Х*о мне стало!
Жутко разозлился!
Вот чего остро не желал — так её сочувствия и сострадания! Я не дворовый побитый пёс! Я АД! И я не тот, кому сочувствуют! Таким как я не сострадают!
— Привет, — тихо обронила, ещё сильнее во мне злость нагнетая. — Ты как?
— Лучше всех! — выплюнул недовольство. Покосился на одну, потом на другую: — Вы что сговорились? — рыкнул негодующе.
— Ты о чём?
— Какого чёрта вы у меня в палате? — озвучил претензию. Девчонки мялись, а во мне злость бурлила: — Тебе что нужно? — даже не сразу понял, что это я рявкнул на Бориску не своим голосом: хриплым, грубым, хлестким.
Митич побледнела, покраснела. Закусила губу, часто моргая. Перевела с меня на Кристину взгляд, словно у подруги искала поддержки. Но вторая тоже была в растерянности из-за моего внезапного гневного нападения.
— Пришла проведать, — пробормотала Бориска, всё же найдя что ответить.
— Проведала, — сурово отрезал я. — Жив. Ещё подвигаюсь, желательно без тебя, — дал понять, что ей тут не место. — На ХЕР! — кивнул на дверь, подкрепляя жест рыком, да так, что стены вздрогнули.
Аж тошно стало!
За себя и свой поступок!
Ох, и возненавидел я себя! И её, что посмела опять взорвать во мне это жгучее чувство собственной мерзости! Что я жив!! Мать его! ЖИВ! И теперь она меня, мать его, жалеет!
— Прости, — по-тихому благоразумно ретировалась Бориска.
— Ад, — молебно протянула с другой стороны Кристина, напоминая что она до сих пор здесь, хотя я точно под гипнозом взглядом таранил дверь за которой скрылась Митич, словно мог её спалить к чертям собачьим, чтобы этот проход ко мне оказался неприступен на века.
— Бл*, — скрежетнул зубами я, переводя злобный взгляд на бывшую. — Если ты собираешься давить на совесть и душить меня состраданием, тоже нахер пошла, — указал туда же и второй. — Что непонятного? — откровенно вышел из себя, от бессилия перед собственной участью. — МНЕ! НЕ! НУЖНЫ! БАБСКИЕ! СЛЁЗЫ! УМИЛЕНИЯ И ЖАЛОСТИ! Не хочу видеть сочувствие на ваших лицах! Нахер! — ещё категоричней ткнул на дверь. — И без вас тошно! — горячился, прекрасно понимая, что прогонял из своей жизни последних, кому, скорее всего, было не плевать, что со мной. — ВСЕ нахер из моей жизни! Мне лучше без вас! — очень надеялся, что меня услышат!
Этот крик души!
Мне было нужно! МНЕ это, с*а, было нужно!
Как вода!
Как воздух.
Одиночество! Тишина.
Кристина покидала палату в слезах. Выскочила так, что дверь за ней громыхнула. Не успел перевести дух и сообразить, на кой так грубо прогнал девчонок, как в палату ворвался ураган — Людмила Матвеевна. Одна из медсестёр отделения. Быстро порядок навела. Меня пожурила, вколола успокоительного и обезболивающего.
Наркота — хорошо. Забываешься, плывёшь.
Не знаю, сколько забывался в мире дурмана, но впервые со смерти сестры, мне приснилась Энджи пусть и в очередном наркотическом забытье.
— Эндрю, — склонилась ко мне, любовно погладив по шрамирование щеке, — что ты делаешь? — не жалела, нет! Сожалела и мягко укорила. — Так нельзя, братик! Пора проснуться! Сейчас!
— Нет, я не могу, — вяло возразил.
— Тогда ты прав, лучше умереть! Бориске нужен сильный мужчина.
— Не я.
— Наверное, потому что ты не достоин её, если вот так сдашься!
— Ты не понимаешь, — помотал головой. — Дело не в шрамах. Мне нет прощения, а просто так возвращаться не хочу.
— Ты ещё не попробовал, а уже опустил руки? — вскинула брови сестра. — Кто ты, и где мой брат? — она любила применять эту тупую шутку.
— Его нет… он…
— Не позорь меня! Я всегда! ВСЕГДА тебя защищала перед ней! Я всегда ей говорила, что ты самый достойный на свете мужчина! Ошибаться может каждый! И только умение встать с колен, признать свою вину и попытаться её загладить отличает одного дурака от другого?
— И что всегда виноваты мужики? — не дополнял я странного упрека.
— По отношению к женщинам — да! — широко улыбнулась сестра той самой улыбкой, от которой мне всегда становился хорошо и спокойно. — У неё больше никого нет, Эндрю. Вставай, пора вернуться! Иначе будет поздно.
Распахнул глаза с ясной, четкой и однозначной мыслью: я встану! Чего бы мне это не стоило. И с этого дня стал впахиваться в работу над собой: тело, мозг — я восстанавливал всё.
От наркоты отказывался! Выздоровление шло через боль, адские муки и чертовы сомнения, атакующие меня каждый день всё яростней. Матерился крепко, когда не выходило, что задумал, но не сдавался… Видел цель и шел к ней с упрямством барана, каким бы извилистым и тернистым не оказался путь.
И цель одна — встать!
Чтобы прийти к ней…
Гордо, не сломленным, не ущербным. По другому не могу!
Только глядя глаза в глаза. Стоя! Не скрывая лица! И сказать, что чувствую, попрошу прощения без угроз и шантажа.
