Очередь тихо заворчала.
— Есть такие собачки… карликовые пинчеры, — сказала одна старушка своей соседке. — Такую собачку можно пронести в кармане… С киностудии!
Но Вика уже не слышала этих пересудов, она очутилась в кабинете, где пахло какими-то лекарствами, а доктор сидел, склонясь над столом, и что-то записывал в тетрадь.
Вика остановилась. Доктор не заметил ее появления. Тогда она тихо кашлянула. Потом сказала:
— Здравствуйте!
— Да, да, — не переставая писать, произнес доктор. — Что у вас? Собака?
— Нет у меня собаки, — сказала Вика.
— Кошка?
— У меня ничего нет. Я с киностудии…
При слове «киностудия» доктор перестал писать и оглянулся.
Он снял очки и внимательно посмотрел на Вику. Он узнал ее.
— Здравствуйте. Что-нибудь случилось?
Он встал с места и медвежьей походкой подошел к Вике.
— Что-нибудь с Ингой?
— Нет, нет, все в порядке, — поспешила его успокоить Вика. — Так, не ладится немного.
— Не ладится… Ей, наверно, не под силу роль. Ведь она никогда не играла.
— Да ваша Инга — талант! — воскликнула Вика. — Она прогремит. Я понимаю в кинематографе. Но мне необходимо поговорить с Ингиной мамой.
— С мамой?.. — Ингин папа изменился в лице. — С мамой нельзя поговорить. Был свежий асфальт, а самосвал мчался сломя голову. Для самосвала «скорая помощь» как скорлупка…
Папа не сказал о гибели мамы, но Вика все поняла. Она опустилась на белый стул и как бы вся съежилась, потускнела.
— Как скорлупка, — произнесла она одними губами. — А как же Инга?
— Я теперь у нее и за папу и за маму… Режиссер недоволен Ингой? Я-то думал, кино ей поможет, отвлечет…
— Кино ей поможет! — полная решимости, сказала Вика. — И Вера вовсе не плохая. Но ведь она не знала, что мамы нет… Никто не знал. — Вика больше ни о чем не расспрашивала папу, она поднялась со стула и сказала: — Извините. Я пойду. А то вас ждут кошки.
— Меня всегда ждут кошки, — тихо произнес папа и долго закуривал сигарету.
— Вы только Инге ни слова, что я приходила, — сказала Вика.
Дверь отворилась, и в кабинет просунулась большая голова дога.
Ах, эта вездесущая Вика, эта девушка из кино, девушка в стоптанных туфлях, с кондукторской сумкой на плече. Никто не посылал ее в эту трудную разведку, никто не поручал дознаваться, что происходит с Ингой. Беспокойное сердце превратило ее в разведчика судьбы — сперва подсказало, что девочка неспроста не хочет жаловать «чужую» маму, потом приказало: иди узнай, разведай. И она пошла.
Теперь Вика все знает, все понимает. Инга для нее уже не капризная девчонка, не ломака, а человек, которого можно понять. Понять и пожалеть.
В первую очередь надо все рассказать Вере. Пусть все знает. Пусть решает, как быть дальше. Если она человек, то решит, как надо. Правильно. И никаких Брусничкиных!
Потом надо поговорить с Ингой.
А Карелину ни слова. Еще схватится за голову. Скажет, нельзя снимать девочку, если у нее горе. Придется Брусничкину. А она, Вика, не может слышать эту фамилию. Брусничкина! А он уже распорядился позвать ее. И завтра утром будет поджидать эту краснощекую, нос картошкой, глаза круглые, словно их начертили циркулем, а потом раскрасили зеленой акварельной краской. Эта Брусничкина все повторит, что покажут. Как попугай. Но сыграть она не сможет. Страдания попугаи не изображают. Долой Брусничкину! Никаких Брусничкиных! Будет Инга — и весь разговор!
И вот теперь Вика идет к Вере. Она не застает ее дома и бежит в парикмахерскую, где, по словам матери, должна быть артистка. Вика находит Веру, вытаскивает ее из-под фена, с сырой головой и ведет в укромный уголок.
Она говорит:
— Слушайте!
И рассказывает про ветеринарную лечебницу, про больных кошек и собак, про доктора Орлова, про «скорую помощь», которую, как скорлупку, раздавил тяжелый самосвал.
Обе женщины всплакнули. Пожалели Ингу и всплакнули. И еще потому, что не знали, что она недавно лишилась матери, и были такими черствыми обе.
Потом вытерли глаза уголками платков, аккуратно, чтобы ресницы не «потекли». Вздохнули. Закурили.
— Вот ведь какая история, — сказала Вика.
— Я была крохой, когда мать ушла на фронт, — вздохнула Вера. — А потом вместо матери вернулся незнакомый солдат в сапогах, в шинели, с палкой. Мне говорят — это твоя мама, а я не верю и реву. Какая же мама, если это солдат!
Когда Инга сбежала со школьного крыльца, ее ждала Вика. Некоторое время девочка удивленно смотрела на Вику, а Вика молчала. Не бросилась к ней, не хватала за руку, не кричала: «Скорей!» Это насторожило Ингу.
— Съемок не будет. Не готовы декорации. Свободный день! — наконец сказала Вика.
Она была какой-то новой, словно ее подменили.
Инга удивленно смотрела на новую Вику.
— Может быть, нужно купить молока? Идем вместе купим, — предложила Вика.
— У нас еще есть, — отозвалась Инга. — Две пирамидки, шестипроцентного.
