двух холмов, она долго подымалась на очередной холм. Ещё раз переваливалась и спускалась уже к самому посёлку. Лес в той стороне был полностью вырублен и все шесть километров дороги шли через разросшийся высокий березняк и осинник. В первый поход мы пошли впятером — я, Генка, Лёшка, брат и Митька Лях. Бодро прошли пару километров и когда стали спускаться в первую долину, увидели на дороге что-то непонятное в двухстах метрах. То ли это был медведь, то ли на дороге сидел и отдыхал сбежавший зек!? Мы остановились и затоптались в нерешительности. Идти вперёд было безумием и дорога только одна, но с другой стороны никак не могли разглядеть всё-таки — Что это? И сам это объект нашей тревоги просто сидел…. Наверняка видел нас, но не уходил. Потолкавшись так минут десять на месте, мы с огорчением вынуждены были повернуть обратно.

На следующий день мы опять намылились идти на Верхний Лопач, считая, что если на дороге сидели медведь или беглый зек, то их сейчас там нет. Но мы опять кого-то из них увидели на том же месте. Поглядели, потоптались на месте и двинулись вперёд, правда медленно, чтоб если что сразу ломануться обратно. А когда приблизились, то весело и по-детски ругнулись — это был пень своеобразной формы, издали похожий на человеческую фигуру или медведя. Дальнейшая дорога уже не преподнесла никаких сюрпризов и через час мы оказались в забытом посёлке. Он был закрыт лет так десять тому назад и весь зарос молодыми берёзками и осинками, и густыми зарослями иван-чая. Целый час мы шарахались от дома к дому, знакомясь с посёлком, где ещё в домах можно было найти валявшиеся на полу вещи и книги. А когда насытились впечатлениями от увиденного, стали бить стёкла на окнах. Поднимали с земли камни и на спор кидали в окно — кто метче и точнее попадёт в ту или иную фрамугу. А потом вообще начали опасно шкодить. Заходили в дом и начинали найденными тут же ломами, ржавыми топорами ломать кирпич печей и ломали до тех пор, пока не оставался всего один кирпич, на котором еле держалась кирпичная труба, высотой 5–7 метров и приличного веса. Все отступали в стороны и в дело вступал я, как самый старший, а значит более шустрый и сильный.

Осторожно приближался к еле державшейся на последнем кирпиче трубе и, приноровившись, бил по нему тут же отскакивая в сторону на безопасное расстояние. Если труба не рушилась, я опять подкрадывался к ней и бил по кирпичу, пока она со страшным грохотом не проваливалась во внутрь маленького, кухонного пространства, где обычно стояла печь, заваливая вокруг себя обломками кирпичей и накрывая нас густыми облаками красной кирпичной пыли. А мы с азартными криками должны были уворачиваться от летящих обломков. Так мы за полтора часа завалили три печи и усталые, удовлетворённые увиденным и лихой игрой пошли домой, даже не подозревая, как мимо нас пролетела не хилая опасность оказаться либо изувеченными, а то и погибшими. Мы даже не понимали, что прогнившие потолки, которые в те времена для утепления засыпались на чердаке тяжёлой глиной или землёй, могли вместе с рухнувшими кирпичами тоже провалиться вниз и завалить нас. Но бог всегда на стороне дураков и пьяных. Такие набеги на Верхний Лопач мы совершали ещё несколько раз и один раз чуть не попались взрослым. В предыдущий налёт мы в одном из домов нашли сложенные там целые рамы со стёклами. Видать кто-то приготовил их к увозу в наш посёлок и мы их лихо разбили. А в следующий раз, когда мы пришли в посёлок и начали бить стёкла, на звонкие звуки прибежали со стороны дома, где мы расхерачили рамы, три мужика. Ох как мы убегали. Мы так испугались, что пробежали всю дорогу до нашего посёлка. Слава богу, никто, даже наши мелкие товарищи, не попались, а то нам было бы худо.

Набеги туда прекратили, да и стало уже там скучновато. Но когда мы ходили туда, то недалеко от дороги, в проходившем там логу, мы нашли несколько невысоких скал, которые стали местом наших игр. А в ходе игр обнаружили на камнях множество древних окаменелостей. О как это было для нас интересно. В один из вечеров, я рассказал про скалы и окаменелости отцу, который мигом заинтересовался этим. Во-первых: никто не знал об этих скалах. А во-вторых: отец занимался фотографией и достиг в этом деле больших успехов. Ему уже надоело снимать обычные фото и он решил переключиться на микро. Выписал по посылторгу насадочные кольца на фотоаппарат, специальные фотообъективы для съёмки мелких предметов и теперь делал неплохие фото муравьёв, пчёл, цветочки и много чего другого. И теперь он загорелся сфотографировать древние окаменелости.

Погода была отличная и в ближайшее воскресенье мы отправились к скалам. Идти туда надо было километров пять, но чтобы отец не отказался, мы говорили ему про два километра. Он и оделся соответственно — хромовые сапоги, старые офицерские бриджи, лёгкая полосатая пижама и офицерская фуражка на голове. Но когда мы прошли два километра и он спросил — Где это? Пришлось сконфуженно признаться, что идти надо ещё километра три, да через березняки с осинниками. Отец с досадой выматерился и, недовольно бурча, вынужден идти с нами дальше. Но недовольство быстро прошло, когда он увидел скалы и сам как пацан стал лазить по ним вместе с нами, фотографируя всё подряд. Он остался доволен тем походом и у нас остались фото, на которые сейчас смотришь и вспоминаешь счастливое детство.

Другим увлекательным делом была рыбалка. Я рыбаком как таковым не был, да и мои друганы тоже. А так, остальные Лопачёвские пацаны ловили хариусов на удочку, но больше на петлю. То есть та же удочка, а вместо лески миллиметровая проволока, а на конце скользящая петля. Становишься над рекой и смотришь в прозрачную воду. Как только увидишь стоящего в воде хариуса, опускаешь в воду петлю, которая в воде совершено незаметна и тихо заводишь петлю под хариуса. Резко дёргаешь, петля стремительно скользит, затягиваясь вокруг тела рыбы и ты выкидываешь её на берег.

Мы ловили по другому, да и хариуса много не наловишь. А так…, брали обыкновенный, марлевый сачок для ловли бабочек. Уходили вверх по течению от нашей купальни метров на пятьдесят, где было до фига небольших, мелких и прогретых солнцем заводей с последующим перекатиком. Там всегда водилась приличными стаями мелкая рыбёшка, так скажем, несколько больше среднего пальца взрослого мужчины. Как она правильно называлась мы не знали, но в нашей местности — пизганы. Она никогда не вырастала в большую рыбу, но когда её много и зажариваешь на сковороде, да с разбитым яйцом, это было объедение.

Один с сачком становился на перекат, а остальные с шумом и брызгами гнали напуганных рыбёшек на перекат и прямо в сачок. За час такой ловли мы набирали один — два трёхлитровых бидона. Приходили в наш двор, где был устроен очень удобный и большой деревянный помост перед крыльцом, вывалили весь улов в таз и делили рыбу на всех участников. Сначала делили крупные экземпляры, потом помельче и так далее. После чего улов разносился по домам, для последующей жарки. Родители и мы очень любили это блюдо, потому что из-за мелкоты она хорошо прожаривалась до хруста и её можно было есть вместе с мягкими косточками и хвостами. Но мама была брезгливой в этом плане и всегда перед жаркой очень долго чистила её от кишок, отрезала головы и хвосты, испытывая наше терпение. И один раз, отец пришёл с работы пораньше, как раз к нашей делёжке. Посмотрел, как мы начали нудно и долго делить рыбу, хоть это и получалось по справедливости. Посмотрел и не выдержал.

— Вы неправильно делите и долго, а кушать хочется сейчас. Поступаем следующим образом, — отец взял в руки таз, где была вся наловленная рыба и стал на глазок рассыпать наш улов по другим посудинам, после чего критически осмотрев наполненность, констатировал, — по моему всё по справедливости и не важно, что кому-то на десять рыбёшек больше или меньше. Тут каждому на целую сковороду жарёхи.

Мы тоже заглянули в свои тазы, кастрюли и вынуждены были согласиться с его словами.

— Ну… тогда по домам, — энергично хлопнул он в ладоши в предвкушении вкусной жарёхи и все разбежались со своей добычей. А отец весело скомандовал, — Борька, тащи воду. Сейчас промоем и на сковороду…

— А чистить…!? — Мне совсем не хотелось сидеть и нудно чистить мелкую рыбёшку, но к моей радости отец отмахнулся от такой рутины.

— Ты на маму не смотри. Сейчас промоем, побольше масла на сковороду, хорошо прожарим и всё это с требухой, хвостами и головами. Поверь мне, вкусно будет, да и быстро.

А мне то что — раз отец сказал, значит так и будет. Быстро и обильно промыли, к этому времени на электрической плитке уже шкорчала глубокая сковорода с кипящим маслом. Туда дед быстренько порезал лук и запахло вообще аппетитно. Ну… а когда с работы пришла мама, мы сидели за столом и ждали только её.

— Ой как вкусно у вас… Ой какие молодцы, что приготовили рыбку…, — мама помыла руки и быстренько пристроилась к столу. Но когда увидела, что рыбка была зажарена целиком и не чищенной, наотрез отказалась.

Отец сожалеюще развёл руками, как бы говоря — Мы старались и хотели как лучше… Но раз ты не хочешь, а мы будем. Отец выразительно и плотоядно посмотрел на сковороду, сокрушённо пробормотав: — Эх, чёрт… Сейчас бы к этой рыбёшке да бутылочку….

Дед молча поднялся, ушёл к себе в комнату и через несколько мгновений водрузил на стол бутылку водки «Московская». Я думал мама сейчас начнёт возмущаться, но мама посмотрела на всех нас, сидящих с довольным лицами, вздохнула и только сказала: — Мне тоже капелюшечку налейте…

Отец с дедом оживились, они ведь тоже ожидали упрёки, но после такой реакции с энтузиазмом зашевелились, доставая большие рюмки. Старшие мужчины солидно выпили, удовлетворённо крякнули, мама же с брезгливой гримасой процедила свою порцию алкоголя сквозь зубы и часто-часто задышала. И все дружно приступили к жаренной рыбе. Мама вяло ковыряла тёплую картошку, с завистью глядя, как мы с братом наяривали отлично приготовленную, хрустящую на зубах рыбку. И действительно, хвосты с головой и внутренности, совершенно не портили рыбное блюдо. Но после того как мужчины и она выпили по второй порции, она настороженно попробовала, хмыкнула, на вилочку наколола следующую, распробовала и уже через минуту с удовольствием хрумкула наравне со всеми. После того ужина, мы больше никогда не чистили пизганов, а только промывали и на сковороду.

Лето проходило в совместной с друзьями беготне по окрестностям, в купании и в морских сражениях, в рыбалке. Но иной раз выпадали редкие дни, когда друзья были заняты и тогда от безделья возникали глупые мысли и совершались дебильные поступки, о которых ты потом вспоминаешь с содроганием. У меня это однажды вылилось в бросание вверх и вдаль тяжёлых предметов. Произошло это после прочтения нескольких книг про армию римлян и мне понравились пращники, которые из пращи метко метали глиняные или свинцовые шары в противника. Но вместо пращи, я нашёл молоток без ручки, примотал крепенькую бечеву и теперь тренировался на дальность броска, на меткость и на высоту. Раскрутишь тяжёлый молоток и в определённый момент отпускаешь бечеву и действительно молоток летел гораздо дальше, чем если я его кину руками. И когда вверх кидаешь после раскрутки, тоже летит выше. Мне хотелось своим умением попадать в цель поразить товарищей, поэтому тренировался в одиночестве, в предвкушении как потом, где-нибудь на местности, с независимым видом достану из кармана свое орудие, небрежно раскручу его и подобью, например, на лету какую-нибудь птицу, чем нимало удивлю друзей.

Я уже тренировался неделю и никак не мог прицельно стрельнуть даже в нужное направление. Молоток летел в любую сторону, но только не туда, куда надо было. И вот однажды, я с силой раскрутил молоток, отчего бечева даже зажжужала в воздухе и красиво запустил его вверх. Дело это происходило как раз во дворе соседей Бессолицыных, куда забрёл непонятно зачем. Хозяев не было и вот здесь запустил молоток в полёт. Ооооо…, как высоко он взлетел…! Проследив, как молоток подымается к своему пику, продолжил свой взгляд вниз и чуть не упал в обморок. По мосту, куда он должен упасть, оживлённо беседуя, шли три женщины и молоток уже целеустремлённо падал на чью-то голову.

Я помертвел от ужаса, прекрасно понимая, что с такой высоты, молоток просто пробьёт череп и застрянет в мозгах с последующими последствиями, где финалом было копание очередной могилы Ваней Агишевым на кладбище Ныроба и похоронами. Как загипнотизированный смотрел и ждал трагического финала практически на грани обморока.

Хрясььььь!!!! Железяка благополучно проскользнув в сантиметрах от женской головы и, не задев её тела, громко брякнулась об деревянный настил моста. Немая сцена. Женщины в испуге замерли, прижавшись друг к другу, а я стремительно присел за забором. Минута прошла в тишине, а женщины в ужасе от покушения на их жизнь, оглядывали ближайшие окрестности, но никак не могли найти того, кто в них бросил этот снаряд и откуда. До домов было далеко. Без бечевы, даже взрослый мужик не смог так далеко зашвырнуть тяжёлую железяку. Не найдя, кто это мог сделать, они порывисто подняли молоток с мостового настила и в гневе швырнули его в реку.

А я прямо осел за забором на траву и сидел там ещё долго, приходя в себя от сильнейшего испуга. Но окончательно мне отбило всякое желание вот так «веселиться», другой случай и тоже дебильный. На следующий день наша компания не сложилась. Все были заняты и я околачивался, маясь от безделья на нашем огороде. Сначала расставил патроны на своём любимом бугре и расстреливал их издалека глиняными снарядами. Надоело. Послонялся, пиная комки глины под ногами, и у туалета поднял с земли приличный обломок кирпича. Посмотрел на него, покачивая в руке, и ни о чём не думая, просто его швырнул, перекидывая кирпичину через сарай на огород Тутыниных.

— Ай…., — взметнулся из-за сарая ввысь пронзительный голос Генки и я похолодел, мгновенно представив как приличный кусок кирпича прилетел в голову Генки и убил его. Ёлки-палки! Ярко и красочно представив такую картину, испуганным зайцем метнулся через огород, с ходу перепрыгнул через жидкую изгородь и умчался в глубь осинника, где и забился в кусты.

Два часа сидел, бродил, опять садился на очередной пень и предавался отчаянию. В моём мозгу одна кровавая картина сменяла другую. Вот бездыханное тело Генки находят за сараем и мать Генки тётя Нина бьётся в истерике над телом старшего сына… Или окровавленного Генку родители на руках и бегом несут в санчасть… И все соседи, все жители посёлка, собравшись на месте трагедии, обвиняюще тыкают пальцами в сторону моего дома и хором скандируют моё имя. Все ждут, когда я приду и мне лихо закрутят руки и больными пинками погонят…. Куда погонят? Я представить не мог, но вот как будут пинать под жопу и лупить по голове, это я прекрасно представлял.

Смирившись с посадкой в детскую колонию и со всем остальным, обречённо побрёл в сторону дома. Вышел из осинника, дошёл до жердин нашего огорода, облокотился на них и с безнадёгой посмотрел вниз. Хм…! Сделал в удивлении стойку — внизу посёлок жил своей обычной жизнью и никто злобно не клубился вокруг нашего дома в ожидании преступника. Это очень даже меня обнадёжило. Хотя вполне возможно тело Генки ещё не обнаружили. Перелез через изгородь и стал тихо красться в сторону сараев, где нос в нос столкнулся с Генкой. Тот беззаботно вышел из-за угла, в свеже перевязанной руке держал большой ломоть хлеба, политый чаем, а сверху толстым слоем был насыпан сахар. Живой и невредимый Генка шёл мне навстречу и смачно жевал вкусный и сладкий хлеб.

— Здорово…, — только и смог выдавить из себя, радостно лупая на товарища глазами, и неожиданно для себя попросил, — дай куснуть.

— На…, — с готовностью протянул мне хлеб бесхитростный Генка, а я, принимая кусок, спросил, кивнув на перевязанную руку, — а это что у тебя?

— Да я…, да тут…. Выхожу из дома, вот так хлеб тоже ем. Подхожу к сараю, только руку подымаю ко рту чтобы откусить, а тут непонятно откуда прилетает кирпич и прямо по хлебу — Бац… Да ещё вот руке досталось. Я убежал домой к матери…, рассказываю ей и сую руку, чтоб перевязала. Она не верит. Как дала мне полотенцем по голове — Опять с Борькой что-то нахимичили. Я ей говорю, что один был, а та ехидно — А откуда взялся кирпич? Я ей говорю, что не знаю. С неба упал вроде бы… Она мне опять Бах по голове полотенцем. Ну… сводила к врачу в санчасть. Посмотрели там, пальцы не сломаны… Так…, кожу содрало. Перевязали…

Я усиленно жевал и боялся смотреть на Генку, думая, что сразу выдам себя, но постарался безразлично спросить: — А кирпич то действительно откуда прилетел?

— Да не знаю… Он как из воздуха появился. А ты чем занимался? — Сменил тему товарищ и я начал врать, что ходил на другой конец посёлка к солдатам в казарму и там весело провёл время.

Пфууу…, больше такой хернёй на занимался. А тут по посёлку пошла новая детская забава. Все стали мастерить луки, строгать стрелы и делать из жести консервных банок острые наконечники. Стрелы с наконечником получались хорошие, но вот сами луки были слабые и наши стрелы летели недалеко и вяло.

