– Волосы, – спокойно начал Гордей, – отрастут. А у вашего ума, молодые люди, шансов нет.
Мелкие снова расхохотались, а Гордей, положив руку на мое плечо, провел меня мимо скривившегося Вани, дальше по коридору. Я чувствовал себя в тот момент особенным. И конечно, ужасно гордился тем, что у меня есть старший брат.
– Давай мириться, – предложил Гордей, когда мы отошли подальше от моих одноклассников.
После инцидента с превращением меня в «настоящего мальчика» мы толком не разговаривали все выходные.
Я кивнул, соглашаясь на перемирие.
– Давай попробуем еще раз, – сказал Гордей.
– Что попробуем?
– Переодеть тебя.
– Я не хочу выполнять твои дурацкие правила.
– Хорошо, давай без правил, – согласился Гордей. – Давай как получится. Я тебя с друзьями познакомлю. Скажу, что ты мой брат. Хочешь? – На последнем вопросе он протянул мне руку.
Я не спешил ее пожимать.
– С какими друзьями?
– С пацанами, – неясно ответил Гордей. – У нас своя компания. Никаких девчонок. Будешь с нами?
– А зачем?
– Я тебя социализирую в мужском обществе. Это как с языками, знаешь? Нет смысла учить с репетиторами, лучше сразу попадать в среду.
Я с сомнением посмотрел на протянутую руку.
– А если у меня не получится?
– Быть девочкой у тебя тоже не получается, – заметил Гордей. – Думаешь, будет хуже?
Я вспомнил, как Поля Рябчик отсела от меня за другую парту только потому, что я все делаю как пацан. А если я так сильно похож на мальчика, что сложного в том, чтобы научиться быть мальчиком?
Я сжал руку Гордея.
– Хуже не будет, – согласился я.
Мы пошли домой, где я переоделся в «нормальную», как ее называет Гордей, одежду. Из-под своей кровати он достал старый походный рюкзак, а из него – яркую желто-фиолетовую куртку, напоминающую винтажную шмотку из девяностых. Гордей носил такую в седьмом классе и очень гордился тем, что сам купил ее в секонд-хенде на карманные деньги.
– Еле сберег, чтоб мама не отдала, – цыкнул Гордей. – Как знал, что пригодится.
Куртку он вручил мне.
– Мы пойдем на улицу? – испугался я.
– Конечно, не вести же мне всю толпу сюда.
Новости о «толпе» меня встревожили. Одно дело – быть неубедительным мальчиком перед Гордеем, другое – неубедительно ходить по городу или предстать перед кучей людей.
Но делать было нечего. Трусость – это еще один девчачий порок, от которого я должен был избавиться, чтобы стать похожим на настоящего мужчину. Сейчас я в лучшем случае барахтался между первой и второй степенью мальчиковости, а мальчики в десятой степени ничего не боятся.
На улице меня не узнали соседи. Если бы узнали, то все старушки сразу же закричали бы: «Лисочка, как у тебя дела?» – а они только покосились на меня, как обычно косятся на Гордея. Про Гордея все бабули думают, что он наркоман. Кажется, теперь они и про меня так думают. Возможно, даже сильнее, чем про Гордея, потому что я был лысым.
Идти пришлось недалеко. Между улицами Лермонтова и Мира располагалась двенадцатиэтажка, которую в народе называли «беременный дом» – из-за ее дугообразной формы. В один из подъездов этого дома мы и вошли.
Сначала я думал, что мы идем в чью-то квартиру, но мы все поднимались и поднимались по лестнице, бесконечно долго. Лифт не работал.
Наконец мы добрались до последнего этажа и остановились под люком с огромным замком. Гордей полез в карман, зашумел ключами и с легкостью открыл люк – будто это его собственная квартира. Подул ветер, и я понял, что там, наверху, выход на крышу.
Гордей подпрыгнул, схватился руками за короткую металлическую лесенку и подтянулся наверх. В два ловких движения он оказался на крыше.
Я растерянно посмотрел на его лицо, глядящее на меня сверху вниз.
– А я?..
– Тоже прыгай.
Я честно прыгнул, вытянув руки. Роста не хватало.
– У меня не получается!
– Да брось, просто прыгни повыше.
Я подпрыгнул еще раза два.
– Никак!
– Блин, ты че, издеваешься? – начал раздражаться брат.
– Мне роста не хватает!
– Ты как коротконогий пони, – проворчал Гордей и, свесив ноги из люка, прыгнул обратно в подъезд.
Очутившись рядом со мной, он грубовато схватил меня под мышки и поднял так, чтобы я дотянулся до лестницы. Я вцепился в ржавые прутья и вскарабкался наверх. Гордей буркнул что-то типа «наконец-то» и так же ловко, как в первый раз, поднялся следом за мной.
Выдохнув, я огляделся вокруг: рядом с нами возвышался чердак с треугольной крышей и пустым оконным проемом без стекол; за чердаком стояла вентиляционная труба и какие-то бетонные конструкции, через которые были протянуты телевизионные провода. Чуть подальше, на одной из таких бетонных балок, расположилась группа подростков. Видимо, к ним мы и шли.
