Не потрудившись открыть высокие французские окна, я волочу онемевшие ноги наверх. Тетя и дядя не появятся здесь до поздней ночи. Чем быстрее расширяется их компания, тем меньше я их вижу.
Иногда они проводят ночи напролет будь то в офисе своей компании или дома.
Иногда один из них возвращается, чтобы провести ночь дома, но в большинстве случаев они этого не делают.
Мне скоро исполнится восемнадцать, и я всегда вела себя ответственно, так что прекрасно остаюсь одна.
В глубине души я знаю, что им не нравится оставлять меня одну — особенно тете Блэр. Когда я одна или с Ким, она звонит тысячу раз — даже в безопасном районе и с системой сигнализации.
Боже. Не могу поверить, что сбежала из школы.
Я просто не смогла бы сидеть в одном классе с Эйденом и притворяться, что со мной все в порядке.
В течение двух лет я гордилась тем, что хожу по коридорам с высоко поднятой головой, независимо от того, что говорили или делали со мной приспешники. Сегодня было слишком грубо.
Слишком извращенно.
Просто слишком.
Стальная воля, которую, как мне казалось, я разрушила за считанные минуты.
Я всегда слышала о переломных моментах у людей, но находилась в бреду, чтобы думать, что меня это обошло.
Я открыла это на собственном горьком опыте.
У меня перехватывает дыхание, когда я вхожу в свою комнату.
В мое убежище.
Я всегда шутила с тетей и дядей, называя это своим королевством.
Уютный декор выполнен в пастельных розовых и черных тонах. У меня есть собственная библиотека, заполненная книгами по психологии и китайской войне, расположенными в алфавитном порядке. Компакт-диски свисают с потолка, как занавеска, отделяя мою кровать от письменного стола.
На стене напротив кровати висят два огромных плаката с моими любимыми группами: Coldplay и Bastille.
Я роняю рюкзак на пол и нажимаю кнопку воспроизведения на своем Айпаде. Hipnotised — Coldplay заполняет пространство.
Слезы наворачиваются на глаза, когда я снимаю промокшую одежду и захожу в ванную.
У меня чешутся руки. Необходимость смыть с них грязь наполняет навязчивой идеей.
Я останавливаюсь у раковины и мою, скребу и потираю руки, пока они не становятся ярко-красными.
Поднимая глаза к зеркалу, мои губы приоткрываются.
Это я. Колдовские, белокурые волосы. Детские голубые глаза. Но в то же время нет.
Внутри пустота.
Какое-то... оцепенение.
Я уже собираюсь пойти в душ, когда что-то еще останавливает меня.
Мой шрам.
Его окружают несколько сердитых красных отметин. Этот ненормальный оставил долбаные засосы вокруг моего шрама?
Что, черт возьми, происходит в его неполноценном мозгу?
Я отрываю взгляд от зеркала и принимаю самый долгий, самый обжигающий душ в истории.
Когда я возвращаюсь в комнату, песня меняется на Good Grief — Bastille. Я позволяю музыке плыть вокруг, когда забираюсь в постель, все еще в полотенце, и закрываю глаза.
Я борюсь со слезами и проигрываю.
Вздрагивая, я просыпаюсь.
Мои волосы прилипли к лицу сбоку от пота.
Жар душит тело, а грудь сжимается под полотенцем.
И это еще не все.
О, Боже.
Моя рука у меня между ног, и я...влажная.
Я отдергиваю руку, будто меня поймали на воровстве.
Я даже не помню сон, так что, черт возьми, должна означать эта реакция?
Мое окружение возвращается в фокус. Мягкий свет от лампы. Музыка, которую я оставила включенной. Припев песни Grip — Bastille проникает глубоко в меня. Что-то о том, как дьявол схватил его за руку и потащил в ночь.
Неоновые красные цифры на тумбочке показывают семь вечера.
Я соскальзываю с кровати, желая, чтобы температура моего тела вернулась в норму.
Глубоко вздохнув, надеваю пижамные шорты и футболку, собираю волосы в пучок и сажусь за стол.
Мой первый день в выпускном классе начался с катастрофы, но ничто не заберёт у меня Кембридж.
Я достаю свои книги и задания, организованные по методу Эйзинхауэра, и погружаюсь в них.
В течение тридцати минут мой разум настроен на учебу. Затем я начинаю отключаться.
Ручка задевает нижнюю губу, когда мысли по спирали направляются в противоположном направлении.
Даже когда я хочу забыть, у моего тела своя собственная память. Мое тело все еще помнит, как Эйден обнимал меня. Как он стал твёрдым из-за моей борьбы.
Глаза все еще помнят ту тёмную, бездонную пустоту и пренебрежение.
Если бы я не заплакала, что бы он предпринял?
При этой мысли меня пробирает дрожь.
В старых китайских военных книгах говорится, что лучший способ понять кого-то — это посмотреть на вещи с его точки зрения. Думать так, как думают они.
Ни за что на свете я не стану делать это с Эйденом.
Развратные задиры не заслуживают понимания. После того, как меня выделили как изгоя, я думала, что однажды карма укусит ублюдков вроде Эйдена в задницу, и он перестанет докучать меня в школе.
Я только обманывала себя.
Эйден, возможно, и псих, но умный. Он знает, когда нажимать на кнопки, а когда отступать.