Попрошу дать мне шанс, пусть не быть вместе, так хотя бы быть в жизни ребёнка, раз она отвергла других, кого ей посылал в надежде, что Бориска поддастся девичьим порывам и постарается наладить жизнь без меня — с другим!
Да я даже был готов на такое. Глотать ревность, дохнуть в одиночестве, лишь бы она была счастлива!
Я был готов переступить через себя, уже переступил, но услышав от Ильи, что между ними только добрая дружба, надежда вспыхнула. Робкая, но обжигающая — не то чтобы на многое рассчитывал, хотя бы на прощение в перспективе. И не собирался больше опускать руки, ведь мне теперь есть за что бороться.
Сын!
Мой сын, если верить слухам, и его в скором времени должна была родить моя девочка!
Скоро — это контрольный срок! Дико хочу к этому времени вернуть себя. Пусть не внешне, но силой воли — жаждой жить и добиваться большего!
Я нужен себе, чтобы вернуть её! А она нужна, чтобы жил я! ТАК нужна, что только воспоминаниями дышу.
— Ты просто не представляешь, какой она стала, — Вадим так улыбнулся, что у меня руки зачесались подправить физиономию водителя, с некоторых пор ставшего мне чуть ли не сиделкой.
Не смел он с таким восхищением о моей девочке говорить! По крайней мере МНЕ! Я же ненормальный! Я же ревнивый до чёртиков. И от зависти, что он с ней общался, а я нет — вообще зверел!
— Не поверишь, она на работе теперь страшнее тебя, — хмыкнул Вадим. — Ладно, мы, свои, знаем, какая она на самом деле, а вот подрядчики, — поржал глухо, не врубаясь, как я одичал от вида его довольного лица, — они как видят её, бледнеют, краснеют, блеют как бараны. Короче, гордись ученицей, в этот раз ремонт к сроку успевают. Это уже второй объект! И без лишних вложений, — потешался, изумлялся, пока я трудился на тренажере дома, куда выписался пару недель назад.
— Лан, хватить зубоскалить, лучше скажи, какого хрена делает в клубе Кристина? — Я только недавно стал входить в курс дела. Теперь у меня были мониторы всех камер наблюдения и я мог спокойно видеть, что и где происходило с трансляцией онлайн.
— Так Бориска на ней настояла, хотя мы пытались объяснить. — проворчал Вадим, перестав лучиться.
— Опять не слушает советов? — переиначил я, с усилием через боль качая ноги на лежачем тренажёре.
— Как сказать, — замялся Вадим. — У неё какой-то свой подход. Они с Крис заключили перемирие. Между ними теперь деловое соглашение и общее дело! Они не хотят слить клубы! И готовы ради этого уживаться! И у них круто получается, босс. Как по мне — это главное.
— Ей универ нельзя сливать, — мрачно подметил я.
— Так не сливает. — опять ухмыльнулся Вадим. — Последняя сессия успешно сдана, — с гордостью отчитался за Митич, словно она его подопечная, и оправдала надежды.
— Значит, ей без меня так хорошо, что за ум взялась? — переиначил услышанное я.
— Андрей Данилович, — тихо возмутился водитель, — зачем вы так?! Я думал вы порадуетесь, что девчонки…
— Радуюсь, — отрезал резче, чем следовало бы, завершая упражнение.
— Ладно, Вадим, гони в клуб, спасибо за информацию, скоро и я в строй вернусь! — выпроводил подчинённого.
Я уже ходил. Хромал, но передвигался самостоятельно, благодаря бога, что в коме меня продержал пару месяцев, а не года.
Мышцы, конечно, ослабли, зато не атрофировались.
И пока самым страшным в моём облике было лицо.
Я успел сделать только одну операцию, а предстояло с десяток. Красавцем мне уже не быть, — хрен с ним, смирился, да и не особо переживал, — но был бы только за, если бы столь явное уродство от ожога свели к минимуму. Всё же бизнес у меня публичный.
И чем быстрее наведу красоту, тем быстрее смогу поговорить с Бориской, с таким рылом если только ночью, чтобы не испугать. Да и не в мужья напрашиваться — мне бы просто, поговорить.
С этой мыслью, греющей душу ещё неделю смотрел на Митич в экран огромного монитора, транслирующего основные зоны в клубах. Бессловесно жрал глазами ту, кого дико жаждал держать в объятиях. Ту, кого ненормально, до одержимости хотел, опять досадуя, что неугомонная плоть работала без сбоев. Реагировала несмотря на недуг других конечностей и уродство кожи.
И когда слушал, как один из конкурентов пришёл к Митич с предложением союза, меня уже заочно списав со счетов, я едва компьютер не грохнул от ревности и лютой злости на урода.
Дело спасла Бориска — держалась очень достойно. Без кокетства, жеманства категорично отказала, при этом корректно напомнив забывшемуся мужику место. И это было сродни бальзаму.
Ушлепок возомнил себя супер-выгодным-мачо, и если бы не уверенность отказа Митич, я бы его уже сегодня убрал из этой жизни! Мысленно прикидывал, как закопаю его бизнес чуть позже, а сам, чертыхаясь сквозь зубы, собирался в клуб! Ибо пригорело!
И вовремя.
Пока рубашку натягивал взглядом по экрану мазал, чтобы не пропустить и кадра с моей девочкой, Бориска вздрогнула. Подняла голову, хотя еще секунду назад изучала документацию, сидя за моим столом. Подняла глаза. И выглядела при этом встревоженно-пораженной. Глаза расширялись всё сильнее, пальцы дрожали…