Но Мари не сдавалась. Она всегда держалась вместе с Жанеттой: вместе с ней ходила в школу, вместе прогуливала уроки, терпела во имя дружбы грубые ругательства отца, пощечины скорой на руку матери, насмешливые замечания и презрительные жесты монахини-учительницы и даже капризы самой Жанетты Роста. Да, Мари и Жанетта были подругами, подругами неразлучными, но не равноправными: Жанетта командовала, а Мари подчинялась. Жанетта собрала вокруг себя целую компанию мальчиков и девочек, распределяла среди них роли в ею же выдуманных играх, отдавала ребятишкам приказания, наказывала или награждала их. А Мари? Мари в глубине души была тихой, благовоспитанной девочкой, с гладко причесанной головкой, в чистом передничке и очень походила на мать. Она охотно сидела бы рядом со своей подругой за книжкой, вместе с ней готовила бы уроки, читала, а в свободное время чинно гуляла бы или полола свой маленький огород. Словом, Мари тихо-мирно жила бы со своим отцом Марселем Жантилем и скорой на руку матерью Бертой Жантиль, но… напрасные мечтания! Жанетта Роста презирала эти тихие радости, не желала быть внимательной на уроках, терпеть не могла ехидного голоса монахини-учительницы. Она ненавидела всяческое принуждение и упорно защищала свою свободу. Что могла тут поделать бедная маленькая Мари Жантиль? Вот и сегодня, исполненная глубокой преданности, она следовала за подругой, всеми силами боролась с ветром и, сопя, на четвереньках карабкалась вместе с Жанеттой на каменную пирамиду террикона.
Жанетта стоит, подставив лицо ветру. На ней вылинявшая фланелевая кофточка. Юбка спереди не прикрывает и колен, сзади же она длиннее на целую ладонь. Тоненькую талию стягивает потрескавшийся кожаный пояс. Ветер развевает широкую юбку, треплет короткие взлохмаченные волосы, а девочка стоит неподвижно, вытянувшись в струнку. Однажды она видела в каком-то иллюстрированном журнале невероятно стройную фигуру женщины: одна-одинешенька стояла красавица на берегу моря, устремив глаза вдаль, а ветер развевал ее платье и кудрявые волосы… Этой женщиной сейчас и воображала себя Жанетта. Террикон стал утесом на берегу моря, сама же она, вглядываясь в даль сощуренными глазами, видела перед собой не рано увядшую траву, не клочки бумаги, кружившиеся в воздухе, и не дырявый жестяной тазик, брошенный у подножия террикона, а некую несказанную красоту, от которой сладко щемило сердце…
Позади торопливо карабкалась по отвалу Мари. Под ее увесистыми шагами то там, то здесь срывались камешки и с шумом катились вниз по склону. Тыльной стороной ладони толстушка вытирала пот со лба и, заговорив, сразу развеяла очарование.
— Мне в сандалию камень попал, — сказала она. — Ох, и натер же он мне пятку!
Жанетта, даже не взглянув на нее, буркнула:
— Вытащи камень и не хнычь тут над душой!
— Сейчас вытащу, только помоги мне.
Она оперлась о плечо Жанетты и, стащив с ноги сандалию, вытрясла ее.
В это время на противоположном склоне пирамиды послышался шум скатывающихся вниз камешков, и вскоре появились две круглые светловолосые головы братьев Вавринек. Старший, Андрэ, подталкивал перед собой спотыкавшегося Стефана, а тот, задыхаясь и цепляясь за камни, радостно бормотал:
— Вот ты где, Жанетта! А мы тебя искали, искали…
И вдруг девочка сбросила с себя обличье дамы, мечтающей на берегу моря. Раскинув руки и расшвыривая ногами камешки, она закружилась на одном месте и, передразнивая малыша, забормотала себе под нос чуть-чуть нараспев:
— «А мы тебя искали, искали»… Эх, вы! Увидеть нас можно было издали, мы же не в прятки играли!
— Мы думали, что вы внизу, на складе, — сказал Андрэ, разглядывая прореху на своих сильно поношенных и уже коротких для него суконных штанах. — Ведь ты говорила, что мы пойдем на склад.
— Ну, когда это было!..
Жанетта вдруг перестала кружиться. Она села на камни и, опершись локтями о колени, заговорила неожиданно резким голосом:
— Надоело мне! Отстаньте вы с этим складом, хватит с меня!
«Складом» у них назывался маленький полуразвалившийся сарайчик на свалке старого железа, прикрытый сверху изодранным куском толя. Четверка друзей обосновалась здесь года два назад. В этом убежище они укрывались в непогоду и сюда же приносили свои находки, попадавшиеся им в бесконечных скитаниях. Так оказались на этом складе обрывки шпагата, гвозди, пустые консервные банки, яркие тряпочки, пробки, картинки со святыми, звонки от велосипедов, старые газеты, коньки — три конька, и все на одну ногу… Да разве перечислишь все то, что скопилось в этом сарайчике за два года! Время от времени ребята наводили порядок среди своих сокровищ: заботливо распутывали и сматывали в клубок шпагат, выпрямляли молотком кривые гвозди, расправляли между двумя листами железа смятые картинки. Иногда Мари даже подметала сарай и с важным видом вытрясала «ковер» — ветхую тряпку. Но потом ребята приносили новую добычу, и опять все перемешивалось. Всю зиму они не бывали на «складе»; но лишь только пришла весна, оба мальчика Вавринек все чаще стали заговаривать о нем. Как раз в этот ветреный мартовский день они и направились было туда, но Жанетта почему-то передумала, и вот они здесь, на верхушке террикона; их хлещет ветер, на колене Андрэ зияет прореха, у Мари в кровь растерта нога… А Жанетте все нипочем: сидит, такая безразличная, охватив лицо ладонями. Над Трепарвилем понемногу сгущались сумерки… Не решаясь опуститься на острые камни, Мари присела на корточки, маленький Стефан оперся на плечо Жанетты и бормотал себе под нос какие-то странные, непонятные слова. Целясь в стоящий вдалеке фонарный столб, Андрэ швырял плоские камешки, и они глухо падали внизу. На путях маневрировал паровоз, издавая резкие и отрывистые гудки.