А тут, с того края посёлка, забрёл к нам со своим луком восьмиклассник Вовка, ему осенью надо было ехать в Ныроб, чтоб учиться в девятом классе. И мы быстро поняли, почему у нас такие слабые луки. У него лук был сделан из гибкого вереска и тетива была не из верёвки, как у нас, а из телефонного кабеля, отчего его стрела улетела так высоко, что была еле заметна. В этот же день, ближайшие заросли вереска к нашей окраины были беспощадно вырублены и вытоптаны, а следом со столбов телефонной связи между Лопачём и Рассольной исчезло пятьдесят метров телефонного кабеля. Зато у пацанов нашей улицы появились отличные луки. Правда, такая забава просуществовала недолго, пока одному из нас стрела хорошо прилетела в ногу и поселковому врачу пришлось изрядно потрудиться, доставая наконечник из грязной консервной банки, засевший глубоко под кожу, а потом ещё дезинфицировать рану, чтобы она не воспалилась.

Уж не знаю, какое следующее опасное увлечение пришло бы в наши детские головы, но на этом моя часть Лопачёвского лета закончилась и я отправился в Кострому.

Мама довезла меня до Ныроба, купила там билет и посадила на самолёт. Дальше я должен был ехать сам. Прилетел на Бахаревку и пошёл по адресу. Тут же, в двух автобусных остановках от аэропорта. Мама накануне позвонила пермской подруге, чтобы я у них переночевал. Быстро нашёл адрес, меня ждали. Напоили чаем, а так как времени было ещё рано, то поехал в центр Перми, погулял там, зашёл в большой книжный магазин и купил на поезд историческую книгу про княжну Ольгу и вернулся обратно на Бахаревку.

Утром встал, попрощался с приютившими меня и поехал на вокзал, где спокойно купил себе билет до Костромы, а через сутки на вокзале Костромы меня встретила бабушка. Вот такие благословенные времена тогда были, что я пацан, проехал через полстраны и никто меня не обидел.

В Костроме всё было также, как и год назад. Только у Виктора и тётки Аллы родился сын Женька. И распорядок дня у меня был тоже такой же, как и в прошлом году и, может быть, я особо не заметил бы эти Костромские каникулы, за исключением нескольких эпизодов.

В результате подарка в прошлом году от тёток Натальи и Галины альбома марок, у меня родилась страсть к коллекционированию. Понятное дело, что сначала к маркам. И всю зиму выписывал по посылторгу иностранные марки. И на три рубля, которые мне давал на это дело отец, приходили красивые наборы, которые старательно наклеивал в альбом. А в Костроме, сходил в магазин «Филателия» и совсем заболел марками, но уже советскими. Там как раз выложили несколько красивых серий и одна из них из четырёх марок «космическая фантастика», меня просто заворожила и стоила всего 47 копеек. Так как мне и сейчас выдавали сорок копеек на день и терять один день на кино не хотелось, поэтому стал активно собирать по округе брошенные бутылки, тащил их за наш огород, отмывал там и сдавал чистую стеклотару. Надо сказать, таким образом прикупил в «Филателии» несколько хороших серий.

Второй момент, это поездка на паровозе до Галича и обратно, куда пригласил меня Виктор и дядя Володя Новожилов. Обоих к этому времени повысили в ранге. Если они до этого были дежурным паровозом на территории города и таскали вагоны по всей округе, то сейчас они стали тягать вечерний пассажирский состав от Костромы и до Галича, идущий дальше до Кирова, а на следующее утро уже до Костромы поезд № 151 Абакан-Москва. Это была очень увлекательная поездка, когда я сидел в паровозной будке и глядел в открытую дверь или с высоты угольного тендера оглядывал пробегавшие мимо окрестности.

Но самое интересное, именно в Костроме, в эти летние каникулы, во мне проснулось мужское эго и интерес к противоположному полу.

Конечно, что-то такое смутное бродило в моём теле и на Лопаче. Но там ты своих подруг видел каждый день и ощущал их ни как представительниц противоположного пола, а всё равно как подружку, как соседку и одноклассницу.

А тут приехал через год и очень удивился, как соседская девчонка Лиза изменилась. Ещё год назад она была обыкновенной девочкой, девчонкой попрыгуньей, а сейчас она просто выросла и вроде бы такая же, но в ней уже проглядывалось и женское. Изменилась походка, смотреть на тебя стала по-другому, я уж не говорю, что где положено, стало так прилично и заманчиво бугриться.

Хотя, наверно, я за этот год тоже изменился, увидев с каким интересом она взглянула на меня. Внешне может быть я и да — изменился, повзрослел, но если Лиза была городской от рождения и за этот год приблизилась к статусу городской девушки, если так можно выразиться. То я, как был поселковым пацаном, так им и остался, не обращающим на себя внимания и очень простого поведения. С другой стороны, я и не был и обыкновенной деревенщиной, многое почерпнул из книг и знал как себя прилично вести, сдерживая свои порывы, которые иной раз просто рвались наружу. Да и вечером, когда Новожиловы всем своим семейством пришли к нам в гости, случайно услышал, как тётя Зина выговаривала бабушке.

— Ну что это такое!? Людмила, что там в своей тайге, забыла всё….!? Взрослого парня присылает в город, а он тут ходит в широченных шароварах, в сандалиях без носков… Ладно он там в своём посёлке бегает так. Но здесь же не посёлок… Завтра же бери Борьку, езжайте в магазин и оденьте его по нормальному…

Блин!!!! Я как услышал, меня всё равно как кипятком облило. Действительно, эти зелёные шаровары, сандали…. Чёрт! Мне стало стыдно, представив какие мысли я вызвал у Лизы, когда она меня увидела. Чёрт побери — Деревня!!!

На следующий день к двенадцати часам я был одет и укомплектован и уже в другом виде предстал перед подругами Лизы. Лиза была младше их и меня на один год, а они мои ровесники. Мне, конечно, нравилась Лиза и я в прошлом году с ней больше общался, чем с её подружками. Но из подружек больше выделял Иру, которая жила недалеко в новой пятиэтажке. И если про Лизу, когда увидел её в первый раз, как приехал, мог сказать, что она здорово изменилась. То вот Ира превратилась почти во взрослую, красивую девушку. У меня просто сладко сердце сжалось, когда мы встретились глазами и совсем смутился, оглядев её быстрым взглядом и уткнувшись в её уже развитую и красивую грудь под тонкой тканью лёгкого платьица. Я стал скованным, неуклюжим и никак не мог войти в те лёгкие отношения, прошлогодней давности.

Впрочем, всё свершилось легко и просто уже этим же вечером. Родители Лизы были вынуждены быстренько уехать на две недели на свою Родину, где у них скончалась близкая родственница, а дочь оставили под опеку моей бабушки, а чтоб ей не было скучно и боязно, её подружки по очереди приходили к ней ночевать. Вечером, поужинав у нас, я отпросился у бабушки на часок и мы с Лизой умотали к ней на квартиру, куда минут через десять пришла Ира. Её очередь была ночевать с подругой. Уже было темно, мы выключили свет и стали играть в прятки. Да… я всё ещё чувствовал себя в «не своей тарелке» — зажатым. А тут совпало — мы прячемся, а Лиза нас ищет. С кухни заскочили в тёмную и большую комнату, заметались, не зная, куда нам спрятаться. И тут я обратил внимание на большой диван — тёмная сидушка и светлая спинка дивана. Я был одет в тёмные брюки и тёмненькую рубашку, купленные сегодня в магазине, а Ира была в светлом, лёгком платье.

— Ирка, быстро ложимся на диван. Я с краю, ты за мной… Я сольюсь с тёмным диваном, а ты со спинкой и я тебя ещё прикрою, — решение принял быстро, не задумываясь. Ира тоже мгновенно поняла мою задумку, а лечь и затаиться на диване было делом пары секунд. Легли оба боком, чтоб лица не светились. Прижался к её спине, правой рукой обнял её, чтоб эффект был лучше и мы затаились, прислушиваясь как Лиза размеренно и добросовестно считает на кухне до пятидесяти, давая время нам спрятаться. А мы уже на десятом счёте лежали на диване, прижавшись друг к другу. Ира тихо и как-то по особенному смеялась, я ей горячо шептал в ухо, расписывая, как Лиза, сейчас будет искать нас в разных скрытых местах, совершенно не обращая внимание на стоявший на виду пустой диван. Мне было очень хорошо и приятно, ощущая теплоту девичьего тела, а Ира чуть-чуть шевелилась, прижатая мною к спинке, устраиваясь поудобнее.

— Я иду искать…, — Лиза закончила считать и мы замерли, затаились. А я вообще одеревенел, вдруг осознав, что моя правая рука с самого начала лежит на её соблазнительной груди и совершенно непроизвольно сжал её, мгновенно ощутив упругость молодого тела, и замер, оглушённый своей новым чувством. Ира ворохнулось подо мной, но явно не для того чтобы вырваться. А Лиза уже вошла в комнату и действительно стала шариться в темноте, совершенно не обращая внимание на диван. Но в тот момент, мы наверняка про неё забыли, занятые собой и своими новыми ощущениями. А Лиза быстро просмотрев все места в комнате, переместилась в поисках в спальню родителей. Только дверь закрылась, как Ира тихо повернулась ко мне и легонька поцеловала меня, ткнувшись потом лицом в мою грудь и затихла. А я был переполнен счастьем и всё крепче и крепче прижимал к себе подругу, даже не стесняясь того, что у меня внизу всё спёрлось, встало и окрепло.

Так мы тихо лежали, пока Лиза не вышла из спальни, встала около дивана, озадаченно хмыкнула и села прямо на меня. Ох и завизжала она от испуга, вскочила… И как бы нам с Ирой не хотелось разжимать объятия, но пришлось подняться и сесть. Лиза включила свет и мы втроём, долго смеялись, подкалывая друг друга.

— Ничего себе…, я даже подумать про диван не могла, так вы замаскировались, — удивлялась Лиза и тут же предложила, — а ну ещё раз ложитесь, я гляну, — и выключила свет.

За те пятнадцать секунд, как с Ирой устраивались на диване, мы ещё раз мимолётно поцеловались.

— Точно…, ничего не видно. Здорово. — Лиза снова включила свет и предложила, — Ирка, сейчас мы с Борькой ляжем, а ты выключай свет и сама глянешь, как это классно…

Но Ира, видать представив, как я буду обнимать Лизу, воспротивилась, типа: — Да ну…, и так понятно. — Но Лиза стала горячо и с интересом настаивать. Наверно всё закончилось бы ссорой подруг, но тут пришла бабушка.

— Что вы тут визжите? Весь дом переполошили… Так, всё игры закончились. Давайте ложитесь спать. Борька, пошли тоже спать.

Я думал, что хрен засну, так меня переполняли незнакомые до того чувства. Но какой там, именно наверно от всего переполнившего, я вырубился, как только голова коснулось подушки.

На следующий день мы сбежали ото всех. Взял газету из почтового ящика и сделал вид, что внимательно изучаю список кинофильмов, потом сложил газетный лист и с деловым видом сообщил бабушке, что пошёл в город погулять, а потом на два часа пойду в кино, тем самым создав себе алиби почти до шести часов вечера.

А сам метнулся во двор пятиэтажки Ирины, куда она степенно вышла через десять минут. Какой там город!? Мы хотели побыть наедине и самым лучшим местом, был удалённый уголок какого-нибудь далёкого пляжика. У меня в кармане было сорок копеек, выданных на кино и ещё три рубля, скопив на сдаче бутылок и предназначенных для покупки марок. Но какие тут марки!? Когда на тебя сияющим взглядом смотрит красивая девчонка и ждёт моего предложения.

— Ира, пошли на Волгу. Я там знаю одно место, где будем только мы. Купим лимонада, пирожков, будем купаться и никто нам не помешает.

Ира доверчиво вложила ладошку в мою руку и мы пошли. Конечно, такого уединённого места не знал, но думаю запросто найду. Недалеко от детской колонии зашли в магазин, купили лимонада, пирожков, в киоске купили эскимо и пошли на берег Волги. Прошли по краю обрыва мимо пляжа, где обычно купался, спустились в глубокий и широкий овраг. Со смехом и, помогая друг другу, поднялись по крутому подъёму, прошли вдоль берега ещё с полкилометра и действительно, правда, совершенно случайно уткнулись в закрытый со всех сторон пятачок жёлтого и чистого песка, где и расположились.

Вроде бы, когда шли сюда, я держался уверенно и раскованно, да и всё было нормально, когда сходу скинули одежду и она оказалась в открытом купальнике, очень хорошо смотревшимся на ней и потом полезли в воду. Купались, брызгались, ныряли, выскочили на берег… И тут меня как замкнуло. Только прицелился сесть рядом, глянул на Иру, мокрый купальник прилипший к груди и чуть-чуть приспущенный и смутился, сев немного поодаль. А она обхватила руками коленки, лукаво посмотрела на меня понимающим взглядом и простенько сказала: — А я замёрзла… Обними меня…, — и всё. С меня как-будто путы слетели. Я смело сел, обнял её и крепко прижал её к себе. Поцеловал, потом она меня. Легли на песок и целовались…

В то время всё было не так как сейчас — просто, легко и доступно. И наверно и тогда у нас бы всё произошло, но мы были другого воспитания. И дальше поцелуев, крепких обниманий, поглаживания друг друга, ничего не происходило. Нам и этого было достаточно. Хотя… чего лукавить, что у меня, что у неё всё внутри бурлило, а у меня ещё и внешне, но последнюю черту мы не переступали.

День пролетел как одно счастливое мгновение и в шесть часов вечера мы расстались у её дома, договорившись, что она в девять придёт к Лизе, хотя бы на часок.

Еле дождавшись назначенного времени, я примчался к Лизе на квартиру. Тут уже была Марина, её сегодня очередь ночевать у Лизы. Через несколько минут пришла и Ира. Снова смех, шутки подколки и решили разыграть Марину по вчерашнему сценарию. Лиза осталась с Мариной на кухне считать… Мы ещё сказали с Ирой, чтобы медленней считали, чтобы лучше спрятаться. Быстренько легли с Ирой на диван, прижались горячими телами друг к другу и давай целоваться, как будто мы весь день не целовались. Как хорошо. Мы даже потеряли контроль над собой и лишь в последний момент вспомнили про игру. Получилось, как вчера, Лиза старательно изображала, что ничего не знает, а сама хихикала над Мариной, которая точно также совсем не уделила внимание «пустому» дивану. И они переместились в спальню, а я в это время в страсти сжал горячей рукой молодую грудь подруги и у неё вырвался сладостный стон. Да так громко, что эти сразу прибежали в комнату. Но и сейчас Марина нас не увидела, что дало нам лишние секунды привести себя в нормальное состояние. Хотя, когда они включили свет, мы оба были красные от ещё не прошедшего возбуждения. Чуть не спалились.

На следующий день я увёл Иру в город и мы целый день гуляли по улицам, ели мороженное, а потом пошли в кинотеатр «Дружба» и были счастливы от того что весь сеанс держали друг друга за руки.

Романтические отношения стремительно развивались и углублялись. Я был влюблён по уши, она тоже. Хотя, никак не мог понять, что её привлекло во мне. Детская любовь к Вере Копытовой отодвинулась куда-то далеко. Да и… Прошло два года как мы расстались и когда мы увидимся или вообще увидимся…, и мысли о ней стали просто привычкой. А тут рядом, вот она зримая и ощущаемая, только протяни руку.

Три недели, пока не приехали родители тоже отдохнуть в отпуске и забрать меня, пролетели как одно мгновение. И мы всё чаще и чаще стали грустить о скором расставании. Лиза, которой я тоже нравился, быстро всё поняла и поссорилась с Ирой. Попыталась настроить против неё Марину, но у неё ничего не получилось. А наоборот, теперь мы часто встречались у Марины дома, где она давала возможность остаться нам наедине, где мы давали волю очень многому, наслаждаясь друг другом, но всегда останавливались у черты, которую не переходили. А Лиза, когда приехали мои родители, наябедничала моей маме, что я «втюрился тут в одну дуру». На что мама только посмеялась, потому что накануне о моём увлечении маме рассказала бабушка, охарактеризовав Иру очень хорошей и воспитанной девушкой из порядочной семьи.

Накануне отъезда, утром я подошёл к матери и попросил три рубля. Мама серьёзно посмотрела на меня и только спросила: — Когда придёшь?

— Вечером…

— Возьми, только без глупостей…

И мы снова ушли на наш пляжик. Купались, целовались, лежали в обнимку и она иной раз, уткнувшись мне в грудь, тихо плакала, а я её успокаивал, гладил и нежно целовал, хотя и у меня «кошки на душе скребли». Мы решили не писать друг другу — «ты только приезжай на следующий год…» — шептала она.

А на следующий день мы уехали. Я был переполнен новыми чувствованиями и ощущениями, теперь прекрасно понимая — любовь к Вере Копытовой — это детская и наивная любовь, когда тебе достаточно, что твоя подруга рядом. Тебе нравиться с ней гулять и общаться. А в разлуке, можно даже о чём-то помечтать — тоже по-детски. Да и какие иные мечты могут быть у пятиклассника и шестиклассника середины шестидесятых годов — совсем простенькие и бледненькие. А тут, когда в тебе всё проснулось моментом, рядом с тобой красивая подруга, будоражащая всего тебя только одним своим присутствием. И которая свою горячую симпатию к тебе передаёт через сладкие и горячие поцелуи, жаркие объятия, когда ты всем своим обнажённым телом ощущаешь её тело, гладишь и целуешь его, а она отдаётся всю себя тебе. Тянется к тебе и ты вновь приникаешь к ней целуя её всю. И ты просто таешь, уже не говоря, как сладко сжимается при этом сердце.

И я прошёл через это. А приехав на Лопач, вольно или невольно стал сравнивать близких и знакомых девчонок с Ирой. Первой, кто попалась по приезду домой, была соседка Ольга Бессолицына — Даже рядом не стоит. Нет, конечно, она не была уродиной. Стройная, высокая, с намечающейся грудью, которая через год будет уже привлекать взгляд, приятное личико. Но для меня она сейчас просто нормальная, соседская девчонка. И я так думаю её возраст, когда на неё будут с интересом посматривать мальчишки, наступит года через два-три.