Они зашагали рядом. Вдруг Вика сказала:
— Инга, я все знаю… про твою маму. Раньше не знала, теперь знаю… Ты не сердись на Веру. Она хорошая. Она тоже не знала. Вера не собирается заменить тебе маму. Просто работает с тобой вместе. Она не задавака, хотя и народная… Вера, можно сказать, ради своей матери жизнь загубила.
И тут Инга в первый раз спросила, а до сих пор только слушала:
— Как загубила?
— Мать-то ее прикована к постели.
— Зачем… прикована?
— Ранена была, вот зачем. Вера всю жизнь отдала матери. Врачи, лекарства. Ты — будущий врач — должна понимать. Она могла бы замуж выйти, жизнь устроить. Видная женщина… Народная артистка…
Инга ничего не ответила. Она еще не поняла, почему Верина мама ранена и почему Вера жизнь загубила.
Так они шли молча.
У одного дома Вика сказала:
— Здесь они с мамой живут… на втором этаже… Видишь два окна?
— А мама все болеет? — спросила Инга, глядя в Верино окно.
— Она на войне была санитаркой. Ранило.
— Разве в санитарок стреляют? — Инга недоверчиво посмотрела на свою спутницу.
— Пуля не разбирает, где солдат, где санитар.
— Почему… не разбирает?
— Не знаю… почему, — призналась Вика. — Я ведь на войне не была.
Они стояли молча. Инга все разглядывала окно. Потом обе побрели дальше.
— Понимаешь, людей жалко. Веру и ее мать. И тут еще вчерашняя история…
— Какая история? — спросила Инга.
— На вокзале. Сцена встречи не вышла. Три дубля — в корзину. Вера плакала…
Инга удивленно посмотрела на Вику.
— Она плакала по кино?
— Да не по кино, по жизни. Ревела она с горя! Надо ей помочь.
— Надо, — не сразу сказала Инга.
Вика остановилась и вдруг крепко расцеловала Ингу.
— Ты у меня девка что надо! Я знала, что ты — человек. Мы с тобой будем друзьями на всю жизнь. У меня тоже мамы нет. Я детдомовская… Я не зря новые туфли сносила… Мы им покажем Брусничкину!.. Мы им такую Брусничкину покажем!.. Я им каждый день могу приводить по Брусничкиной!..
10
— Привела Брусничкину? — спросил Павел Карелин, когда на другой день Вика вошла в комнату съемочной группы.
— Нет, — поджав губы, ответила Вика. — У Брусничкиной ангина. Температура тридцать восемь и две.
— Этого еще недоставало! — вскипел Карелин. — Когда она поправится?
— Не скоро, — спокойно ответила Вика. — У нее осложнение.
— У нас осложнение! Что же нам, закрывать картину? Или переходить в простой?
Карелин пятерней вцепился в бородку.
— Все будет в порядке, — сказала Вика. — Она будет сниматься хорошо.
— Кто будет сниматься?
— Инга. Она будет улыбаться. Она поцелует Веру. Она…
— Да откуда ты все это взяла?
— Я же опытный работник. Я же отвечаю за свои слова. Она придет завтра. И все будет в ажуре. Никаких простоев.
— Прямо не кинематограф, а какой-то аттракцион! Где Вера?
И тут в комнату вошла Вера.
— Я согласна сниматься с Ингой, — подтвердила она. — Я передумала насчет Брусничкиной.
Перед большим серым домом, в котором жила Вера с матерью, стояла Инга и все не могла решиться переступить порог. Она смотрела на два окна на втором этаже, словно хотела увидеть, что скрывается за ними.
Так она долго простояла перед подъездом. Пока наконец решилась и надавила плечом тяжелую дверь. Инга поднялась на второй этаж. Постояла на площадке, не зная, в какую дверь звонить.
Позвонила в правую.
Ей открыла девочка.
— Вам кого?
Хотя они были однолетки, девочка-хозяйка обращалась к Инге на «вы».
— Мне Веру… Веру Федоровну.
Девочка измерила Ингу взглядом и сухо сказала:
— Идемте.
Они шли по длинному коридору, и их шаги гулко отзывались под сводами высокого потолка.
Девочка подвела Ингу к двери и сказала:
— Постучите.
Инга постучала. Тихо, робко.
— Кто там скребется? — послышался изнутри хриплый, низкий голос.
— Заходи! — шепнула девочка. — Не бойся!
И открыла перед Ингой дверь.
Инга увидела женщину, которая лежала на кровати. Рядом стоял столик с телефоном, с книгами и бумагами.
Женщина посмотрела на Ингу.
— Здравствуй, красавица! Ты из семьдесят пятой школы?
— Не-ет… Я из седьмой. Из второго «В».
— Тебя вожатая прислала?
— Не-ет, я сама.
— Садись, — приказала женщина.
Инга послушно опустилась на стул, который стоял около постели, и подумала: это и есть санитарка.
— Ты ко мне по какому вопросу? — спросила хозяйка гостью.
— Я не по вопросу, — сказала Инга. — Меня зовут Инга.
— Слышала, слышала, — оживилась мать Веры. — Ты что, пришла жаловаться… на Веру?
— Я не жаловаться… я не ябеда… Но маму же никто не может заменить…
Женщина приподнялась на локте и внимательно посмотрела на Ингу. Потом спросила:
— Давно это… случилось? — Она уже знала всю историю Инги.
— В конце лета, — сказала девочка, опустив глаза.
— Я тебя жалеть не буду. — Верина мама приподнялась на локте. — Я те