— Я кочегаром буду, — мечтательно сказал маленький Стефан. — Котлы буду топить, когда вырасту большой…
— На здоровье!
Жанетта чуть повела плечом, и головка мальчика соскользнула с него, но тотчас же снова устроилась у тоненькой, с выпирающими ключицами шеи Жанетты.
— На кочегара экзамен держать надо, — заметила рассудительная Мари Жантиль. — Папа сдавал на кочегара еще там, у нас в Бельгии…
Андрэ презрительно передернул плечами и чуть было не плюнул себе под ноги, но, покосившись на Жанетту, удержался.
Мари вечно твердит про свою Бельгию, словно там невесть как сладко живется, а ведь граница-то — вон она, рукой подать. Шахтеры приходят оттуда без всякой визы. Так пришел года три назад после какой-то большой стачки и отец Мари; явился с потрепанным узлом, с женой и двумя детьми. В Трепарвиле поговаривали, что Марсель Жантиль был штрейкбрехером и потому счел за благо убраться подальше. Отец Жанетты Роста тоже иностранец — он приехал из Венгрии давно, еще в те времена, когда никого из четырех приятелей и на свете-то не было. Но Жозеф Роста — сто́ящий человек, это в поселке каждый знает. Да и отец мальчуганов — Тодор Вавринек тоже приехал издалека… Теперь-то он уже совсем опустился, так что особенно гордиться нечем, но никто в Трепарвиле дурного слова о нем не скажет… Словом, нечего этой Мари то и дело выскакивать со своим папашей!
— А мы с Жанеттой, — медленно и спокойно заговорила Мари, — как только кончим четыре класса, поступим на фабрику в Рубэ. На шелкоткацкую поступим. Работа там чистая, да и платят неплохо.
— Ну и поступай! — отозвалась Жанетта. — Кончай четыре класса и отправляйся в Рубэ.
— Как? А ты? Моя мама с главным мастером уже условилась. Мы ведь обо всем договорились, разве ты не помнишь?
Жанетта снова бросила:
— Ну, когда это было!..
Надвигались сумерки.
Жанетта задумчиво глядела в темнеющую синеву неба. Она еще слышала свой собственный голос, уже дважды повторивший: «Ну, когда это было!..» — словно эта весна, ворвавшаяся вместе с ураганом, означала какой-то решающий поворот в ее жизни. Глаза Жанетты смотрели теперь даже чуть-чуть испуганно — не хотелось ей, ох, и не хотелось никаких перемен!.. Мари, эта маленькая дурочка, чувствует угрызения совести — ведь обе подружки уже третий день не заглядывали в школу. А скажите, пожалуйста, что там хорошего? Однако эту глупую Мари даже и сейчас туда тянет.
Вдруг Жанетта скрестила руки на груди и проговорила елейным голосом:
— Вот видите, мои милые беленькие овечки, эта «красная» Жанетта Роста не считает наше общество достойным себя. Одному всемогущему богу известно, почему она все-таки предпочла нас, а не почтила своим присутствием государственную школу…
Маленький Стефан хохотал, скорчившись рядом с Жанеттой. Мари Жантиль вся тряслась от смеха. Кто знает сестру Анжелу, сейчас словно ее самое услышал. «Беленькие овечки» — это отпрыски инженеров и служащих управления шахты, а Жанетту она называет «красной», тонко намекая на взгляды ее отца, Жозефа Роста. Жанетта всей душой ненавидела сестру Анжелу и с радостью навсегда покинула бы эту школу. Теперь-то она иной раз признавала, как прав был отец — не зря он три года назад так горячо протестовал против «свободной школы». Но тогда верх одержала бабушка Мишо, да и обстоятельства принудили отдать Жанетту к монахиням.
«Да что взбрело вам в голову, Жозеф? — кричала бабушка пронзительным, высоким голосом, и буквы «р» перекатывались у нее во рту, словно она полоскала горло. — Такому слабенькому, хворому ребенку ходить по четыре километра туда и столько же обратно?!»
«Ходят же другие, — сказал отец. — А дети… что ж, у нас здесь все дети слабенькие и болезненные…»
Но тут уж бабушка разбушевалась: она стучала кулаками по столу, швыряла все, что попадалось под руку, и обрушила на отца яростный поток слов:
«Ну и пусть ходят! Очень жаль, что находятся такие богопротивные родители, которые мучают собственных детей… Может быть, вам, Жозеф, неизвестно, что государственная школа — рассадник всех пороков? Откуда берутся все эти вайаны[2], эти сорванцы…»
Но тут отец энергично остановил тещу:
«Ну, хватит, мама! Лучше уж придержите язык… Помолчите».