На следующий день к Ольге пришла моя одноклассница Таня Шавкунова, которой я явно нравился и она хотела со мной дружить более тесно. Я также критическим взглядом осмотрел её. Что ж, одноклассница начинала входить в тот возраст, когда девочка начинает превращаться в юную девушку. Выглядела гораздо взрослее своей подруги Ольги. Фигура, которую уже не назовёшь девчоночной, вполне развитая грудь. Приятное, но простое лицо. Не…, она мне, как девушка, не интересна, даже после того как мы разыгрались и на веранде я зажал Таню, схватив её за грудь. Она весело взвизгнула, трепыхнулась под моими руками, особо не вырываясь и как бы предлагая продолжить, но я уже её отпустил. Не…, у Иры грудь была более упругой и красивее. Из остальных девчонок мне нравились Таня Сукманова и Света Ягодкина и 1го сентября я изучающим и сравнивающим взглядом посмотрел и на них. Света и Ольга Бессолицына были одногодками и также как у Ольги у Светы всё будет впереди. Но Света мне нравилась и что-то было в ней такое, что привлекало и волновало меня, а что — непонятно. И мне было приятно смотреть на неё. А вот Таня Сукманова, она за это лето очень повзрослела, вытянулась, похорошела. У неё и до лета была небольшая грудь, но за эти три месяца она, если так можно было выразиться, наполнилась и приобрела красивую форму. Она уже была или может быть стала почти девушкой. С гибкой и красивой фигурой, да ещё когда на ней классное, бордовое платье, облегающее эту фигуру. Да и не последнее что она была умная. Но всё равно и она проигрывала Ире. И не последнее в этом было, что Ира, вот именно, как городская девушка, была на несколько голов выше всех наших умных и красивых девочек. Также, как и любой средний городской парнишка, был выше меня, поселкового пацана. Город есть город и он даёт большее развитие, чем нам. Хотя месяц наших с Ирой отношений, заставили меня тоже подняться выше в своём развитии и повзрослеть. Может быть, у нас с Таней Сукмановой или Светой Ягодкиной, после такого моего лета, что-то и сладилось бы. Ну…, тянула меня к ним. Но они жили на противоположной окраине посёлка и встречались только в школе, где всё было на виду. Я даже один раз сделал попытку и, спросив у Тани разрешения, наведался к ней в гости. Но что-то не так пошло и это было только одна попытка.

Последнюю неделю лета, в том числе и отпуска родителей, пролетели в собирание грибов, когда мы всей семьёй ходили в осинник за нашим огородом, а потом сидели и долго чистили грибы, делая заготовки солений на всю зиму. В числах 10х сентября убирали картошку, потом после прекрасного бабьего лета наступила дождливая и грязная осень, с быстрым переходом в середине октября в холодную зиму. Учёба шла ни шатко не валко. По истории, географии, геометрии, биологии у меня было всё хорошо. Посредственно шла литература, русский язык, физика и совсем плохо немецкий язык и алгебра. Я уже переболел желанием быть пограничником и теперь мечтал быть пехотинцем и, разъявив рот на ширину приклада, с диким криком Ураааа, идти в атаку или отбивать вражеское наступление. И теперь мечтал поступать в военное пехотное училище, из-за чего постоянно получал втыки от матери, заставлявшая меня учиться. А как было лень. Длинная и холодная зима запомнилась лишь двумя эпизодами.

В начале декабря родители купили телевизор. До этого у нас была большая и хорошая радиола «Беларусь 59». Да чего там была! Она и сейчас есть и до этого момента являлась хорошим окном в большой мир. Новости, концерты, радиоспектакли и многое чего другое интересное. Хорошая радиола, мощная и красивая, с зелёным глазком и с полированными деревянными боками…

Да… Городские может быть и удивились такой моей искренней радости. Конечно, в городе это давно уже не являлось диковиной. Мои костромские бабушка и дедушка ещё в 58 году купили телевизор с маленьким экраном и вся улица со своими стульями и табуретками собирались у них в доме по вечерам и смотрели всё подряд. У меня самое лучшее место было — на обеденном столе, где я часто и засыпал. Потом была Орша и у нас на площадке жил командир танкового полка, у которого был телевизор и дочка, моя ровесница из-за чего я имел свободный доступ к телевизору. А вот когда переехали на Урал, да в тайгу с её маленькими посёлками и огромными расстояниями… О телевизоре забыли на несколько лет, пока в городе Березники, в двухстах километрах от нас, не появился телецентр. Потом построили телевышку на горе Полюдов Камень под Красновишерском и телевизионный сигнал пришёл и к нам, в тайгу. Но и тут были свои негативные моменты. Особенно на Лопаче. Вот этот холм, за нашим домом, давал телевизионную тень на нашу улицу. В остальной части посёлка телевизоры показывали, а на нашей улице, чёрт побери, тоже показывает, но с такими помехами…., что через неделю просмотра телевизионных передач, когда изображение человека на экране одновременно перекашивало в семи направлениях, моргало и прыгало со скоростью 3 кадра в секунду, пропадало совсем или превращалось в точку, а если останавливалось — то делило экран ровно пополам и потенциальный телезритель превращался в яркого и непредсказуемого неврастеника, с патологическим желанием убить телевизор и всё, что было вокруг него. От немедленной гибели телевизор спасало только его высокая стоимость.

Но выход был. Если холм мешает и не хватает силы телесигнала — то нужно поднять антенну на такую высоту, чтоб сигнал был уверенный и устойчивый.

Практичный европеец, узнав на какую высоту нужно подымать антенну….. Да он сразу отказался бы от этой затеи и накрыл телевизор какой-нибудь цветастой тряпочкой до лучших времён.

Но вот русского такие пустяки совсем не смущали. Подумаешь 20 или 30 метров высоты. Да если надо… — то мы построим….

И строили, что являлось для нас детей хорошим развлечением. Стройка антенны разбивалась на два этапа. Первый: лесовоз с лесоповала привозил крепкие и прямые сосновые хлысты к указанному дому офицера. Там эти хлысты разгружались, после чего знающие зеки, под охраной солдат, осматривали их и подходящие хлысты, каждое из которых были длиной метров по десять и толщиной сантиметров двадцать-тридцать, переносили к дому, к месту, где будет сооружена и установлена антенна. Там их аккуратно обтёсывали, складывали в длину и крепко-накрепко перевязывали стальной проволокой. И в конце, на вершине закрепляли саму антенну. А к самому сооружению привязывались крепкие и длинные верёвки. Всё это готовили целый день. А вечером наступал второй этап. Собиралась группа толковых офицеров, человек в пять-семь. Солдаты под конвоем приводили 10–15 зеков, которые разбивались на пары по количеству верёвок и замирали на своём месте в ожидании начала работы. А офицеры в это время, в преддверье такого важного дела, разминались парой бутылочек «белой». Отмобилизовавшись таким русским и эффективным образом, офицеры становились около верёвок и именно они, каждый на своей точке, руководили своей парой заключённых. Хозяин телевизора выходил на место, откуда ему всё видно и его все видели и по его команде начинался подъём всего этого сооружения.

Это было офигенно-познавательное зрелище, где каждый играл свою роль. Играл самозабвенно и с полной отдачей. По команде НАЧАЛИ — верхнюю часть антенны зеки начинали сначала подымать руками и в определённый момент под неё подсовывались длинные рогатины, с помощью которых антенну толкали вверх и подымали ещё выше, а остальные тянули верёвки помогая толкачам.

— …. Давай…, давай…, тяни… Да, что вы там заснули ёб тв…ю м…ть. Ты сам тяни…, чего ты орёшь? Так…, так… так. Нормально. Теперь…, Куда? Ну, куда ты смотришь…? Ориентируйся на них… Сергей, Серёга, ты что не видишь, что у тебя верёвка провисла…? Пни этим идиотам под жопу…. Да…, Стой! Стой! Ху…и вы так тянете? Так, так…, хорошо…. Да пошёл ты… Держиии…, держииии…. Да не только держи, но и одновременно толкай…, толкай вверх. Ну что за козлы? Что лупаешь зенками, как ёб…ну промеж глаз… Ты кого привёл, сержант? Да это стадо баранов… Да ещё тупых. Николай, Андрей теперь одновременно. Так… так…. Таакккк…., — и так минут пять — десять одновременной возбуждённой и азартной ругани всех разом, куда свою лепту вносили и зеки и охрана. Всё это происходило в динамике и беготне, в результате которой антенна становилась на своё место около дома, но всё ещё удерживаемая со всех сторон верёвками. Хозяин забегал в дом и по его следующим командам антенну начинали крутить, нащупывая то положение, когда изображение становилось наиболее чётким. После чего антенна окончательно закреплялась растяжками из стального провода. Всё. Зекам в виде премии выдавалось по пачке чая для чифира и по пачке сигарет, а офицеры приглашались в дом для обильного обмытия телевизора и антенны, чтоб она стояла и не гнулась, а телевизор показывал ВСЁ.

Но не всегда установка антенны проходила удачно и в каждом втором случаи она либо ломалась под своей тяжестью и обрушивалась на стоящих внизу зеков с рогатинами. И, слава богу, обходилось пока синяками и ушибами, пусть даже и сильными. Но зеки даже радовались такому мимолётному повороту судьбы, потому что их освобождали от работ и, как правило, ложили, на больничку на целый месяц, где можно отоспаться и отъесться более лучшей и качественной пищей. Последний раз одному из зеков сломало ногу и он был освобождён от лесоповала на целую зиму. А иной раз высоты не хватало и антенну приходилось опускать обратно на землю. А опускать было даже труднее и опаснее, чем поднимать. Так что хлопот хватало.

Отец, наученный опытом предыдущих установок антенн у своих товарищей, учёл всё и антенну поставили с первого раза. Но вот беда. Наш дом, в отличие от других, стоял в таком месте, где высоты антенны даже в 30 метров было недостаточно. И когда включили телевизор, то картинка на удивление была чёткой, но скакала по экрану, как сумасшедшая и моргала без всякой системы. И удары кулака по корпусу сверху и с боков абсолютно не помогали.

— Антоныч, надо опускать и наращивать антенну ещё метров на пять-десять. Давай, пока бригада здесь сразу и опустим, — предложили товарищи после безуспешных попыток остановить миганье кадра.

Но отец был ещё тот перец. Упрямый и упёртый. Вот он и упёрся.

— А вот хрен ей, — мстительно пообещал бездушной антенне отец, — раз Магомед к горе не пошёл — то тогда гора к Магомеду пойдёт. Садись мужики за стол — обмывать будем антенну, а я ей устрою…, — непонятно кому и что пообещал отец.

Обмытие прошло как всегда на высоте и на следующий день отец, который на целую неделю остался старшим над посёлком и всей Зоной, капитан Круглов убыл в командировку, начал претворять свой безумный план в действительность. Хотя в советской время именно безумные планы и получались лучше всего, тем более когда у тебя под жопой Зона с несколькими сотнями урок и техника тоже есть.

Сначала отец поднялся на противоположный по отношению к нам холм, где на вершине было оборудовано стрельбище, служившее в отсутствие стрельб футбольным полем и вертолётной площадкой. И оттуда прекрасно был виден Полюдов Камень, возвышавшийся над тайгой на несколько сотен метров и имевший форму постамента под Медным Всадником. В народе это скала называлась Полёт горой и именно оттуда и приходил телесигнал с телевышки. Хоть до неё и было километров пятьдесят по прямой, но человек с хорошим зрением без труда различал тонкие линии телевышки. Отец выбрал место, откуда глазомерно определил три точки — он, наш дом и телевизионная вышка. Потом, также глазомерно провёл прямую линию через эти точки, но оставил только часть прямой — вышка и дом, через вершину холма. Удовлетворившись такими примитивными геодезическими изысканиями, он спустился в Зону, забрал две бригады зеков с топорами и пилами и с охраной. И через полчаса на вершине холма закипела работа, суть которой заключалась в вырубке осинника на самой высокой точке прямой линии телевышка — антенна нашего телевизора. К вечеру на вершине образовалась качественная плешь. А утром там заработало три бульдозера, срезая своими стальными ножами слой за слоем земли и каменной крошки. За день работы холм уменьшился в этом месте, образовав продолговатую выемку глубиной около пяти метров. Такая бурная деятельность не прошла незамеченной и в течение дня на вершине перебывало половина посёлка, а вчерашние собутыльники вечером снова собрались в нашем доме, чтобы воочию увидеть результаты такой работы, за которую через неделю Антоныч получит хорошую взбучку как по служебной линии, так и по партийной — «За самовольство и разбазаривания материальных ресурсов в личных целях».

Справедливости ради, надо сказать — взбучкой всё и обошлось. Телевизор стал показывать гораздо лучше и картинка лишь медленно ползла через весь экран, что очень здорово раздражало, но смотреть телевизор уже можно было.

Но смотрели редко и по привычке слушали радиолу или ходили на другой край посёлка, где телевизоры показывали нормально. А в феврале 68 года случились Олимпийские игры в Гренобле. Тогда все болели фигурным катаньем и хоккеем. Если фигурное катанье с ползущим кадром через весь экран ещё можно было смотреть, то на финальном матче СССР-Канада отец психанул. Он к нему готовился, ждал. Накрыл стол, куда они сели с дедом. Провели разминку первой бутылочкой, бурно обсуждая перспективы нашей команды и начали болеть. Болели неистово и азартно, не забывая прикладываться к очередной бутылке. И всё бы хорошо, но моменты заброса очередной шайбы в ворота Канадцев упорно не давались и экран активно почковался, деля весь эпизод пополам, не давая возможности оценить красоту игры наших хоккеистов. И вот когда была закинута пятая шайба в ворота Канадцев, а экран опять поделился пополам, отец хватил телевизор с тумбочки и в бешенстве затряс его, круча одновременно во всех плоскостях: — Да ты зае….л меня уже, да я сейчас либо грохну тебя об пол, либо сотрясу все твои мозги. Показывай сука нормально, а то тебе сейчас придёт звиздец….

Может отец что-то и сотряс внутри или в этот момент часть телевизионных волн качественно отразились от тропосферы и упали на нашу антенну, но кадр установился и замер в нужном положении: — Во…, ну совершенно другое дело. Так и показывай дальше, — удовлетворённый успехом, отец осторожно поставил телевизор на тумбочку и концовка матча прошла в эйфории.

Больше мы телевизор не смотрели, у отца пропало всяческое желание что-то там делать, мать не болела телевизором, а мы с братом гораздо охотнее смотрели любимые телефильмы «Капитан Тенкерш» и «Четыре танкиста и собака» в обществе друзей у кого-нибудь дома.

Регулярно начнём смотреть телек лишь через два года, когда переедем жить в Ныроб.

Потом в конце января произошёл смешной случай, врезавшийся на всю жизнь в память. На уличном градуснике за окном красный столбик опустился в самый низ и уверенно показывал минус 54 градуса. Вчера было минус 40 и в школе сказали: — На пять дней занятия в школе прекращаются….

Поэтому почти праздничное настроение у меня было с самого утра. Единственно, что его омрачало, это так не вовремя состоявшийся отпуск матери. Она уже несколько дней была в отпуске и тоже с удовольствием суетилась по дому. Если бы она, как и отец с утра ушла на работу, мы с братом Мишкой устроили бы веселье. Но…, в данный момент…, когда она дома…

После завтрака с энтузиазмом сел на диван, прикидывая, чем мне заняться в первую очередь, потом во вторую, потом….. И вдруг оказалось — заняться то, в присутствии матери, нечем…

— Блин…., — неприятно удивился я.

Побродил немного по дому, пытаясь придумать себе занятия, и тут же был оперативно отловлен матерью.

— Маешься… Вижу маешься от безделья. Ну… когда у тебя что-нибудь в голове появиться, кроме игр. Ты же весь оброс тройками и двойками. Ну, что это такое…, — затянула мать свою «любимую» песню.

— Мам…, мам…, ну какие двойки… Ну, есть они. Так их ещё успеваю исправить, — также привычно, но вяло и с опаской отбрыкивался, стараясь не раздражать её.

— Ну, конечно, исправишь…., с моей помощью…, — ядовито заметила мать и сейчас существовал только один способ прекратить её внушения — это, изобразив смиренный вид и послушание. И не только изобразить, но и выполнить, а то ведь житья не даст. А мать продолжала, — тебе же почти тринадцать лет. Это брату твоему восемь лет и у него всё ещё впереди. А тебе через четыре года надо уже куда-то поступать. В институт или, как ты хочешь, в военное училище. Но с такими оценками и знаниями ты ведь никуда не поступишь…. А у тебя вон по алгебре, по геометрии… русский язык хромает….

— Чёрт…, — надо было решать проблему кардинально и прямо сейчас.

— Мам… ну… мам…. Я всё понял и прямо сейчас сажусь за учебники. Прямо сейчас вот сажусь и два часа учу русский язык, а после обеда два часа занятий по алгебре.

Мать недоверчиво посмотрела на меня, но замолчала, а я, заведённый донельзя, решительным шагом отправился в комнату и достал из потрёпанного портфеля учебник русского языка. И мать совсем успокоилась, когда через пять минут заглянула в комнату и увидела меня склонившегося над учебником с тетрадью. А я после родительской накачки твёрдо решил про себя: — Всё…, берусь за ум. И старательно учусь, а то действительно в училище не поступлю. Каждый день буду заниматься помимо выполнения домашних занятий, по часу над каждым проблемным предметом. Что можно отсеять? Историю знаю на пять. Ну, люблю я её и с интересом читаю историческую литературу и причём взрослую. География — твёрдая пять. Благодаря случайности и отцу.

