двор. Я погребла птичку в контейнере для старых газет, ежедневных газет, полных сообщениями о других несчастных случаях, и сделала воробью прощальный дар, похоронив вместе с ним желтые перчатки. Я снова, в который уж раз, вспомнила, что давно уже решила купить пару таких наклеек с птичьими мотивами, какие я видела в бассейне, но всякий раз забывала это сделать. Порыв ледяного ветра влепил мне изрядную затрещину. По двору кружились в танце пластиковые пакеты, они поднимались в воздух, опускались и летели по кругу, словно их тянули за невидимые нити. Я подняла повыше широкий ворот свитера.
Инес, естественно, не заметившая пятнышко — еще бы, ведь оно было таким крошечным, — вышла на балкон и подошла ко мне, теперь мы стояли рядом, облокотившись на перила, и смотрели во двор, молча созерцая четыре мусорных контейнера и ряд чахлых помидорных кустиков. Через некоторое время Инес обхватила себя руками и принялась раскачиваться взад-вперед, губы ее стали синюшно-лиловыми от холода. Я тем временем принялась рассказывать ей об играх двух соседских мальчишек, которые я наблюдала с балкона. Это очень своеобразные игры, сказала я, они пытают друг друга — и осеклась, явственно услышав какой-то новый звук — стук зубов Инес; она уже долго сохраняла на лице выражение вежливой печали, и я предложила ей вернуться в гостиную. Она, растирая озябшие руки, села на кухонный стул, а я сняла с полки пакет с зернами кофе, но тут же вспомнила, что оставила в сумке мокрый купальник. Повесить твой купальник сушиться? — спросила я Инес. Она тотчас протянула мне мокрый кусочек ткани, который я взяла кончиками пальцев. Вскоре черные, как призраки, безжизненные и влажные, купальники висели на сушилке в ванной, а мы с кофейными чашками устроились за столом на кухне — впрочем, жизни в нас было немногим больше, чем в купальниках. Готовя кофе, я шумела, как могла, и Инес стоило большого труда развлекать меня беседой. Она рассказала о своем новом друге и о том, что в последнее время мало и неудачно работает. Я поставила на стол большие кружки, положила на блюдо кекс и включила радио. Играли весенние вальсы — это в январе. Я только начала накрывать на стол, а Инес уже замолкла и принялась тупо смотреть на стол. Между нами снова наступило молчание. Как в начале флирта: каждый ждет, что другой сделает первый шаг, любое промедление расценивается как нежелание продолжить совместный танец. Я поняла, что она может спокойно вытерпеть большее, если на нее надавить, и, подавляя бешенство, принялась восторгаться Римом. Инес слушала меня двадцать минут и успела за это время дважды сходить в туалет. Во второй раз она вернулась со своим все еще мокрым купальником, тихо беседуя по мобильному телефону, причем я услышала, как она скороговоркой сообщает мой адрес. Пока она разговаривала по телефону, я сняла с вешалки ее куртку, и она истолковала мой жест весьма практично, это немедленно отразилось на ее лице обиженным выражением. Это подействовало, я решила исправить положение и сказала, что нахожу куртку просто великолепной.
Я не рассчитывала, что она немедленно захочет мне ее подарить. Нет, правда, сказала она; ни в коем случае, ответила я. Мы продолжали спорить, когда в дверь позвонили. Мужчина представился и протянул руку. Она была почти такой же загорелой, как моя, — может быть, он тоже только недавно вернулся из теплых краев. Мне пришлось задрать голову — таким высоким он уродился; на его большом носу сидели почти невидимые очки, глаза были наполовину зелеными, наполовину синими. Мужчина мне понравился, несмотря на то что ему случилось быть другом Инес. Я могла бы, подумалось мне, обернуться к Инес и сказать, а он хорош — просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Так как Инес не соизволила выйти, я сказала Каю, что она сидит на кухне, и он тотчас мимо меня быстрым шагом направился в верном направлении. Я едва успела за ним бегом. Откуда вы знаете, куда идти? — спросила я. Он ответил: старые дома на этой улице все построены одинаково, в этом районе раньше жил мой друг. В его голосе было нечто осуждающее, словно его друг и я, взятые каждый сам по себе, были не чем иным, как досадными ошибками в этом, на один манер скроенном мире, каковой мы, будучи его обитателями, так и не смогли как следует рассмотреть. В кухне сидела поникшая Инес; она поприветствовала своего друга без всякого энтузиазма, промямлив нечто вроде «вот-и-ты-наконец», на что Кай живо поинтересовался, не надо ли нам поговорить. Поговорить? О чем? — в свою очередь поинтересовалась я и выключила, наконец, проклятое радио. Ответа я не дождалась. Кай смотрел на неподвижно уставившуюся в дно кофейной чашки Инес, взгляд его буравил мокрое пятно на рубашке Инес, оставленное влажным кончиком конского хвоста на спине — между лопаток. Сестрица, скорее, висела на стуле, нежели сидела на нем. Никогда прежде мне не приходило в голову, что процесс сидения может быть настолько пассивным занятием. Пожалуйста, пойдем, вдруг сказала она, взяла куртку, доверив Каю нести ее спортивную сумку. Расслабленно прикрыв глаза, я смотрела из окна, как они шли к припаркованному на противоположной стороне улицы древнему темно-синему «мерседесу»; на таких, с позволения сказать, автомобилях любят ездить рекламщики и люди искусства; кто знает, возможно, этот Кай тоже какой-нибудь художник. Он не положил ей ладонь на плечо, а она не взяла его под руку. Потом я внезапно заметила, что на Инес надет один только свитер. Догадываясь, в чем дело, я подбежала к входной двери, открыла ее и действительно увидела в стенной нише аккуратно сложенную оливково-зеленую куртку. Я надела ее на себя, и куртка идеально пришлась мне впору. В ней я прогулялась по квартире, потом, когда стало слишком жарко, вышла на балкон. Мальчики были во дворе, на этот раз на голове младшего была ковбойская шляпа, а у старшего — перья, как у индейца. Индеец привязал ковбоя к мусорному контейнеру, да так крепко, что когда пленник затрепыхался, стараясь освободиться, то лишь тряс контейнер и очень скоро выдохся. Старший ударил его палкой по голеням, потом опять, и снова по голени. Контейнер закачался. Я всмотрелась в происходящее. Впервые с тех пор, как я увидела их после приезда, я пришла в ужас. Прекратите, господи, да прекратите же, орала я на весь двор, но в ответ оба разразились издевательским смехом и разом показали мне свои розовые языки.