Сегодня он застал меня врасплох.
Ха, преуменьшение долбаного века.
Он напугал меня.
Потряс мой мир.
Заставил меня усомниться в себе.
С тех пор как он держался на расстоянии в течение двух лет, я никогда не подумала бы, что он приблизится. Так близко.
Я все еще слишком смущена своими чувствами. И какой бы сон — или кошмар — мне только что не приснился.
Я точно знаю, что он взял то, что не имел права брать, и что я чертовски ненавижу его за это.
Но больше, чем он, я ненавижу себя за то, что позволила ему взять это.
Раздается стук в дверь. Я вздрагиваю, прикусывая ручку и губу.
Ой.
Я скрываю свое выражение лица.
— Войдите.
Тетя и дядя входят внутрь, оба все еще в рабочих костюмах.
Когда тетя Блэр наклоняется, чтобы обнять меня, я встаю и остаюсь в ее объятиях слишком долго. Под вишневыми духами от нее пахнет мамой. Что-то, напоминающее сахарную вату и лето.
Не знаю, почему я думаю об этом прямо сейчас, когда даже не помню свою маму.
Сегодня я скучала по ней.
Скучала по жизни, которую не помню.
Неохотно я отстраняюсь от тети и обнимаю дядю Джексона. Он целует меня в макушку.
Дядя классически красив, у него каштановые светлые волосы и кобальтово-голубые глаза.
Хотя его телосложение выше среднего, у него имеется пивной живот.
— Я звонила, а ты не взяла трубку.
Тетя изучает мое лицо тем пристальным взглядом, который ставит ее клиентов на колени.
Словно она распознает ложь еще до того, как я ее произнесу.
— Извини, я забыла.
— Я позвонила в школу, — говорит она. — Они сказали, что ты ушла домой?
— Я... — черт. Я не подумала об этом, когда уходила. — Я чувствовала себя не очень хорошо.
Дядя Джексон нависает надо мной, его лоб морщится.
— Учащенное сердцебиение, тыковка?
— Нет. — я заставляю себя улыбнуться и чертовски надеюсь, что они в это поверят. — Просто разболелась голова, и я хотела вернуться домой и отдохнуть. Простите, что не позвонила вам.
— Мы так беспокоились о тебе, дорогая. — тетя убирает мои волосы назад. — Я приехала домой раньше, чтобы проверить тебя, но ты спала.
— Я же говорил тебе, что с ней все в порядке. — вмешался дядя. — Где ты забыла свой телефон?
— В... в школе.
Очень первоклассно, Эльза. Я вкидываю одну долбаную ложь за другой.
Им больно лгать, но я скорее умру, чем подвергну компанию тети и дяди опасности.
Их фамилии и фамилии Эйдена, блядь, Кинга не должны существовать в одном предложении.
Тетя продолжает внимательно разглядывать меня и осматривать с ног до головы, будто она ожидает, что я упаду в обморок в любую секунду.
— Головная боль из ниоткуда подозрительна. Может, нам стоит навестить доктора Альберта?
— Это просто головная боль, Блэр, — говорит дядя от моего имени.
— Головные боли симптомы самых отвратительных болезней, Джексон. — она ругается.
— Один из симптомов это простая усталость.
— Я в порядке, правда, — вмешиваюсь я, не желая, чтобы они спорили. — Я просто собираюсь немного позаниматься и лечь спать пораньше.
— Сначала ужин, тыковка. И мы должны сыграть партию в шахматы.
Дядя подхватывает меня и тащит из комнаты. Он спрашивает о моем первом дне и рассказывает мне анекдот об их работнике. Он чуть не упал в обморок, когда ему позвонили и сообщили, что у его жены начались роды.
У дяди Джексона есть способ поднять настроение, и я улыбаюсь в ответ.
Тетя следует за ним, но ей не весело. Она пристально смотрит на меня, словно пытается увидеть меня насквозь.
Как только мы приходим на кухню, я улыбаюсь.
— Тетя, у тебя есть время для йоги? Это помогает при головной боли.
— Черт, да. — она хихикает, а затем ее улыбка гаснет. — Мне жаль, что у меня мало времени для наших девчачьих дней, дорогая.
Я качаю головой и говорю насмешливым тоном:
— Нет, это к лучшему. Слишком много девчачьих дней отвлекло бы меня от Кембриджа.
Тетя возится за прилавком, а я сажусь на свободный стул. Дядя подходит ко мне сзади и массирует мне плечи.
— Я тебя так хорошо подготовлю к Кембриджу, тыковка.
Тетя закатывает глаза.
— Это не игра в Премьер Лиге, Джексон.
— Не обращай на нее внимания. — дядя наклоняется и шепчет: — У меня есть билеты на игру Арсенала на следующей неделе. Угадай, кто приглашает тебя на свидание?
Моя грудь трепещет от возбуждения. Я ненавижу футбольную команду нашей школы, точнее, ненавижу придурков, которые в ней играют, но люблю этот вид спорта. Дядя обратил меня на темную сторону и превратил в Стрелка — несгибаемого фаната Арсенала.
— Тебе лучше не просить ее уйти с занятий, чтобы пойти на какую-то глупую игру.
— Конечно, нет, — говорим мы с дядей одновременно, затем он фыркает, и я тоже не могу удержаться от смеха.