Отец, непонятно где, откопал большую и очень подробную карту мира, совмещающую в себе политическое деление, физические и географические моменты. Притащил её домой, чтобы её повесить и оказалось, что места на стенах для неё нет. Да и мать не позволила. Единственно, куда можно — узкая и длинная кладовка перед кухней. Так как она была светлой и очень тёплой от задней стенки кухонной печи, дед там оборудовал для себя лежанку, но очень редко ей пользовался и она стала моим любимым местом, где я любил читать. Вот там она и была повешена и благополучно забыта отцом. А я садился на лежанку, читал книгу и волей-неволей в перерывах блуждал глазами по карте, мигом запоминая конфигурации, границы и названия стран, городов, рек, морей и другие географические точки. А через полгода, по географии мог заткнуть за пояс любого взрослого по знанию карты.

Пятёрки имел по физкультуре и не мудрено шустрому, кипящему энергией пацану, иметь по физре пять. По труду. В школе имелась хорошая столярная мастерская. Геометрией мать меня зря упрекала — здесь имел твёрдую четвёрку. А вот немецкий язык, русский, алгебра, химия, физика, зоологии — это была моя извечная проблема. И проблема матери, которая очень строго контролировала меня по этим предметам.

— Это что ж получается… — размышлял своим ещё пока детским умом, — если по часу, даже по полчаса уделять каждому предмету….? Так я что — гулять совсем не буду…? Что…, вот так буду сидеть сиднем дома, когда другие будут гулять и балдеть? Да впереди ещё четыре года. Два ещё можно гулять, а последние два…. Нет…, не два, а полтора года — нужно учиться. Тогда и с поступлением в училище вопрос сам с собой отпадёт…. Точно… Да успею ещё всё выучить.

На этой оптимистической мысли все мои потуги улучшить свой имидж хотя бы в глазах матери мигом вылетели, а на их место пришла блестящая идея, как более качественно провести хотя бы этот день.

— Мам…, я к Генке Тутынину сбегаю…, — засуетился, лихорадочно натягивая на себя свитер.

— Ты куда? Ты же мне обещал два часа заниматься…, — возмущённо всплеснула мать руками.

— Мам…, ну потом…, потом…, — заныл у дверей, нетерпеливо одевая валенки, — успею ещё…. Я побежал.

— Оденься хотя бы, — но было поздно, дверь захлопнулась. Чего тут одевать?

Выскочил на крыльцо и остановился на пару секунд, чтобы напрямую, не через замёрзшее окно, посмотреть на посёлок. А посёлок был накрыт донельзя промёрзшим воздухом, который сполз с холмов в долину, закрыв всю пойму реки и теперь обе верхние улицы посёлка, как бы парили над белесым облаком. Воздушность этой картины придавали и вертикальные столбы дымов над каждой трубой и домом, что составляло второй слой — верхний и тёплый. Но я был слишком молод для того, чтобы оценить открывшуюся красоту, поэтому мельком глянул и натянул ворот свитера на рот. Очень много читая, в том числе и книги Джека Лондона, знал, что в такие морозы нужно дышать через ткань, чтобы не обморозить лёгкие.

Спрыгнул с крыльца, через четыре метра свернул за угол дома, рывок вдоль окон, в том числе и кухни, откуда мне пальцем грозила мать, перепрыгнул через небольшой штакетный забор. Ещё один рывок и я открывал дверь соседнего дома.

У Генки дома взрослых не было. Не было и младших братьев, а присутствовал Лёшка Бессолицын. Оба аж вздрогнули, испуганно глядя на меня, так неожиданно ворвавшегося в дом. Впрочем, причина испуга тут же стала понятна. Генка утащил из домашних запасов банку сгущёнки, проделал дырочки и они кайфовали, по очереди высасывая сладость.

— Борька, я чуть не обоссался от страха. Думал родители пришли… Ты чё так врываешься? — Генка с Лёшкой уже пришли в себя и огорчённо пытались высосать остатки.

— Чё? Осталось что ли? Я тоже хочу, — попытался присоединиться к ним, но Генка потряс банку и с сожалением сказал.

— Всё… Кончилось, — потом посмотрел на Лёшку и на меня и, видя что мы бы не отказались… Да и самому тоже хотелось…. Бесшабашно махнул рукой, — сейчас ещё одну стырим. Там их ещё десять банок.

— Может не надо, — неуверенно предложил я, — заметят ведь и потом ремнём отхлестают.

Надо было сказать это с твёрдостью в голосе и тогда бы Генка, хоть и с сожалением, но не стал этого делать. Но тот охотно уловил неуверенность в голосе старшего товарища и сам же для себя всё решил.

— А…, возьмём ещё. Потом вылуплю глаза и скажу, что ничего не знаю…, — и Генка смешно вылупил глаза, а мы рассмеялись.

Банка была высосана дочиста в две минуты и у нас хватило благоразумия, с сожалением отказаться продолжить.

На вполне законный вопрос — Где его младшие братья? Тем более, что детсадик тоже не работал. Генка засмеялся: — А…, мама сказала, что если вас троих оставить одних дома, то дом будет разгромлен. Она их вон, к Ольге увела, чтобы та поводилась с ними, — Генка мотнул головой на Лёшку, которому Ольга приходилась сестрой.

Да… мать Генки совершила стратегическую ошибку, не продумав в тот момент, что к Генке домой могут прийти друзья, ещё более опасные и непредсказуемые. Эти в азарте могли не только разгрохать дом, но сделать ещё много чего более интересного.

Так оно и получилось. Поболтав о том, о сём и чисто о своём детском, мы подошли к главному мужскому событию в семье Тутыниных. Дядя Паша на день рождения купил себе новенькое ружьё. А к оружию нормальных пацанов притягивало ещё сильнее, чем к сгущёнке. И Генка смело открыл шкаф, где хранились отцовские охотничьи принадлежности, куда ему было категорически запрещено отцом «совать свой нос» и достал оттуда новенькую двухстволку 16 калибра.

— Ух ты…, — выразили мы с Лёшкой законное восхищение, разглядывая ещё не поцарапанный отлакированный тёмно-коричневый приклад, ствол и само ружьё, — вот это да….

— Да это ещё что…, — польщённый нашим восторгом Генка, переломил стволы и, заглянув туда, продолжил, — вы в стволы посмотрите…

— Оооо…, Генка, красота…, — внутренние поверхности стволов играли яркими бликами полированного металла. Дядя Паша ружьё хорошо обмыл, но вот ещё его не обстрелял.

Поахав и поохав, мы начали солидно и по-взрослому обсуждать те или иные достоинства данного ружья и сравнивать с ружьями своих отцов. Самое старое и непрезентабельное ружьё было у моего отца. Ружьишко, старенькое с потёртыми стволами, 20 калибр. У дяди Лёши ружьё было 12 калибра, более мощное, но тоже возрастное и покоцанное. А вот новое, дяди Паши ещё и бескурковка, с предохранителем… — Ого… го…го…

Мы по очереди уважительно держали ружье в руках и толковали о качествах оружия. Наверняка, если взрослые случайно подслушали наши рассуждения, они бы очень повеселились и долго подкалывали нас и снова смеялись. Я тоже, несколько дней тому назад, случайно подслушал, как мой младший на пять лет брат Мишка, собрал вокруг себя дедсадовскую детвору и вещал, держа в руках жестяной пистолет за 60 копеек — как он каждый вечер смазывает его машинным маслом, отчего тот стреляет пистонами в десять раз громче, чем не смазанный. Я душился от смеха за углом ещё и оттого, видя, как детвора, разинув рот, слушала более старшего пацана.

Обговорив и обсудив все достоинства ружья, мы по очереди стали прицеливаться, прикидывая, какая стойка более удобная для нас, учитывая определённую тяжесть для ещё детских рук. Потом Генка стал показывать, как надо быстро снимать ружьё с плеча и стрельнуть в зайца. И тут произошла КАТАСТРОФА. Чересчур широко размахнувшись, Генка случайно смахнул с недалёкой полки трёхлитровую банку с зелёнкой.

Для чего тётя Нина держала её в таком количестве — непонятно. Но банка, под нашими испуганными взглядами, как в замедленной съёмке, не спеша спикировала вниз и с гулким звоном распалась на несколько крупных стеклянных осколков, обильно забрызгав и залив ядовито-зелёным слоем всё кругом.

— Ааааа…, ААаааа…, ААААаааа…, — одновременно заорали мы в голос и громче всех в ужасе кричал Генка. А мы вторили ему, понимая, что и нам тоже достанется, но только уже от своих родителей.

— Ааааа…, ААааа…., АААаааа…, — испуганно и дружно в унисон орали во весь голос, потом мы очнулись и лихорадочно забегали по комнате, топча лужу и разнося зелёнку ещё дальше. Лёшка, в довершении всего, поскользнулся и грохнулся прямо в центр зелёной лужи. Грохнулся с размаху и смачно, ещё больше и гуще заляпав многочисленными брызгами мебель и стены. Слава богу, упал он удачно и не порезался об стекло банки. Это нас отрезвило, я начал собирать осколки стекла, а Генка ринулся за ведром и тряпкой. Лёшка был наполовину в зелёнке, а вставая с пола довольно неуклюже, ещё больше перемазался. Особенно руки, которые он машинально стал вытирать об чистые места рубашки. Я же в большом зеркале гляделся на его фоне чистюлей. Но это издалека, а вблизи и если приглядеться — был весь покрыт мелкими и чуть крупнее жизнерадостными зелёными брызгами. Примчался Генка с наполовину заполненным водой ведром и с половой тряпкой.

Дальнейшие наши действие по уничтожению следов происшедшего было малоэффективные и лучше бы мы за это не брались. Потому что обширная, первоначальная зона поражения зелёнкой на полу увеличилась ровно в три раза, равномерно распределившись — по мебели, стенам и по всему, что находилось в комнате. Даже на потолке, хотя когда она только разлилась, на белом потолке её не было. В ещё больший ужас пришли от многочисленных зелёных следов наших ног, которые были во всех помещениях дома. Я уж не говорю о снеге во дворе, который свой белый и чистый цвет поменял на эффектно изумрудный. Это мы туда выплёскивали остатки воды. Ладно бы лили в одно место и в дырочку, а мы просто выбегали и плескали во все стороны. Полотняные половики тоже изменили свои радостные пёстрые расцветки в неожиданно весёленький и жизнеутверждающий зелёный цвет, напомнившим нам о так ещё далёком лето. Конечно, лет так через пятьдесят, знающие люди оценивая то, что мы натворили, успокоили нас, назвав это — смелым, талантливым, не тривиальным дизайнерским решением в оформлении деревенского дома и пригласили на работу. Но в это время такое ругательское слово как «дизайнер» — никто не знал и от этого мы были в ещё большем ужасе.

В ужасе были и от того, что на нас тоже было страшно смотреть — после такой интенсивной уборки, одежду можно смело выбрасывать, а нас в течение недели отмывать. Ещё страшнее нам стало, когда Генка в очередной раз выбежал с ведром зелёной воды на улицу, чтобы придать и так зелёному снегу ещё большую насыщенность: — Мать идёт, — отчаянно крикнул нам, вернувшись домой.

Пробормотав что-то несуразное товарищу, испуганными зайцами я и Лёшка метнулись по домам. Я старым путём, а Лёшка сдуру помчался по улице, навстречу тёте Нине и, открывая дверь дома, услышал изумлённый вскрик соседки: — Лёша, ты чего такой зелёный?

Ответа не услышал, так как уже закрыл дверь и получил свою порцию испуганного изумления матери: — Борька, что с тобой?

А…, что? Да ничего!!! А когда совсем вышел с полутёмной прихожей на свет, мать сначала онемела от страха, потом в ужасе закричала, на что выскочил из своей комнаты дед. В течение полуминуты они меня ощупывали, тормошили, крутили и оглядывали, а убедившись, что я целый и невредимый, мать затрясла меня чуть ли не в истерике, одновременно давая подзатыльники и радостно целуя, от осознания, что это простая зелёнка.

В этот оптимистический момент в прихожую с улицы зашёл отец, который в лоб задал мне вопрос, подкрепив его хорошим подзатыльником: — Ну и что на этот раз….?

— Да ничего…. Мы зелёнку у Тутыниных пролили и потом её убирали…, — жалобно и виновато проблеял я, а дед рассмеялся.

— Ну… судя по тому, что ты весь в зелёнке — её было много…

— Три литра…, — прошептал и покаянно опустил голову.

— Чего три литра? — Не понял отец.

— Трёх литровую банку зелёнки мы уронили….

Смеялись все, несмело смеялся и я. Отец вообще ухахатывался и всё вскрикивал между приступами смеха: — Три литра…? Ну…, Нина… Вот на хрена ей столько? Ой…, блинннн…

Смеялся дед, неожиданно встав на мою сторону: — Весь, Борька, в тебя, Геннадий… Ну…, вылитый ты в детстве. Тоже был любителем влезть в какую-нибудь историю… Ладно, не ругайте парня. Чего не бывает.

Через полчаса полоскания в жестяном корыте, где мать воду меняла раза три, я появился на кухне, где вся семья собралась за столом на обед.

— Люд, давай бутылочку сюда… Мы дедом дерябнем немного. Давно так не смеялся, — дед с отцом веселились, смеялся и младший брат. И было отчего. Естественно, я не сумел отмыться от всей зелёнки. И если раньше она покрывала меня равномерным изумрудным слоем, то теперь равномерность была нарушена и я выглядел довольно экзотично и маскировочно. Если бы было лето, то стоя в кустах, я бы сливался с окружающим ландшафтом.

В иное время мать бы не выставила водку на стол, но сейчас сама решила присоединиться и немножко расслабиться. А я уже в подробностях, но только в тех какие положено знать взрослым рассказал о происшедшем. Тактично умолчав про ружьё и две банки сгущёнки.

Весело посмеиваясь и подкалывая меня: — Представляю, что сейчас твориться у Тутыниных…, -отец разлил водку по рюмкам, но выпить не успели, так как мимо окна кухни промелькнула размытая в стремительном беге тень.

— Во… сейчас и узнаем… Нинка летит. Борька, прячься, — весело прокомментировал отец.

Но то, что ворвалось к нам в дом, мало было похоже на всегда аккуратную тётю Нину. К нам ворвалась растрёпанная и расхристанная, убитая горем женщина, которой было наплевать на меня. Тётя Нина ворвалась на кухню и в рыданьях упала головой на стол, чуть не сметя оттуда всё. Отец с дедом еле успели выхватить из-под неё бутылку с водкой и полные рюмки.

— Генка повесился…., — прокричала она и забилась в истерике на столе.

Нас как громом поразило, все застыли на своих местах, а отец с дедом машинально выпили водку из рюмок и видать даже не почувствовали её вкуса.

Первой в себя пришла мать. Она схватила тётю Нину за плечи и приподняла её: — Нин… Нин…, Нина, ты чего? Кто повесился? Ты ничего не попутала? Может тебе померещилось…?

Тётя Нина вскинулась и закричала во весь голос: — Люда…, повесился он… Висит Генка…, — и снова зарыдала.

Но тут пришли в себя отец с дедом и тоже засуетились вокруг тёти Нины. Дали ей выпить воды, потом рюмку водки и в течение пяти минут сумели сбить истерику, после чего, всё ещё заливаясь слезами она рассказала печальную историю.

— ….Иду домой на обед, а навстречу Лёшка бежит… Весь в зелёнке, испуганный… И мимо меня. Я захожу, а там… А там всё в зелёнке и мебель… и стены… и Генка и всё… Ну, с горяча и нахлестала его отцовским ремнём…, — в этот момент я получил от отца звонкую затрещину и как это ни странно тётя Нина тут же встала на мою защиту.

— Ну что ты, Геннадий…? Не надо… Дети ведь. Я вот своего отколотила, а он повесился. Ты этого хочешь и от Борьки? — И тётя Нина опять зарыдала в голос и её снова начали успокаивать.

— Я что пришла? Гена, ты офицер и много чего видел такого. Пошли, из петли его достань…, — немного успокоившись, тусклым голосом озвучила просьбу соседка.

Отец крякнул, переглянулся с дедом и тот достал из кухонного шкафа два стакана, куда отец решительно вылил водку. Выпили, закусили. Встали.

— Пошли, Нина, показывай. Мы с отцом сейчас всё сделаем.

Печальная процессия: тётя Нина впереди, сзади отец с дедом, потом мать, я и Мишка. Мы с братом крались сзади, не ощущая мороза и боялись. Боялись, что родители, увидев нас, отошлют обратно и мы пропустим такое интересное зрелище, ещё своим детским умом не понимая трагичность ситуации.

Вслед за взрослыми, мы просочились в дом и все остановились в прихожей.

— Где он? — Трубным голосом спросил отец. Тётя Нина кивнула головой и мы гурьбой ввалились за ней в большую комнату.

— Там…, — кивнула она на большой дубовый шкаф и, едва сдерживая себя, тихо запричитала — там…, висит моя кровинушка….

Вот в чём не упрекнёшь русских мужиков — это в солидной подготовке, в данном случае вот к такому печальному мероприятию.

Отец многозначительно хмыкнул и вопросительно глянул на деда. Тот успокоительно кивнул головой и как фокусник достал из кармана непочатую бутылку водки. Когда и где он её взял, когда они все суетились на кухне — Непонятно!? Из другого кармана появились также ловко два гранёных стакана, куда громко забулькала крепкая жидкость, а между отцом и матерью мимикой, ужимками и недовольными гримасами, ярким выражением глаз, в безмолвье произошла перебранка, суть которой можно раскрыть следующим образом.

— Гена, ты откуда взял водку…? Убери её… Нашёл место…

— Люда, ты стой и гладь, успокаивай Нину, а в мужские дела не лезь…

— Да как тебе не стыдно. У человека горе, а ты тут устроил пьянку… Воспользовался…, причину нашёл…

— Да… перестань ты. Стоишь там и стой… А мне вон, с мертвяком возиться… Думаешь мне приятно…?

Всё это пролетело между ними, как молния и отец с дедом лихо выхлестали свои стаканы. Отец вытерся рукавом и встал напротив шкафа.

А остальные, даже тётя Нина, замолчав, сгрудились за спиной отца и мы с Мишкой подлезли снизу и открыли рот в напряжении и, приготовившись сигануть, если мёртвый Генка вдруг выскочит из шкафа и бросится на нас.