Вечером было как-то неспокойно, и я мерила шагами квартиру. Без умиления раскрыла я картонный ящик, полный всяких бумажек — старых писем, открыток, никому не нужного хлама, который когда-то казался важным, и вот его таскали с места на место, никогда больше к нему не возвращаясь. Зазвонил телефон, голосок Сьюзен оживил мертвую тишину квартиры, я прислушалась, но никто не отозвался на призыв оставить сообщение, раздавались лишь равномерные гудки, их я внимательно слушала, по-турецки сидя на полу. Ладно, не важно, я в это время наткнулась на жестяную коробку из-под датского рулета, в которой теперь хранились фотографии. Коробка приковывала мое внимание. Обеими руками я выхватила из нее пачку снимков и рассеянно перебрала их, быстро, как перебирают рисованные картинки, чтобы показать детям эффект движения. Наверху были недавние римские фотографии, внизу — более старые. Я наугад, как жребий, вытянула из нижней части стопки две детские фотографии: Инес и я на пляже. На первом снимке мы стояли рядом и смеялись; у обеих конские хвосты, широкополые шляпы, разрисованные в косую клетку, я — на четыре года моложе сестры — размахиваю ведерком и пластиковой лопаткой. Носы наши облупились на солнце, волосы выгорели и белесыми вихрами торчат из-под шляп. Инес босая, на мне — пластиковые сандалии, в которых я и купалась. На второй фотографии мы за игрой. Из песка торчит одна голова Инес. Я набрасываю на нее еще песок, а она фальцетом визжит от восторга.
Я смотрю на визжащую от удовольствия Инес и на свое юное, без устали швыряющее песок «эго». Держа в озябших руках фотографии — я не стала прибавлять отопление, — я погрузилась в воспоминания. Инес страшно любила эту игру и оказывала мне глубочайшее доверие, зная, что я не засыплю ее с головой. Она любила ощущение горячего песка на теле, щедро сгребала его ладонью себе на живот и на ноги. Я же никогда не любила этого, не хотела, чтобы меня закапывали, из животного страха, из недоверия, да и мало ли еще почему. Может быть, под песком мне просто было очень жарко. Остекленевшим взглядом я смотрю на фотографии. Солнце, сушь, струящийся песок — белый и мелкий, как пудра. На обратной стороне написано — Остенде, лето, тогда-то и тогда-то. Именно тогда я училась плавать, я любила плавать, с самого начала. Я медленно провожу пальцем по фотографии, наклоняюсь вперед, закрываю глаза — становится все светлее и светлее, и вот я уже лежу на пляжной подстилке, нет, стою у кромки воды и смотрю в море, смотрю с высоты своего детского роста. Прищурившись, разглядываю горизонт, шевелю пальцами ног, пробую воду, песок просачивается сквозь прорези сандалий, сейчас я поплыву. У меня нет грудей и нет верхней части купальника, у Инес их тоже нет, но она носит лифчик, надеясь, что, пока лежит, зарытая в песок, они вырастут. Она всегда была оптимисткой, моя старшая сестра. Когда в прихожей снова раздался звонок, я, очнувшись, засунула жестянку с фотографиями в картонную коробку и бросилась к телефону.
Кай извинился за столь поздний звонок. Было слышно, что он сильно нервничает. Он курил, я слышала, как щелкнула зажигалка. Сказал, что он должен со мной поговорить. О чем? — интересуюсь я в ответ. Смотрю из прихожей в кухню, где стоял Кай, и на этот раз представляюсь. Воображаю, как он напряжен, сидит на стуле, неестественно выпрямив спину, в руке медленно сгорает сигарета. Это не телефонный разговор, сказал он. Не телефонный, это меня рассмешило. Но где мы поговорим? В кафе? Он соглашается. Завтра ему подходит, он может встретиться со мной после работы. Завтра воскресенье, напоминаю я. Он что, действительно художник? Фотограф, отвечает он. Завтра у них съемка. Я напросилась посмотреть, записала адрес на посте. Я приклеила его на палец. Куда бы его деть? Эти посты повсюду, вся квартира заклеена ими, бумажками, напоминающими о разных вещах, я просто помешана на постах. В конце концов я приклеила новый пост на зеркало в прихожей, рядом с напоминанием о лучшей парикмахерской города, в которой я ни разу не была, с другой стороны наклеен совет коллеги из редакции.