Гордей подтолкнул меня вперед, а я судорожно начал вспоминать, как правильно ходить: постарался расслабить ноги и размашисто болтать руками. Когда мы подошли поближе, я сосчитал парней: четверо. Все примерно одного с Гордеем возраста, но одеты кто во что горазд. Один рыжий, похожий на ирландца, вроде бы ничего: в кожаной куртке и джинсах, на кармане которых виднелась маленькая бирка – Levi’s. Но тут же, рядом с ним, сидел вылитый беспризорник: мятый, грязный, с прокуренным желтым лицом. Сразу видно, что, если подойти к нему поближе, почувствуешь неприятный запах. Двое других были братьями-близнецами и выглядели как нечто среднее между ирландцем и беспризорником: вроде бы опрятные и в чистой одежде, а все равно на лице какой-то неясный отпечаток неустроенности. И тоже, наверное, курят – так я подумал из-за черных кругов под глазами.
Все они так или иначе выразили радость при виде меня. Пожали руки, кто почтительно, а кто немного шутливо. Гордей сказал им, что я его брат Вася. Они наперебой назвали свои имена, но с первого раза я запомнил только ирландца – Рому.
– Ты деньги принес? – хриплым басом спросил беспризорник у Гордея.
– Принес.
– Ложи в общак.
– Клади, – поправил я.
– Че? – нахмурился беспризорник.
– Правильно говорить «клади», – сказал я, уже жалея, что вообще вмешался.
Но его лицо вдруг снова приветливо разгладилось.
– Ай, эти дети попиков, – беззлобно сказал он. – Интельктуалы…
Меня резануло, что он назвал нашего отца «попиком», но я промолчал. В конце концов, они приняли меня как своего, а я впервые чувствовал, каково это – быть своим.
Пранк
В свои почти тринадцать лет я уже не так часто болтал с Иисусом. Это казалось мне немного по-детски, и я старался отучиться от привычки спрашивать его мнения по каждому поводу, но в тот день, когда я пришел домой после знакомства с компанией Гордея, мне очень хотелось кому-нибудь рассказать, что никто не заподозрил во мне девчонку. Не поведаешь же такое родителям или Поле Рябчик, которая к тому же перестала со мной общаться. Поэтому, оставшись один в комнате, я сел перед иконой и громким шепотом выдал ей всю историю. Наверное, если бы в комнату вошли родители, они бы подумали, что я молюсь.
Иисус в моей голове одобрительно отвечал:
– Ты молодец! Я знал, что у тебя все получится!
– Может, мне стать актером, когда я вырасту?
– Не знаю, вдруг у тебя будет перегрузка? Ведь тебе и без того придется всю жизнь притворяться мужчиной.
– Тоже верно, – согласился я. – А почему ты работал плотником до тридцати? Родители не говорили тебе, что нужно поступать в вуз?
– Говорили, но я не поступил на бюджет, – вздохнул Иисус.
– Но ты же Божий Сын, неужели у твоего Отца нет денег или связей?
Конечно, я знал, что во времена Иисуса не существовало никаких вузов, связей и бюджетных мест, но мне иногда нравилось делать вид, будто между нами нет гигантской поколенческой пропасти в пару тысячелетий. Иисус всегда мне подыгрывал.
Я не успел услышать ответ на вопрос, потому что в комнату зашел Гордей, и я тут же выпрямился, как можно дальше отодвинувшись от иконы.
– Молишься, что ли? – усмехнулся он.
– Ничего я не молюсь, – буркнул я.
Гордей, бухнувшись животом на свою кровать, спросил как бы между прочим:
– Кстати, пойдешь со мной завтра гулять? Че-то покажу.
– Че покажешь?
– Кое-че.
Я пожал плечами: пошли, мол.
Прогулка сразу началась странно. Гордей зачем-то хотел в самый большой торговый центр в городе, до которого нужно было ехать полчаса на автобусе, хотя возле нашего дома были и другие магазины. К тому же он не признавался, зачем пилить в такую даль.
В автобусе было много народу, и нам пришлось стоять в проходе. Кондукторша пихала меня туда-сюда, а в какой-то момент грубо сказала:
– Слышь, отойди куда-нибудь.
Этим отличалась жизнь мальчика от жизни девочки. За один только день я уже несколько раз услышал «эй», «слышь» и «иди отсюда», но во времена, когда я был девочкой, со мной были вежливо-обходительны и обращались ко мне чаще всего на «вы». Но мне по-странному нравилась эта грубость. Я чувствовал себя мастером перевоплощения, виртуозным притворщиком.
Наконец автобус остановился на парковке торгового центра. Я думал, мы пойдем внутрь, но Гордей, схватив меня за рукав куртки, потащил к самому центру парковки. При этом он быстро выдавал мне инструкцию:
– Сейчас выберем машину, которая будет отъезжать или поворачивать. Подкараулим ее на расстоянии, а когда поедет мимо, ты разбежишься и врежешься в нее.
– Зачем? – испугался я.
– Не бойся, больно не будет. Они очень медленно тут ездят, так что ты просто ладонями хлопнись и падай на бок, только в сторону от колес. Падай и делай вид, что тебе на самом деле очень больно, понятно?
– Зачем? – повторил я.
– Шутка такая, прикол, пранк. Не знаешь, что ли?
Я с сомнением покосился на Гордея:
– Не знаю…
– Мы с пацанами снимаем пранки для ютуба. Мол, как отреагируют прохожие на сбитого ребенка. Знаешь такое?
Что-то похожее я действительно видел, но звучало странно.