Отец взялся за ручки обеих дверок и резким движением распахнул их одновременно, раскрыв загадочное нутро.

Нутро, как нутро. Массивная перекладина, на которой плотно висела тяжёлая одежда взрослых, закрывая всю внутренность шкафа. Всё как обычно, как и в нашем шкафу, за исключением — Из вороха одежды, внизу торчали в сморщенных, полуспущенных чулках ноги Генки, не дотягивающие до низа шкафа сантиметров тридцать.

— ААааааххххх…, — и тётя Нина упала в обморок на руки матери. Все засуетились вокруг неё, приводя её в чувство. Отец с дедом успели выпить ещё по одному стакану. А когда та пришла в себя. Отец повернулся к шкафу и решительно раздвинул одежду.

— ААаааахххх…., — тётя Нина опять упала в обморок и не успела увидеть, что в глубине шкафа, живой и здоровый, сидел на самодельных качелях Генка и сурово смотрел на нас, нарушивших его личное пространство.

— Нина…, Нина…, — затормошила мать соседку, — Генка то ведь живой….

В течение пары секунд Генка был выдернут из шкафа вместе с качелями и одеждой, ещё в течение минуты его чуть на радостях не задушила в своих объятьях воспрянувшая из обморока тётя Нина, потом и остальные взрослые гладили его по голове и ласково с ним разговаривали. Нам с Мишкой Генка достался вообще на полминуты.

— Да… мамка налетела на меня…, нахлестала, так я там и спрятался. Примастырил качели и решил отсидеться, пока она не успокоится…., — дальше он не успел ничего рассказать. Все как-то плавно и незаметно переместились на кухню за стол, куда тётя Нина вывалила на радостях водку, вяленое мясо с чесночком, аппетитное сало, солёную капусту и другие разносолы. Дед с отцом хлопнули сразу по стакану, женщины по рюмочке… Досталось и нам детям, но сладости. Все были оживлённо-радостные…. Много смеялись, вспоминая смешные моменты происшедшего… Короче, атмосфера была праздничная. Дядя Паша аж остолбенел в коридоре, увидев такое разгулье среди рабочего дня. Думал, прийти спокойно пообедать, а тут — Свадьба…

— Это что тут такое? — Только и сумел из себя выдавить.

Отец уже был в том состоянии, когда за базаром не особо следят, неопределённо махнул в воздухе рукой, где был зажат изрядный кусок мяса, и брякнул: — Да тут твой Генка повесился в шкафу, вот мы и обмываем благополучный исход…, — дядя Паша совсем вылупил глаза на счастливую и пьяненькую тётю Нину, которая обнимала Генку. Потом заглянул в комнату и, увидев там кучу одежды на полу, перед распахнутым шкафом, а также жизнеутверждающий зелёный цвет и вновь воззрился на нас, непонимающе тряся головой — Не понял?

— Паша, иди сюда… Сейчас хряпнем и всё расскажем, — и уже через пять минут все бродили по большой комнате, рассматривая живописные и яркие пятна на всём, куда дотянулись брызги зелёнки. Подымали половики и их рассматривали и смеялись от души. Потом мужики выпили и горячо зашептались, сдвинув головы друг к другу. Оказывается, водка закончилась и они решали — как быть дальше?

Мать хотела устроить отцу головомойку, но потом махнула рукой и мужики мигом исчезли из дома, продолжать мероприятие уже у дяди Лёши, у которого всегда была брага, либо самогон. Нас с Мишкой мать отправила домой, чтобы мы не мешали им наводить порядок в доме. Я с часик почитал, помаялся, а потом решил сходить всё-таки к Генке на разведку.

Никакой уборкой в доме и не пахло. Тётя Нина и моя мать, достали бутылочку винца и тихонечко попивали её, болтая о своём женском, одновременно жаря на печи блины, стопа которых приличной горкой уже громоздилась на столе. А рядом сидел Генка, перед ним стояла банка сгущёнки и на большой тарелке тоже была сгущёнка, куда он солидно макал блины. Меня тут же усадили за стол и я с удовольствием присоединился к другу. Ещё через пять минут нарисовался Лёшка, весь в зелёных разводьях и в уделанной одежде. Тётя Настя ещё не пришла с работы и Лёшка так и бродил беспризорником по своему дому.

Поохав и поахав над Лёшкой, женщины усадили его рядом с нами.

— Лёша, а что там наши мужчины и твой отец делают? — Задали они животрепещущий вопрос.

— Квасят…., — ответ получился ёмкий и содержательный, что впрочем не нарушил процесс поглощения блинов со сгущёнкой. А женщины стояли у печи и умиленно смотрели на нас. Иной раз подходили, гладили по нашим непослушным вихрам, целовали, вытирая набежавшие слёзы….

Детство…, беззаботное, счастливое детство.

В марте умер Дед.

Всего полтора месяца назад он, крепкий ещё старикан, спокойно сказал моему отцу: — Всё. Гена, Пора. Надо ехать на Родину. Месяц мне остался…, — и уехал. Ровно через месяц пришла телеграмма: — «Умер отец. Сообщи выезд. Хоронить или ждать приезда». Адрес Куренец. Вилейский район. Минской. Облтуббольница Главврач Бойко. И теперь уже уехал отец, хоронить своего отца. И вот он вернулся обратно домой, в далёкий таёжный посёлок Лопач, капитан МВД, дежурный помощник начальника лагерного пункта «Нижний Лопач». Байдачёвского лагерного отделения № 15, Учреждения Ш320 МВД СССР…..

Что я знал о своём деде? Да по сути дела ничего. Из крестьянской, белорусской семьи. Был солдатом в Первую мировую, участвовал в Гражданской войне…. Да и всё. Сколько себя помню — он был на пенсии. Первые воспоминания — это Минск, мне годика четыре и мы живём у дедушки. Он комендант Республиканского Радиокомитета и в углу большого, закрытого двора маленький флигелёк. Где мы и все вместе живём. Потом была Орша, но здесь мы жили без него. А вот когда переехали на север Пермской области в посёлок Вижаиха и получили первое своё большое жильё, целый дом, он приехал к нам и остался жить. С мебелью тогда было хреновато, да ещё в такой глуши как наша. До ближайшей железнодорожной станции Соликамск 250 километров. Там-то и можно было что-то купить, но потом всё это — мебель, надо везти на машине по разбитой в хлам дороге 150 км до районного центра Чердынь, от Чердыни до Ныроба. Ещё 50 километров. Потом семь километров до реки Колва, по ней уже на моторной лодке или если повезёт на барже ещё километров пятнадцать до посёлка Бубыл. Здесь всё это с берега перетащить к узкоколейке и по ней ещё 30 километров. Так что мороки только с перевозкой было достаточно, чтобы напрочь отказаться от этой затеи. А у деда в этом плане оказались золотые руки. Рубанок, лучковая пила, пару напильников, наждачная бумага и фанера от ящиков из-под продуктов. Он облюбовал под мастерскую большую веранду в финском домике и у нас уже через пару месяцев в доме стояла необходимая мебель. Да…, она была по магазинным меркам не того товарного вида, но она полностью выполняла все свои эксплуатационные и функциональные обязанности. Дед в свои эти годы был крепким стариканом. Летом ходил в лес за грибами, ягоды, огород, разные необходимые мужские дела по нашему небольшому хозяйству. Зимой огребал снег, колол дрова, топил печки. Много читал. Причём, интересно — не загибал уголки страниц, а где останавливался, ставил галочку карандашом.

Вместе с нами переезжал к месту очередной службы сына. С Вижаихи, где мы прожили два года, отца перевели в посёлок Рассольная. Здесь мы задержались на полгода и из-за моей учёбы…. На Рассольной была только начальная школа. Мы переехали в посёлок Лопач. Где и прожили по настоящее время.

Вот тут-то он и почувствовал приближение смерти.

Отец, выпив рюмку водки, сидит напротив, за накрытым столом и задумчиво курит «Беломорканалину…», а я, глядя на папиросный дым, вспомнил ещё кое какие подробности из ещё недавней жизни деда. Дед курил до самой смерти самопальную махорку. Крутил солидных размеров самокрутку «козья ножка» и курил. Как-то услышал его ответ, на вопрос сына: — Батя, а ты что махорку куришь? Я понимаю, что любишь покрепче. Но и «Беломорканал» тоже крепкие папиросы….

— Дай-ка…, — дед взял папиросину, задумчиво сделал пару затяжек, — ерунда…., слабые. Не задирает, стерва. На…, моё курни.

Дед свернул «козью ножку», раскурил её и протянул сыну. Тот осторожно взял и слегка потянул в себя дым….

— Да ты посильней и поглубже курни….

Отец потом кашлял и перхал до вечера, хоть и был заядлым курильщиком и со стажем. А дед и магазинную махорку не признавал. Тоже не забирала. А садил, вот здесь — практически на северном Урале, самосад. Свой. Садил, выращивал, собирал, сушил и потом огромным кухонным ножом резал его. И курил, блаженно пуская в воздух, ядовито зелёный дым…. Тоже самое у него было и с алкоголем. Водка его не брала и пил он исключительно спирт. Или же гнал самогон, по градусам, не уступающим спирту. Вот тут отец с удовольствием присоединялся к деду и, тихонько потягивая спиртное, вели свои мужские задушевные разговоры. Меня и брата всегда перед этим выгоняли из кухни.

К нам, ко мне и брату, дед относился строго и требовательно, никогда внешне не проявляя своих чувств к внукам. Наверно, он всё-таки нас любил, но как-то это было совсем незаметно. Частенько ругал, гонял нас за наши детские проказы, шалости и излишний шум, а мы его в свою очередь, побаивались и старались как можно меньше попадаться ему на глаза. Никогда не ругался матом как наш отец и выражал свои сильные чувства более народными выражениями — «Чтоб тебя холера убила…», «Чтоб тебя громом разорвало…».

Это в основном относилось к поросёнку Борьке. Это он такой был — поросёнок, когда мы его купили ранней весной маленьким и худеньким. А летом, разожравшись и разжирев, вымахал в громадного, наглого кабана, смыслом жизни которого стало воровство и бандитизм на наших и соседских огородных грядках. Вот они и воевали друг с другом. У того с зубами было что-то не в порядке и когда он жевал, то периодически разевал рот и высовывал язык, а деду казалось, что на его ругань кабан презрительно показывал ему в ответ язык. И начиналась гоньба по тем же самым грядкам и огородам, с хорошим дрыном в руке, пока по здоровой свиной спине дед на настучит. А тот отскочит от него и опять высунет язык.

— Чтоб тебя громом разорвало…., — кричал совсем без сил дед.

….Отец курит «Беломорину…», уйдя в свои мысли. Я тоже сижу за столом и грустно молчу: пью чай. Мать сердито и в сердцах гремит кастрюлями у печи и злится на отца, который приехал с похорон с новыми приключениями. Опять наверно с него снимут звёздочку и опять отец целый год будет ходить старшим лейтенантом, пока не восстановят в капитанском звании. У отца всегда так. Только приближается какое-либо повышение — так у отца залёт. Или нарежется и попадётся начальству. Причём попадётся очень хорошо. Или же выскажет ненужную «правду-матку» этому же начальству и опять же под хорошим градусом.

Вот и сейчас. Приехав в белорусскую деревню хоронить деда, отец совершенно случайно узнал, что с груди умершего деда украли мешочек с деньгами. Похоронными деньгами. Сумма была хорошая: не только на похороны, но и на приличные поминки. Их вот и украли. И вспомнил отец недавнее своё прошлое, в котором он был неплохим опером уголовного розыска. Поставил на уши всю деревню, оперативно и результативно, с качественным битиём рож подозреваемых, провёл расследование в полном объёме за краткое время и нашёл вора, вернул деньги и почти практически довёл того до самоубийства. Благо вовремя вытащили из петли. Конечно, деревня осудила вора, но и была напугана и возмущена теми методами, с помощью которых отец мигом раскрутил воровство. Пообещали со своей стороны обратится в компетентные органы и сообщить об самоуправстве.

Выпив вторую рюмку и закусив, отец протянул мне кожаное, самодельное портмоне: — Посмотри и почитай бумаги там…

Как дед шил портмоне из коричневого, дешёвого дерматина, я тоже помню. Но портмоне получилось аккуратным и там дед хранил свои немногочисленные документы.

Паспорт деда…

Справка о смерти…

Выписка о браке Цеханович Антона и Ласко Людмилы 1926 года

И…. Справка

СПРАВКА

Гражданин Цеханович Антон Осипович состоял на службе в органах НКВД с августа 1919 года по июль 1939 года. № 6868/17. Уволен по болезни.

Начальник отделения кадров /Ланин/

— Что… Удивлён?

— Ну да… Не знал, что он чекистом был.

— Ты много чего не знаешь. Не знаешь, что и твоя бабушка, моя мама, тоже в ЧК служила. Но только до 32 года. Перед моим рождением она вынуждена уйти. — Отец задумчиво смотрел на меня, уйдя в своё прошлое.

— Расскажи про деда что-нибудь… Я ведь всегда считал, что дед был простым рабочим…, каким-нибудь плотником. А тут оказывается — чекистом.

— Да я тоже немного знаю, — неохотно признался отец, — в 39 году, когда он уволился с НКВД, мне было всего 7 лет. Особо тогда за мной и не приглядывали. Жили тогда в Витебске, жили неплохо, я пошёл в школу. Юрка родился — твой дядя Юра. Родители ему больше уделяли внимания, а мне только это и надо было. Гулял, бегал по улицам и был предоставлен сам себе. Да и мал был, чтобы интересоваться такими вещами. Знал, что у него пистолет был. Иной раз выпьет и показывает мне. Наградной был пистолет. Сам Дзержинский ему вручал за первое выполненное задание. Браунинг. Я всё хотел к нему сам подобраться и поиграть, но он всегда был в ящике стола и закрыт на ключ. А когда война началась, он чуть нас с пистолета не пострелял…

— Ничего себе…, — удивился я, — А за что?

— Война началась и мы первые дни не знали что делать. А потом пришёл приказ срочно эвакуироваться. Витебск уже тогда сильно бомбили и отец сумел выбить под семью подводу с лошадью. Правда, она была уже старая, но довольно шустрая. Да и ещё в нагрузку дали непонятно откуда южноамериканское животное — Ламу. Знаешь такую… С длинной шеей? Во…, — отец удовлетворённо кивнул головой и налил себе стопашку, — Вот и её надо было тоже эвакуировать. Грузились мы уже под бомбами. Причём, в этот раз бомбили наш район. Отец матерился, бегал и таскал из дома домашние вещи, узлы какие-то. Я вообще в испуге накрылся одеялом и дрожал под ним от страха. Даже обоссаться забыл. Ламу эту привязали сзади и только двинулись по улице, как в соседний дом бомба попала. Я как раз одеяло скинул и вижу, как брёвна в разные стороны полетели и как баба… бабахнет…. И здоровенный осколок прилетает в бок Ламе. И наповал. Отец соскакивает с телеги с топором и давай её рубить на мясо. Мать кричит, плачет — Давай, мол, поехали быстрей… А отец — Погоди… я сейчас мяса заготовлю… А то чем вас кормить в пути?

Вот таким манером мы и ушли из города. Отец потом рассказывал — мы с одного края города выходили, а немцы наших выдавливали с противоположного. И вот мы по дороге мчимся, кругом беженцы, пылюка…. Крик, вой… Наши войска навстречу немцам мчаться рядом с дорогой. Как раз танки шли. Да не просто шли, а мчались. А тут ещё немецкие самолёты налетели и давай швырять в нас мелкими бомбами. Вот тогда запомнилась мне на всю жизнь такая картина. Пыль, дым, взрывы кругом и ближайший к нам танк. В люке стоит танкист, что-то орёт и танк вдруг выезжает на дорогу и как раз перед нами подводу с семьёй переезжает. Истошные крики, вопли, кровище… И в этот момент рядом с нами разрывается бомба. Нам ничего, а танкисту в люке осколком голову напрочь сносит. Танк перевалил через телегу едет дальше, а танкист ещё с полминуты стоит в люке, упёршись руками в края, и только потом упал вовнутрь башни. Ну и отец давай нахлёстывать лошадь и пока была паника и все разбегались с дороги, мы только одни сумели вырваться вперёд. Самолёт несколько раз на нас заходил, очередями бьёт и всё рядом… Так и не попал в нас.

Вечером подъезжаем к какой-то деревне, а оттуда народ и военные машины валом несутся: — Немцы…, немцы…, немцы в деревне.

Отец заворачивает лошадь и мы полем мчимся к другой деревне, а оттуда тоже люди, военные и стрельба им в спину. Хорошо мы подъезжали в числе последних, поэтому сумели уйти от расстрела на поле. Заехали в небольшой лес и тут начинает темнеть, а вокруг леса грохот и рычание танковых двигателей и стрекотанье мотоциклов. Тогда отец достаёт наградной пистолет, взвёл его и сел на телеге. Слышу, а он матери шепчет: — Если немцы нас тут найдут, всех застрелю, а потом сам….

В плен НКВДистов и членов их семей не брали, а отец был в форме. Но ничего, ночью немцы в лес не сунулись, а утром снялись и пошли вперёд. Мы целый день просидели в лесу, поспали, покушали, лошадь пощипала травы и тоже отдохнула, а ночью поехали просёлками и малонаезженными дорогами и так сумели за три дня как-то проскочить в разрывах немецких войск и догнали наших на одной из ж\д станций, где стрелковый батальон занимал оборону и готовился к бою, прикрывать эвакуацию промышленного предприятия. Пока грузили оборудование и станки отца и старшего брата Бориса мобилизовали, дали им в руки косы и приказали вместе с остальными мобилизованными мужчинами выкашивать поле перед позициями бойцов, а мать определили готовить обед для одной из рот. И тут случился нелепый случай из-за чего мать чуть не расстреляли за вывод из строя личного состава роты. На кухню прибежали два бойца деревенского вида с полными касками, как они считали киселя, и попросили сварить кисель. Мать посмотрела, вроде бы — да, похоже на кисельный продукт, заварила его, а когда наступил обед в кружки налила и готового киселя. И рота поголовно усралась. Оказывается, это был не кисель, а слабительное. Мать арестовал батальонный особист за вредительство и после короткого разбирательства, тут же хотели и расстрелять. Но вовремя с косьбы вернулись старший брат и отец. А был он хоть и в помятой и грязной от скитания, но в НКВДисткой форме, предъявил особисту свои документы и инцидент был быстро решён. А тут объявили посадку в поезд. Правда, лошадь и телегу пришлось отдать батальону. Ну, а дальше уже было всё проще. Добрались до большого города, уже и не помню какого. Нас там пересадили на другой поезд и отправили в Пензенскую область, где мы жили до освобождения Минска. Отец устроился на пекарню, поэтому с хлебом были всегда и особо не голодовали. Мать тоже работала начальником небольшой нефтебазы. А как в 44 году освободили Минск, мы сразу же вернулись. Отец стал работать при ЦК Коммунистической партии Белоруссии, а уже в середине пятидесятых его поставили комендантом Республиканского Радиокомитета….

Отец опять замолчал, окунувшись в прошлое. Потом выпил рюмку и закусил, вкусно хрустя солёной капустой, а я сидел, прихлёбывая горячий чай, с нетерпением ожидая продолжения воспоминаний.

….— У твоего деда было ещё два брата. Так вот перед самой Первой мировой, что уж там было если дед и рассказывал, то вот подробностей я чего-то не запомнил. Там, в деревне, где они жили и где сейчас он похоронен, что-то произошло такое, что братовья сговорившись, убили полицейского пристава, после чего вынуждены были бежать. Наверно, их бы всё равно словили. Чтобы там не говорили, а царская полиция умела работать. Но тут вмешалась война, которая раскидала братьев в разные стороны. Дед попал в армию и провоевал всю войну. А вот двое остальных сгинули без следа и вестей. (Правда, через двенадцать лет, когда мы в последний раз с ним виделись, отец сказал по секрету: — Ты только особо не болтай, чтоб анкету не портить, но знай. Братья твоего деда не сгинули, а попали за границу. Одна ветвь твоей родни сейчас в Америке — и твой двоюродный брат, он старше тебя на десять лет, майор американской армии. Вторая ветвь во Франции и они владеют банком. Откуда я это знаю…, не суть важно.)

Революцию он принял сразу и опять же воевал там же, где и в мировую войну. Был ранен и в 19ом году, после выздоровления направили в органы ЧК. Вот тут он на первом задании, проявив себя, и был награждён пистолетом.

А дело было так. Как он мне сам рассказывал. Тогда же богатых из их домов выселяли, а туда селили семьи рабочих. Вот и стоял на одной из центральных улиц города здоровенный особняк одного миллионщика. Сам-то он слинял за границу и одно время здание просто пустовало. И решили туда для начала заселить две многодетные семьи рабочих. Заселили, вроде бы всё нормально, но проходит неделя и утром их всех обнаруживают мёртвыми. Всех. Что самое интересное, нет признаков насильственной смерти, только гримасы ужаса на лице. Уж как там — проводили вскрытие или каким другим способом определили причину смерти, но определили — как разрыв сердца. Что в те времена? Ну, умерли, ну — разрыв сердца. Причину разрыва сердца с ходу не определили, похоронили и забыли. Тогда других проблем хватало. Через месяц, при очередном этапе расселения снова вспомнили о пустующем особняке и снова заселили две семьи рабочих, но стали приглядывать за ними. Прошла неделя — ничего. Вторая — тоже всё нормально. Люди живут, радуются новому жилищу. Ну, живут и пусть живут. И ослабили контроль, а неделю спустя — находят их утром и все вновь мёртвые и опять от разрыва сердца. Вот тут и насторожились все в ЧК. Тем более, что случайно заметили совпадение — оба случая массовых смертей происходили в полнолуние. А тут дед поступает на службу и дают ему это задание. Разберись, мол… Тебя испугать сложно — прошёл две войны….

За неделю до полнолуния деда поселяют в особняк. Типа рабочий, и распространили слух по округе, что через три недели вообще заселят весь особняк рабочими семьями.

Дед, как положено, с утра уходит на работу, якобы на завод. Вечером приходит, готовит еду, шастает по дому и двору, изображая занятие домашними делами, а как настаёт ночь он, с наганом в руке, садится в углу самого большого помещения, через которое он мог контролировать большую часть особняка и ждал. Ждал не понятно чего и просидел в углу целую неделю, не смыкая глаз, и ничего не происходило. И вот в конце второй недели, как раз в полнолуние, да в двенадцать часов ночи, а он уже от усталости стал кемарить потихоньку в своих ночных бдениях, очнулся от неясного шума, который постепенно приближался к большой комнате. Сначала стал различать единый топот, потом монотонное и заунывное пение, замогильными голосами, которое по мере приближения становилось всё чётче и чётче.

— Идём несём…. Идём несём…. Идём несём…., — дед, услышав неживые голоса, почувствовав как на голове от подступающего ужаса и страха зашевелились волосы. Он ещё крепче сжал рукоятку нагана, взвёл курок и нацелился в проём дверей. А надо сказать, сидел он в темноте, и комнату освещал лишь яркий лунный свет, льющийся призрачными снопами через окна. И вот сначала появляются блики жёлтого, колеблющегося света от множества свечей и в комнату, через широкие, двухстворчатые двери входит мужик в покойничном саване с десяти свечным шандалом в руке. Взгляд неподвижный, пялящийся в никуда и что-то жутко загробное тянет на одной ноте. Дед в ступоре вжался в угол и только стволом нагана ведёт странную фигуру. А тот обошёл с монотонным пением по периметру комнаты, совершенно не обращая внимания на замершего в углу человека, и водрузил шандал на громадный стол, стоявший по середине зала и затянул уже явно нечеловеческую тарабарщину. Как только это произошло, в широком дверном проёме возникла как из воздуха целая процессия из шести здоровых мужиков с мёртвыми лицами, тусклыми глазами в белых саванах, несущих большой и богатый гроб, в котором лежал убранный покойник с горящей свечой в мёртвых пальцах. Они мерно прошествовали также по периметру комнаты, заунывно взвывая: — Идём несём…, Идём несём…, Идём несём, — совершенно не обращая внимания и не видя, находящегося в углу в полуобморочном состоянии деда.

Осторожно поставили гроб с покойником на стол, встали лицом к гробу и, делая таинственные пасы над гробом, затянули молитву, смысл которой был — Восстань из гроба….

— Для чего восстать? — Дед от этой мистики и страха уже ничего не соображал, а готовился к самой смерти, до которой ему осталось уже чуть-чуть. Сердце внутри груди бухало, а на своём лице он ощущал ту же гримасу ужаса и страха, что и у умерших рабочих. Он бы наверно и умер, но умереть как раз не давало ощущения оружия в руке, эта последняя ниточка, соломинка, которая держала его на поверхности жизни, где он даже не барахтался, а просто ждал конца… Конца всего.

Между тем взвывания и вопли мёртвых мужиков возымели должное действие и покойник стал медленно подыматься из гроба. Волосы у деда на голове от этого ужаса совсем выпрямились стоймя, да и по всему телу тоже…

А покойник неестественным движением выскользнул из гроба на пол, при этом свеча даже не погасла и продолжала гореть ровным пламенем, встал с закрытыми глазами и, медленно, как будто ощупывая невидимым взглядом, стал осматривать комнату и, уткнувшись в деда, ткнул в него рукой: — Вот ОНО…..

И медленным шагом стал надвигаться на деда. Судорожным движением, дед вскинул наган и выстрелил в приближающегося покойника. Тот остановился, удивлённо и по-птичьему повернул голову и выплюнул из себя пулю на ладонь. Дед вновь выстрелил, покойник сделал шаг вперёд и выплюнул новую пулю. И тут у деда совсем сорвало крышу и он открыл по покойнику беспорядочную стрельбу. А тот только выплёвывал пули на пол и мёртво улыбался.

Курок сухо заклацал по пустому барабану и дед, уже ничего не соображая, выхватил из-за спины ещё один пистолет, его личный трофей с войны, и первым же выстрелом в голову свалил покойника на пол. Остальные мужики всё это время стояли на своих местах, лишь повернувшись в сторону угла и истошно выли, подбадривая мертвеца. Но как только прозвучал выстрел из пистолета и покойник рухнул, мужики мигом упали на пол, закрыв руками головы и наперебой закричали: — Всё…, всё… Сдаёмся… не стреляй… Сдаёмся….

Вот эти испуганный крики и привели в чувство деда. Дальше всё было совсем просто. Сдавшиеся, друг друга связали, а в оставшееся время до утра дед допросил их всех и всё стало на свои места.

Сбежавший за границу миллионщик имел в городе своих верных людей и опять же через других людей сносился с ними, поддерживал их материально. Сам он считал, что революция, гражданская война и вся эта революционная смута быстро закончится. Ну… ещё годик-полтора и можно будет возвращаться обратно в свой дом. А дом свой он любил и не хотел, чтобы во время смуты его разворовали или привели в негодное состояние. Узнав о возможном заселение дома рабочими семьями, он и придумал этот трюк, используя «темноту» и невежество рабочих. А верные люди в обоих случаях довольно эффектно провернули данную операции. И с дедом всё прошло бы удачно. За то время, что дед проживал в доме, они раскусили его, узнали откуда он, но всё равно решили провернуть и с ним смертельный трюк. Пока он суетился, якобы по домашним делам, один из них пробрался по подземному ходу в дом и заменил в беспечно оставленном нагане боевые патроны на холостые, совершенно не предполагая, что может быть ещё один пистолет.

Вот и получилось, что покойник выплёвывал пули…, а второй пистолет только кардинально изменил ситуацию в пользу деда. Столь неординарный случай стал известен Феликсу Дзержинскому и дед был награждён именным браунингом.

Больше в тот вечер отец ничего не рассказывал. А у детства были более важные приоритеты…

Пролетела зима, потом бурная весна с хорошим половодьем и наконец-то закончился учебный процесс и я перешёл в 8ой класс. За этот год ещё повзрослел и мне уже были не интересны многие детские игры и забавы. 25 апреля мне исполнилось 14 лет и отец разрешил доступ к ружью. Сам он не охотился и ружьё, и все причиндалы к нему бесцельно пылились в дальнем углу. Весной, даже при большом желании побродить с ружьём, никуда не пойдёшь. В лесу и за пределами посёлка ещё во многих местах лежал снег и было много грязи и вообще таких мест, что пока всё не просохнет, лучше туда не соваться.

А к середине июня всё просохло и вот тогда начались опасные игры с оружием. И если бы отец узнал о них, никогда мне ружья не видать. Сначала с пацанами расстреляли все старые патроны и я снарядил новые, положив на полторы нормы больше пороха. А в два патрона заложил двойную норму. Стрелять решили на карьере и близко от дома, и взрослые там никогда не шарахались. В придачу Лёшка Бессолицын тайно утащил ружьё отца и штук пять, чтобы не было заметно, патронов. А у меня было сорок патронов в старых латунных гильзах. Пришли на карьер, наставили бутылок и начали бабахать, громко радуясь, если попадали в цель и бутылка разлеталась в разные стороны, красиво сверкая разноцветными брызгами осколков. Не попасть было трудно, стреляли с расстояния в двадцать метров, да в придачу дробью и на таком расстоянии она не успевала рассеиваться и хотя бы несколько дробинок, но попадало в бутылку. Когда все по очереди отстрелялись и Лёшка выпустил свои пять патронов, непонятно кому пришла идея патронами от 20 калибра стрелять из Лёшкиного ружья 16 калибра. Но тоже здесь особо не пошло, так как гильзы после выстрела в стволе раздувало и их с трудом приходилось просто выбивать оттуда.

Расстреляли последние патроны и осталось только два — с двойной нормой пороха. И тут мне пришла новая идея: — Хочу послушать, как дробь визжит…

Всем понравилась эта дебильная мысль и я вручил заряженное ружьё Генке Тутынину, а сам побежал к большому и крепкому на вид пню. Я еле успел сложиться за пнём, ещё хотел поудобнее устроиться, как грянул оглушительный выстрел и мимо меня полетела не дробь, а чуть ли не весь пень, оказавшимся напрочь прогнившим. Я даже испугаться не успел, но чтобы напугать Генку и остальных заорал диким голосом, как будто был раненый. Но быстро прекратил, услышав, что там тоже суматошно орут. Вскочил, глянул на Генку, но его видно не было, а остальные пацаны орали, испуганно глядя на землю. Я и сам испугался, когда подскочил к ним. Генка лежал на земле и протягивал в мою сторону окровавленную кисть правой руки, а ружьё валялось рядом. Схватив его за руку, глянул и облегчённо выдохнул воздух. Всё оказалось просто. С полуторной дозой пороха, была сильная отдача и приходилось плотно и с силой прижимать приклад к плечу. А тут двойная и Генка подошёл к выстрелу наплевательски, решив красиво щегольнуть перед пацанами. Принял небрежную позу, также как обычно приложил приклад к плечу и нажал на спусковой крючок. Выстрел, сильнейший удар в плечо, заваливший хилое, детское тело на землю. Из-за того, что держал ружьё не хватко, предохраняющей скобой ему разбило пальцы, отчего обильно потекла кровь. Подняли Генку на ноги и побежали к реке, сунули руку в воду. Обмыли. Вскоре кровь остановилась, а Генка сняв с себя майку, замотал кисть. Погомонили и тут Мишка ляпнул: — Борька, а ты знаешь? Когда ты шёл к пню, а Генка тебе в спину целился…

Я развернулся и зло глянул на Генку и тот сжался. Не был бы он пострадавшим, врезал бы ему, но только прошипел: — Я только ноги успел спрятать за пень и ты стрельнул…

Тот болезненно скривился и виновато буркнул: — Да я не знаю, как это получилось….

Пока шли к посёлку, другая шалая мысль стукнула в наши головы. Договорились, что я заряжу порохом патроны в половину меньше нормы и только войлочными пыжами и испытаем, как сильно они бьют по заднице. И если не особо больно, то тогда можно будет поиграть и в войну. Первым испытать на своей заднице, вызвался Генка, чувствуя себя виновным, что целился мне в спину. Но на следующий день у нас в посёлке случилось ЧП, после чего отец сказал: — Ружьё больше не брать. Вот пойдёшь когда на охоту, тогда — Да.

К одному пацану, с верхней клубной улицы, пришёл в гости друган. Родителей дома не было и они сначала боролись, потом начали носиться по дому друг за другом и в один из моментов под руку пацану попалось ружьё отца, висевшее на ковре над диваном. Он его в запарке игры схватил с ковра и стал шутливо целиться в другана. Тот суматошно и испуганно заметался под прицелом и грянул выстрел. Ружьё, оказывается, висело на ковре заряженным и, слава богу, пацан промахнулся, а друган сначала замер столбом у развороченной стены, очнулся и кинулся на оцепеневшего в испуге пацана. Стащил того с дивана, на котором он стоял, жёстко избил. Схватил ружьё и бегом выскочил во двор, где на колоде для рубки дров колуном стал бить и ломать ружьё. А когда с работы пришёл отец и понял, что по дурости сына чуть не влетел в тюрьму, тоже избил своего сына.

Так что игры с оружием на данном этапе были закончены и теперь нужно было придумывать, чем заняться.

Но уже через неделю мать жёстко поставила меня перед выбором: — Значит так. Выбирай. Либо ты едешь по путёвке на месяц на Чёрное море в пионерский лагерь «Орлёнок». Либо — мы тебе покупаем велосипед….

Я даже не сомневался ни секунды. Что такое море? И что такое велосипед? Да стану взрослым — каждое лето туда мотаться буду. А ВЕЛОСИПЕД….!

И тут же выставил условие: — Только взрослый. Никаких подростковых…

— Всё…, договорились…, — мать даже была довольна таким выбором. Никуда я не поеду и буду всегда у неё на глазах и переживать не надо — Как оно там, любимое чадо? А зря она так успокоилась, не зная хитрые, далеко идущие планы — вот этого чадо. Если б она знала — я бы на следующий день пешком, с чемоданом в руках, ушёл на Чёрное море, под бдительный пригляд вожатых и воспитателей.

А так начались очень интересные хлопоты. Мать дня три перезванивалась с Ныробом и на четвёртый сообщила: — Собирайся, завтра с отцом едешь в Ныроб за велосипедом. Он по своим делам, а там тобой тётя Рая Попова будет заниматься…..

Блин… День тянулся томительно нудно, все мысли были заняты завтрашней поездкой и покупкой такого желанного, двухколёсного аппарата. У всех моих друзей были велосипеды. Правда, у всех старенькие — но ведь они всё-таки были. А у меня не было. И как наступало лето…., когда всё кругом просыхало и до конца сентября, они увлекательно гоняли на великах, а я сгорал от жгучей зависти.

И вот завтра у меня будет новенький, взрослый велик. Теперь они мне завидовать будут.

Еле дожил до вечера, а чтобы ускорить приближение ЗАВТРА, я под добродушный смех родителей улёгся спать в семь часов вечера. Но всё было бестолку. Перевозбуждённый мозг, не давал мне заснуть.

Проворочавшись в постели, я всё-таки сумел заснуть и проснулся в шесть часов утра и еле дождался восьми часов, когда надо было идти на машину. Какой завтрак? Какой чай? Поехали….

Два часа езды и вот он Ныроб, центр нашей местной цивилизации. Отец передал меня тёте Рае Поповой и сам умотал по своим служебным делам. Та сначала меня накормила, что было совершенно не лишним и мы в первую очередь побежали в Ныробский магазин с многообещающим названием «Универмаг», хотя на самом деле это был обычный бревенчатый барак с голландской печью посередине, но опоздали. Там велосипеды уже были распроданы, что повергло меня в великое уныние. Тётя Рая наоборот, только возбудилась и мы метнулись в Городок, в новый двухэтажный торговый центр и о счастье — ещё три велика, в один из которых я уцепился мёртвой хваткой — МОЙ!!! Теперь нас не разлучит даже смерть и придётся отцу гроб колотить на две персоны — на меня и велосипед.

Конечно, со стороны все выглядело довольно комично и тётя Рая сначала лишь смеялась, потом улыбалась сквозь зубы, а потом еле сдерживала раздражение. Потому что велик прямо прилип к моим рукам и с ним я был готов идти в столовую, куда меня с ним не пустили, в деревянную уборную, куда я не влез и многие другие любопытные места. И так целый день, пока она с великим облегчением не сплавила меня отцу. Отцепился от велика, только когда мы загрузились на машину и поехали под вечер в свой посёлок.

Первая остановка была в посёлке Шунья, где в местном магазинчике, больше похожим на худой и старый скворечник, можно было купить водку.

Через 10 километров машина снова остановилась на месте бывшего посёлка Байдач. Посёлок закрыли лет десять назад, когда в окрестностях вырубили всю деловую древесину и сейчас по обе стороны дороги уныло стояли заброшенные дома и полуразрушенная Зона. Остановились по двум причинам. Первая — мужикам надо было навернуть немного водочки. Вторая — посёлок Байдач находился в узкой долине, сжатой с двух сторон высокими холмами, заросшим угрюмым лесом. Сейчас мы осторожно спустились по скользкой глинистой дороге вниз, и теперь нужно также по крутой скользкой дороге забраться на верх холма, чтобы оттуда по более пологому склону катится по дороге к другому брошенному посёлку Кремянка. Опасность на этом подъёме была ещё и в том, что вдоль дороги, практически вплотную к ней, шёл глубокий овраг вымытый дождями за несколько лет и на расхлябанной дороге, наш ЗИЛ-157 мог запросто заскользить и сверзиться в овраг. Поэтому все высадились. Мы с Колькой Морозовым, который тоже ездил с отцом в Ныроб по своим делам, сразу стали лазить по брошенным домам в поисках чего-нибудь интересного, а мужики сгрудились в кучу, где зазвякали бутылки и стаканы, потёк сизый папиросный дым и потекли обсуждения кто и как….

Водитель-бесконвойник до этого вполне спокойный и весёлый, сидел в кабине и мрачнел прямо на глазах. Обычно на таких привалах, хоть это и запрещалось, да и нельзя — всё-таки он водитель… Но наливали по 100 грамм. Чего там…? ЗИЛ-157, скорость на такой дороге не разовьёшь… А…, ничего страшного. И наливали. А тут не налили. Дорога мокрая, скользкая, после недавнего дождя и в гору. Поэтому и не налили, из-за чего зек обиделся и набычился.

Мужики потусовались, докурили и отец, старший машины, дал отмашку водителю: — Давай… Пошёл…

Все стали выстраиваться в две колоны, чтобы двигаться в гору по колеям, но машина стояла.

— Ну… что ты там…? — Отец нетерпеливо выглянул из-за кузова, — давай трогай….

Но водитель, до этого угрюмо сидевший в кабине, порывисто выскочил из машины и зло швырнул ключи под ноги отцу: — Всё, гражданин начальник, сами езжайте…

— Ты что — Опупел что ли? — Опешил отец, — а ну садись за руль пока не поздно.

— Да не поеду никуда. Отъездился. Сами едъте…, — разбушевался бесконвойник и своим бесстрашным поведением просто озадачил офицеров.

— Так. Если ты сейчас не поедешь — то вечером, как зайдёшь за забор, так… Тебе ведь ещё два года осталось? Вот через два года и выйдешь. — Отец наклонился и подобрал ключи с дороги.

— Да по хер, начальничек. Зоной зека решил попугать что ли? Блядь…, сто грамм пожалели…

— А вон оно что…, — удовлетворённо протянул отец, — свободу, хоть и относительную на сто грамм хочешь поменять. Водка осталась у кого?

Офицеры возмущённо загудели, желая преподать зеку урок жизни и напомнить его место в данный момент, но отец одёрнул их.

— Ша…, парни, не надо, а то ненароком зашибёте. Водку дайте мне…

Водка нашлась у старшего лейтенанта и отец под удивлёнными взглядами товарищей и самого виновника события, налил полный стакан: — На, пей… Зря думаешь, что жалко…

Зек, видя благоприятный разворот ситуации в свою сторону, сразу успокоился и довольно ворча, потянулся за стаканом: — Так бы и сразу, гражданин начальник….

Смачно выпил и часто дыша открытым ртом, протянул стакан обратно.

Отец взял стеклянную посудину и предложил, под недовольный гул остальных: — Может ещё? А то тут осталось, — и приглашающе помотал полупустой бутылкой в воздухе.

— Не…, гражданин начальник, хватит. Я своё место знаю…, — довольный бесконвойник протянул вперёд руку, довольно бурча, — сразу бы налили и всё…. Давайте ключи.

— Нет. Ты пьяный и за руль уже не сядешь, а за нарушение режима расконвоированного ты отстранён от управления автомобилем и будешь опять закрыт на Зоне до окончания срока….

— Гражданин начальник, так ты мне сам налил. Вон и свидетели, неужели подставой займёшься? — Зек говорил ещё добродушно, считая что сейчас капитан рассмеётся… Ну…, заедет в ухо, чтоб он «знал своё место» и на этом конфликт закончится. Сядет за руль и поедет. Но отец спокойно продолжил.

— И за отказ выполнять распоряжение сотрудника лагерной администрации.

— Гражданин начальник, ну не так сказал… Может не то… И что теперь за это на два года за колючку?

Заключённый продолжал уговаривать, но все его слова бессильно бились в спину капитана, а старший лейтенант толкнул его: — Давай, шлёпай за машиной.

Отец неплохо водил всю линейку автотранспорта, начиная от мотоцикла и кончая грузовиками, поэтому ЗИЛ-157 хоть и с трудом, но довольно уверенно выбрался на верх холма, где и остановился, поджидая пассажиров.

А мы, пыхтя и постоянно оскальзываясь ногами в глубоких колеях, подтянулись к машине лишь минут через пятнадцать разгорячённые и запыхавшиеся. А с выпивших мужиков, вместе с потом, вышел и частично хмель. Подошли к машине гуртом, подкалывая друг друга и смеясь над очень забористыми шутками. Мы с Колькой тоже весело крутились вокруг мужской компании, лишь безлошадный зек шёл чуть сзади, о чём-то мрачно размышляя и коротко кидая матюки в сторону.

Снова перекурили, но уже без водки, после чего полезли в кузов. И тут и произошло нападение. Зек, дождавшись, когда все залезли в кузов, а он остался один на один с отцом, внезапно выхватил из рукава заточку и стремительно ударил напротив стоящего офицера в живот.

Отец был совершенно не готов, стоял в расслабленной позе и от смертельного ранения его уберёг лишь инстинкт, да и простое везение. Он сильно отшатнулся в сторону и вдобавок ещё поскользнулся на мокрой глине, отчего заточка лишь проткнула китель с рубашкой, слегка пропоров кожу на боку. Зек сделал ещё один выпад, но не рассчитал, что противник банально упадёт и заточка пройдёт сверху. И вот тут отец упруго вскочил с земли и встретил третий удар уже ловким приёмом, закрутил руку и через мгновение рука была на изломе, а сам зек чуть ли не носом пахал глину и визгливо кричал: — Начальник…, начальник…, только руку не ломай…, — и уронил заточку на землю.

Отец грамотно завалил зека на землю, сел на него и вывернул за спину вторую руку: — Ремень… ремень давайте сюда.

Только сейчас все в кузове вышли из изумлённого ступора и дружно посыпались вниз. Быстро перехватили руки лежащего и начали вязать его же брючным ремнём. А отец грязный, но довольный победой, весело матерясь, снимал с себя китель, рубашку, окровавленную майку…. Кто-то открывал аптечку, доставая оттуда зелёнку, тут же держали наготове бинты, а старший лейтенант дрожащей от возбуждения рукой наливал в стакан прозрачное и крепкое обезболивающее.

Только сейчас до меня дошло, что моего отца МОГЛИ УБИТЬ….

Я заревел во весь голос и прямо с кузова прыгнул на зека, которого офицеры подняли с земли и уже примерялись немного отметелить. Но я их опередил, всем своим воробьиным весом, с полёта, ударил его сверху и завалил в грязь. Правда, сам улетел в лужу, но мигом извернулся, вскочил и начал остервенело пинать ворочающее в грязи тело. Да так, что меня еле оттащили, в таком бешенстве я был.

Мгновенная яростная вспышка напрочь обессилила и я так и сел на землю, но как по закону подлости, там оказалась лужа и мне, как ужаленному в жопу пришлось тут же мигом вскочить, почувствовав мокрую и холодную ткань облепившую тощую задницу. Отец подошёл ко мне и ласково приобнял, успокаивающе бормоча: — Ладно…, ладно…, тихо. Всё нормально. Я живой…

Все так были ошарашены моим неожиданным порывом и экспрессией, с которой я кинулся в атаку, что старший лейтенант чуть мне не налил в стакан водки. Чем вызвал новый приступ хохота. А я, из-под сильной руки отца, с гордостью смотрел на обступивших офицеров и слушал рассказ отца, пока все опять дружно дымили Беломорканалом: — Чего удивляетесь? Я ж опером в милиции почти шесть лет прослужил. Так что многое чего оттуда осталось. Я вон в Минске олимпийского чемпиона мира Власова закрутил…

Я знал эту историю, которой очень гордился отец. Он тогда служил в Минске и находился в патрулировании на главном проспекте. Из ресторана, мимо которого патруль на «воронке» медленно проезжал, вывалило двое мужчин явно навеселе. Были они крупного и крепкого телосложения и, в принципе, не нарушали порядка, но своим видом и поведением пугали многочисленных прохожих, которые с опаской обходили их на тротуаре. Да и вели себя достаточно развязно, из-за чего отец решил сделать замечание. Он вышел из машины и подошёл к компании, обратившись с замечанием к самому крупному и более трезвому мужчине. На что тот прореагировал не совсем адекватно. Всё остальное было проделано быстро и отработано, в результате чего, самый крупный оказался первым внутри «воронка», куда был следом закинут и второй. Дверца захлопнулась и через пять минут, присмиревших нарушителей препроводили к дежурному по районному отделу милиции. А отец, сдав задержанных, снова уехал на маршрут.

В милиции случился небольшой переполох, так как самый здоровый оказался чемпионом мира Власовым, кумиром всех мужчин СССР, самым «Сильным человеком мира», перед которым тут же извинились, но сделали вежливо внушение и отпустили.

Тот тоже в свою очередь извинился, пообещал далее вести себя соответственно и попросил адрес милиционера, который — «Самого сильного человека мира» скрутил как обычного ханыгу и закинул в «воронок».

— Не беспокойтесь, ради бога. Я ему хочу только выразить своё восхищение…, — а вечером он заявился к нам и они с отцом очень быстро нашли общий язык.

Утром отец наладил мне велосипед и я, напыженный и гордый, вывел его на улицу. Так как у меня не было раньше велосипеда, то учился ездить на нём урывками на велосипедах друзей. Но там были подростковые. А тут взрослый и здоровенный, что внушало немало сомнений и страха. Но, чувствуя на себе взгляды родителей и брата, смело приступил к освоению аппарата. Слегка разогнал велик, подпрыгнул и левой ногой встал на педаль, одновременно высоко закидывая правую ногу над седлом и…, потеряв равновесие, кувыркнулся через велик на дорогу. Блядь… Мать испуганно ойкнула, а отец с братом рассмеялись. Но вторая попытка была более удачная и я уже покатил по улице, опасно виляя от обочины к обочине. И пока доехал до моста, имел возможность раз пять слететь в реку. Думал, что это произойдёт на мосту, но и здесь всё сложилось удачно, хотя как не старался проехать именно посередине моста, получилось по самому краю. Но всё это было фигня, по сравнению с тем, что меня ожидало.

По большому счёту, в посёлке было мало места для поездок и катанья на велосипеде, хотя было три улицы. Наша — длиной в метров триста, противоположная верхняя, где даже в летние дни мог проехать только ЗИЛ-157. И…, бонка…. Центральная дорога, по которое ездили машины и ходили люди. Так вот, бонка больше всего пугала меня. Бонка — это дорога, выстеленная брёвнами. На землю поперёк ложатся брёвна с шагом в один метра, а по ним, вдоль, плотно друг к другу другие брёвна одинаковой толщины, подтёсанные сверху так, чтобы там была плоская поверхность. В посёлке она длиной около 1200 метров, а уже за посёлком, в сторону Ныроба или в сторону четвёртой плотины, тянулись нормальные грунтовые дороги, где в сухое время можно гонять на велосипедах. Дальше, за десятой плотиной, в лес шла следующая бонная дорога длиной в пятнадцать километров, по которой лесовозы вывозили к плотине лес. По бонке можно спокойно ездить на машине, ходить пешком. Но на велосипеде, где щели между брёвнами достигали от пяти до восьми сантиметров…. Езда превращалась в цирковой номер, когда мчишься на большой скорости по брёвнам, перескакивая с одного на другое, минуя широко разъявленные щели, куда норовит попасть колесо. Этому номеру поселковые пацаны обучались в один месяц. Но это было отнюдь непростое и весьма болезненное учение.

Вот и я… Два дня гонял по нашей короткой улице из конца в конец, пока более-менее не почувствовал себя уверенно на двух колёсах.

Следующие две недели, вспоминать не хочется, но если вспоминал, сразу же активно начинались чесаться, ныть тупой болью и сжиматься яйца, которые от этой учёбы страдали в первую очередь. Когда каждый раз переднее колесо попадало в щель между брёвнами и мои бедные яйца очень больно встречались с рамой высокого, взрослого велосипеда. Но вот, всё это позади и я свободно ехал по бонке, гордый от сознания, что Я МОГУ ехать по бонке…. И хоть бы хны. Я уже мчался по последнему участку деревянной дороги, чтобы съехать с неё и через полчаса оказаться на десятой плотине. И там, в компании пацанов, покупаться на нормальной воде. А навстречу мне шли по бонке компания девчонок, среди которых выделялись Танька Сукманова и Светка Ягодкина, которые нравились мне. И сразу обе. И я решил немножко форсануть перед ними. Небрежно разогнался и…. В десяти метрах перед ними, переднее колесо предательски соскочило с бревна и по самую ступицу влетела в щель. Был бы это подростковый велосипед — всё бы закончилось обоюдным смехом. Но у взрослого велика рама была выше и мои яйца с размаху…. Мои бедные яйца… Если бы они были взрослыми…. Я бы их разбил всмятку или же совсем остался без яиц. А так, мои детские, молоденькие яички сначала сплющились, а потом благополучно и упруго распрямились, принимая первоначальную форму. Но всё равно это было больно, так больно, что в глазах наступило солнечное затмение, посыпались искры и я должен был упасть на бонку и кататься по ней, прижав руки к важному месту для любого человека мужского пола.

Но ведь впереди были девчонки и я ни за что на свете не должен опозориться перед ними в такой щекотливой ситуации, связанной с половыми органами. Если бы смог наблюдать за самим собой со стороны, я бы смеялся всю оставшуюся жизнь

Весь перекрученный от боли в низу живота, на деревянных ногах соскочил с рамы велосипеда и, делая вид, что специально соскочил с двухколёсной машины и решил спокойно размяться, при этом нервно дёргаясь и нарезая круги. И не важно, что велосипед намертво застрял в щели между брёвен и стоял на бонке без всякой помощи седока, который в этот момент дёрганной походкой, когда каждая часть тела жила своей жизнью совершенно отличной от остальных частей…. Когда глаза ничего не видели и крутились в глазницах в разные стороны… Когда боль пронзала каждую частичку каждого нерва… Когда… Когда сквозь плавающие зелёные и перламутровые круги видел приближающихся школьных подруг.

Прервав рваное движение по кругу, кажется третьему кругу, вокруг места аварии, я ухватился за раму и попытался небрежным, лёгким движением выдернуть велосипед из щели. Как мне потом Танька рассказала: — ты, Боря, подскочил к велосипеду и зачем-то нервно и мелко его затряс….

А я то думал, что дёргал вверх, с нервно-застывшем оскалом на лице, изображающий приветливую улыбку.

— Боря, у тебя всё в порядке? — Девчонки уже поравнялись со мной и заботливым голосом одновременно задали вопрос.

— Да…, да…, — поспешно ответил, как в лихорадке кивая головой и продолжая бессмысленно теребить велик. У меня было только одно желание — чтобы они быстрей удалились. И они наверно поняли мой посыл. Пожали худенькими плечиками и пошли дальше по своим делам. А у меня вот тут-то и изменила выдержка. Я ухватился за яйца и, задрав вверх голову, неистово зашипел сквозь зубы, одновременно с шипеньем выкидывая из себя часть боли и чтобы усилить этот эффект, заскакал как заяц вокруг велосипеда. В этот момент девчонки неожиданно обернулись и, открыв в изумлении рот, застыли на месте, глядя как их товарищ и одноклассник исполнял цирковые упражнения. А мне уже было всё «до лампочки».

Неделю я ездить не мог, да и ходил, как будто последние четырнадцать лет провёл на лошади.

А в это время родители собирались в отпуск в Кострому к бабушке с дедушкой. Я тоже хотел туда ехать и не к бабушке с дедушкой, а к Ире, образ которой продолжал манить меня. Но с другой стороны…. Я тут, без родителей, целый месяц, да с великом…. Да ещё кое-что задумал…. Так, что этот месяц обещал быть очень интересным и насыщенным.

Мать с отцом сопротивлялись недолго. А потом… Соседка Нина Тутынина присмотрит, накормит. Куда я денусь и что со мной случится?

Родители с младшим братом уехали, а я несколько дня изображал послушного мальчика. А потом исчез. Просто сел на велик и через тайгу, по дороге поехал к другу детства Игорю Копытову в город Красновишерск. Ну, это была только первая причина. Вторая, более главная — я поехал туда, чтобы увидеться с первой своей детской любовью сестрой Игоря — Верой. Посмотреть на неё, сравнить с Ирой и тогда решать. Что решать…!? Об этом буду думать потом.

Уехал рано утром, оставив на столе записку — «Тётя Нина я уехал на велике на Рассольную. Буду вечером дома». Действительно считал, что обернусь в один день и расчёт был следующий: так-то расстояние небольшое, километров пятьдесят. Погода отличная, дорога укатана до асфальта. Пятьдесят километров за три-четыре часа. Там в Красновишерске часа два и обратно. Рано утром выскочу и вечерком к десяти часам вернусь.

Вот так легкомысленно, зная только половину пути, я и поехал. Ума хватило, правда, положить в карман 13 рублей, часть денег, оставленных мне на пропитание. Не учёл длинные подъёмы…, диких зверей, типа медведя, которых в наше местности водилось до фига, волков, беглых зеков. Много чего не учёл и в результате чего первую половину пути, известную мне проехал достаточно легко, но только за четыре часа. Мне бы остановиться, почесать в затылке… и повернуть обратно. Но я почесал в затылке, оглянулся назад, ещё раз почесал умную часть тела и поехал дальше. Уже по незнакомой местности. Первая половина дороги была укатанная глина, до твёрдости асфальта, а вот свернув на другую дорогу и по довольно крутому подъёму перевалив к деревне Дёмино, обнаружилось, что вот тут-то дорога песчаная и особо по ней не поедешь. Но я упёрся и хоть с трудом, но поехал дальше. Последующие два часа измотали меня вконец. Устал, сильно захотелось кушать и решил прилечь на полчасика под кустом и полежать. Но от своей бестолковости, даже не посмотрел куда ложусь и рухнул прямо на муравейник. Ещё удивился, тому, что земля подо мной шевелится. Но уже через тридцать секунд скакал по дороге как бешенный мустанг, забыв про велосипед и не видя перед собой ничего. Так, несущийся галопом по дороге, и влетел в руки солдат, которые мигом разобрались с моей бедой и сорвали с меня одежду, а я тут же прыгнул в речку, на берегу которой у них был пост.

Когда вылез оттуда, то к своей великой радости узнал солдат с нашего посёлка, с которыми общался, частенько посещая казарму. Летом, когда активизировались побеги зеков, на всех путях и тайных дорожках, выставлялись опер точки, как правило, из двух солдат. Вот и эти стояли постом у моста через реку.

Они тоже были удивлены увидеть меня за столько километров от Лопача. Да ещё пехом…. Но когда я рассказал куда направляюсь, закрутили пальцами у виска.

— Борька, да ты что охерел что ли? Тут хоть до Красновишерска и осталось километров 12, но там же ещё река шириной метров триста и никакой переправы. А адрес то знаешь?

— Конечно…., — и назвал адрес.

— Да нет, я тебя спрашиваю — Как ты там эту улицу найдёшь?

— Да чё…., — и на этом моя уверенность несколько поколебалась, потому что не знал, где этот переулок Восточный расположен.

— Понятно, — констатировал старший из них, — безумству храбрых поём мы песню…. Но ты реально безумен, чтоб вот так…. Хотя тебя прощает, что ты ещё бестолковый пацан. Ладно, поступаем следующим образом. Иди забирая свой велик… Где ты его там бросил… Сейчас тебя покормим и ты шуруешь обратно. Как раз успеешь к часам десяти вечера….

Но я упёрся. До Красновишерска двенадцать километров — А я заверну обратно!? Как-то не по пацански. Доеду и найду.

Солдаты посмеялись над глупой настойчивостью и согласились лишь частично: — Ладно, шуруй до реки, а как поймёшь, что не можешь переправиться — возвращайся обратно. Переночуешь с нами и домой.

Так и сделали. Но оставшиеся километры пришлось преодолевать часа два. Глубокий и мелкий песок затрудняли движение и снижали скорость. Километра за два переполнился радостью, услышав многообещающие звуки работающих лодочных моторов, а ещё через тридцать минут выбрался на берег реки Вишера.

Да, триста метров шириной и окраина вожделенного города на той стороне. Но упрямство и настойчивость всегда приносят результаты. Уже через десять минут столковался с пацаном с небольшой деревеньки на этой стороне и за три рубля он с великой радостью переправил меня с великом на ту сторону. Дальше меня вела только интуиция и русская уверенность, непонятно откуда взявшееся. Я, ни капли не сомневаясь, решительно проехал сквозь весь город и на самой дальней окраине спросил прохожего: — А где тут переулок Восточный…..?

— Да вон… Ещё метров пятьдесят вперёд… Это и есть твой переулок…

Так и сделал и через пять минут здоровался с Игорем. А ещё через тридцать минут сердце сладко сжалось, увидев входящую Веру, которая за три года повзрослела и стала ещё красивей.

Задача была выполнена, увидел Веру, поговорил с Игорем, попил чаю с бутербродом и засобирался обратно. Чем нимало удивил родителей товарища и чуть не обидел Игоря.

— Ты хоть на часы поглядел? Там шесть часов вечера… Значит так, ничего не знаем. Ночуешь и завтра определишься….

Я переночевал, а утром дал телеграмму на Лопач тёте Нине и уехал из Красновишерска через две недели. Через эти незабываемые две недели общения с товарищем и Верой, любовь к которой просто испарилась. Вера стала только подругой.

Обратный путь был на удивление легче и прошёл гораздо быстрее и в четыре часа дня я открывал ключом дверь дома. А ещё через десять минут получил качественную выволочку от тёти Нины. Да…, я тут оказывается, своим исчезновением наделал немало шороха. Тётя Нина нашла мою записку и до вечера особо не беспокоилась, а вечером прибежала к капитану Круглову старшему посёлка и потребовала машину, на которой она и дядя Паша доехали до Рассольной и естественно не нашли меня. По тревоге были подняты солдаты и офицеры, для организации поисков, а в это время к штабу, где собирались по тревоге, на мотоцикле подъехал старшина вернувшийся из Ныроба.

— Так он, что — на велосипеде был? — Получив утвердительный ответ, он продолжил, — так я ещё ехал и от моста за Шуньёй гляжу след в пыли велосипедных колёс. Я ещё удивлялся — кто это с Лопача в Красновишерск поехал. Там же всю дорогу песок….

Тётя Нина облегчённо вздохнула: — Точно… Точно, наверно, он в Красновишерск поехал, там же наши Рассольницкие… Ладно…, давайте «Отбой», а завтра будем туда звонить…

…. На этом для меня это приключение закончилось. Правда, когда через две недели вернулись родители и когда они узнали о моём выверте… Отец восхищённо выругался, а мать отхлестала полотенцем. Брат Мишка в восхищении смотрел на меня и всё спрашивал — Сколько медведей я видел на дороге?

Чтобы не уронить в глазах брата выросший авторитет, пришлось красочно соврать об огромных стаях медведей и волков и как лихо я от них уходил….

На этой велосипедной почве я и сошёлся с Сашкой Поздеевым. Мы и раньше дружили и общались, только сейчас эта дружба стала ещё крепче и теперь всё время мы гоняли на великах по окрестностям. Впечатлённый моим велосипедным подвигом, он предложил тоже проехать хотя бы до Шуньи. Но когда мы с ним доехали до Байдача, он с ещё большим уважением восхитился моим поступком и предложил вернуться. Сашка более уверенно чувствовал себя на велосипеде, бесшабашно гонял с горок и мог проехать по бонке с такой скоростью, что глядя на него и если бы в это время снял трусы и поглядел, где мои причиндалы — я бы их не нашёл. Так они сжимались от страха, что снова радостно встретятся с велосипедной рамой. А тут прочитали запоем книжку про зарождение планерного спорта «На воздушных волнах» и загорелись планерным полётом. Сходили к нашему учителю Петру Петровичу и осторожно расспросили, чтобы он, не дай бог, ничего не заподозрил. От него мы многое чего узнали нового и расширили свои познания в таких важных понятиях как «Угол атаки»…. И другое. Фанеру стащили в промзоне и всё остальное другое необходимое для создания планера сосредоточили на Большой горе, в глубине кустов, около дороги. Тут было самое удобное место. Дорога имела достаточно крутой и прямой спуск, укатанный до гладкости асфальта. А внизу круто поворачивала на посёлок, который был в километре. И тут, на повороте, был как бы трамплинчик, внизу глубокий овраг — шириной метров сорок. И ещё ниже и дальше чистая и ровная поляна, посередине которой стоял большой стог свежего сена. Задумка была следующая. Планер устраиваем на моём велосипеде. Сашкин, подростковый для этой цели не годился — был маленький. Я лечу первый. То есть начинаю на скорости спускаться по дороге с Большой горы, но притормаживаю, чтобы не взлететь раньше времени. Но за двадцать метров до трамплина отпускаю тормоза, разгоняюсь и прыгаю через трамплин в воздух. Пролетаю на высоте метров десять над оврагом, плавно спускаюсь и полёт направляю на стог сена, где также плавно приземляюсь.

О… какие наивные мы были в детстве!!!!!! И к счастью — как многого мы не знали….

И вот сейчас, глядя с самой высокой точки Большой горы у нас и зародились сомнения. А по простому — мы банально испугались. Одно дело увлечённо и отвлечённо обсуждать, как ты помчишься с горы, как взлетишь и с восторгом пролетишь по воздуху несколько десятков метров, а потом взахлёб будешь делиться яркими впечатлениями от этого полёта…. И что самое интересное оба вдруг ясно поняли, что впечатления действительно будут ЯРКИМИ….

Я слез с велосипеда и, придерживая его, ещё раз осмотрел крылья, хвост, высказав дельную запоздалую мысль: — Чёрт…, надо было подушку к раме привязать, а то яйца при посадке опять расшибу….

Мы обстоятельно обсудили и это, изо всех сил тяня время, но и это время закончилось и надо — либо ехать. Либо отказываться. Но мы ж уже всем пацанам расхвастались и они сейчас собрались около стога сена и терпеливо ждали первого полёта и когда покажем КЛАСС.

Так что об отказе и речи не могло быть — потом нас просто засмеют. Да и авторитет среди пацанов потеряем. Надо ехать. Тем более, что из далёкого «снизу» донеслись свист и нетерпеливые крики.

Я решительно слез велосипеда и также честно сказал: — Не…, Сашка, зассал я… Боюсь.

Сашка с досадой закряхтел, поняв, что теперь инициатива перешла в его руки, но брать её не хотелось. Теперь он жалел, что первый не сказал про свою боязнь, тогда мне бы пришлось всё-таки ехать. А так его банально опередили.

— Чёрт…, и чего мы рассказали всем? Надо было сначала всё самим испытать, а уж потом…, — Сашка решительно передал мне свой маленький велик, уже менее решительно взгромоздился на мой и обречённо сам себе скомандовал, — Поехали…

Сначала всё шло нормально, Сашка разгонялся, опасно балансируя крыльями, но уверенно держась на дороге. Скорость была приличная и на небольших, плавных дорожных выступах велосипед подбрасывало и даже он пролетал несколько дальше того, если бы не было крыльев. В этот момент, ощущая мимолётный полёт, Сашка орал от восторга, а я уже жалел, что уступил пальму первенства товарищу.

И Сашка, уверовав в удачу, отпустил тормоза метров за сто от трамплина. Наш самодельный планер сразу набрал ещё большую скорость, сильно подпрыгнул на приличном бугорке и… И…. ПОЛЕТЕЛ…. Сашка неистово заорал от восторга, вторя моему воплю и крикам товарищей на поляне и полёт на этом прекратился. Хвост с громким хрястом отломился от багажника, а сам планер тут же завалился на правое крыло, которое коснулось земли, отчего велик закрутило сильно вправо и Сашка тут же исчез в глубоком глинистом овраге, вымытом дождями с края дороги. Вопль, треск деревянных частей и оглушающая тишина. Я же, от вида такой авиационной катастрофы, растерялся, забыв нажать на тормоза, и вместо планера, на высокой скорости выскочил на трамплин, с которого меня по всем законам физики выкинуло высоко воздух и я совершил первый в своей жизни долгий свободный полёт. Я даже испугаться не успел, когда увидел под собой верхушки невысоких берёзок на крутой обочине, овраг во всей своей красе, поляну со стогом сена посередине и замолкших товарищей, открыв в изумлении рты и вылупив глаза. Ещё успел понять, что до стога без крыльев не долечу, да и до полянки тоже. Действие инерции закончилось в самый восхитительный момент и в крутом пике, молча, я рухнул в овраг, заросший густыми кустами дикой смородины, среди которых неспешно тёк илистый ручеёк. Это меня и спасло. Кусты несколько с амортизировали, погасив губительную скорость и я, вместе с велосипедом, чуть ли не по пояс вбился в мягкое дно ручья и обалдевший от происшедшего, не успевший даже испугаться, так и остался сидеть в ручье. Вспоминая — как я только что летел, летел свободно, долго и как птица.

Тут меня и нашли прибежавшие друганы. Долго вытаскивали из ила. Потом мы карабкались верх, по склону оврага. Я в чьей-то кепке нёс воду из ручья и она тонкой струйкой вытекала снизу. Но всё-таки, хоть и немного, но донёс воду и вылил её на Сашку. Хотя этого не требовалось. Сашка, испуганно вытаращив глаза, весь исцарапанный сидел в куче реек и обломков фанеры и молчал. Лишь удивлённо посмотрел на меня, когда я старательно выжимал последние капли воды над его головой.

Если бы не ручей с его мягким дном я бы разбился, разбил бы и Сашкин велик. А так мы вытащили его из глубины ила без видимых повреждений. У моего, тоже всё было нормально, только переднее колесо свихнулось влево. Но мы его на школьном дворе подправили топором и все дали клятву — Что про это полёт взрослые не узнают…

Но через неделю кто-то проболтался своим родителям, а те сказали нашим и меня с Сашкой под конвоем моего отца и отца Сашки, Виталия Платоныча, повели к месту разбитых надежд, когда мы бредили полётами не только во сне, но и делали попытки наяву.

Когда они увидели это место и поняли, чем бы это всё могло закончится — они долго и молча чесали затылки, не зная что нам сказать. Мы то ожидали жесточайших родительских разборок и неких строжайших запретов, но наши отцы не стали этого делать. Они просто сели на этом трамплинчике, достали бутылку водки, закуску и, выпивая, вспоминали своё детство. Только вечером отец мне сказал: — Боря, прежде чем что-то делать — подумай хорошо…

Наш авторитет в глазах пацанов поднялся ещё выше, и они всё спрашивали — Ну…, когда мы опять сделаем попытку…? Когда летать будем…?

На что я снисходительно усмехался. Спустя годы Сашка исполнил свою мечту, он закончил школу штурманов и стал летать в Гражданской авиации, а у меня была своя мечта более земная, которая тоже исполнилась.

Лето пролетело как одно мгновение и снова 1ое сентября. В этот день нашего отца пригласили в школу, чтобы после линейки он нас сфотографировал. А ещё через неделю предложили провести несколько занятий, как правильно фотографировать, что отец с большим удовольствием и сделал, а на память от этих занятий осталось несколько хороших фото.

С началом учёбы в восьмом классе я стал всё больше и больше беспокоиться. И это было связано с предстоящим переездом в Ныроб. Мама очень хорошо показала себя в активной деятельности в поселковой профсоюзной организации. Её заметили и предложили повышение уже в головном Управлении Ш-320/16 МВД СССР и она дала своё согласие. У отца наоборот служба не ладилась и в основном на почве злоупотреблением алкоголем, в том числе и в служебное время. Действительно, отец стал чаще выпивать, а когда у мамы произошло это повышение, ему совсем стало обидно. Потому что новую профсоюзную работницу нужно переводить с семьёй и искать новое место службы и мужу. А не наоборот, когда жена офицера, дисциплинированно следовала за своим мужем. И квартиру получается ей дают, а не мужу. Роли поменялись и разобиженный отец ушёл в пьянку и стал чаще ссориться с матерью. Но…, это родительские отношения, я туда не лез, хотя их ссоры и пьянки отца мне были очень неприятны.

Меня беспокоило другое. В Орше я жил в нормальной пацанской обстановке, знал дворовые и уличные правила, следовал им, тем более ощущая за своей спиной дружный дворовый коллектив, поэтому не имел никаких проблем. Потом, когда мы переехали на Урал оказался совсем в тепличных условиях, где все пацаны друг друга знали, дружили в разной степени, не конфликтовали, не знали что такое шпана и хулиганские группировки. Дрались очень редко и драки походили на честные поединки — один на один. Да и до первой крови.

Блин!!! А тут как приедут с Ныроба на выходные старшие поселковые пацаны, учившиеся там в девятых и десятых классах. И как начнут рассказывать… Хулиганы, шпана, группировки, избиения, выпивки. Туда ходить нельзя, здесь тебя словят и набьют морду, тут отберут мелочь, что у тебя брякает в кармане, а тут ещё что-нибудь сделают. Короче, жуть и я очень боялся переезда, Ныроба и очень плохой криминальной обстановки, в которую мне придётся вливаться ОДНОМУ и без поддержки.

Но переезд становился всё ближе и ближе. Отпраздновали Новый 1970 год и в конце января, собрали вещи… Вернее собирала мама и мы с Мишкой ей в этом помогали. Отец запил конкретно и вообще, наотрез отказался ехать в Ныроб. Пришлось маме идти к отцу Сашки Поздеева, Виталию Платоновичу, которого отец очень уважал. Тот с ним круто побеседовал и отец согласился. Но всё равно, когда машина под домашние вещи подъехала к дому, отец был в стельку пьян и помочь нам в погрузке был не в состоянии. Выручили соседи, собрались, загрузили вещи. В пустом уже доме на посошок выпили, пожелали нам хорошо устроиться на новом месте и мы тронулись в Ныроб.

Ныроб