Оказавшись внутри сооруженного за несколько дней амбара, обтянутого огромной брезентовой тканью, я облегченно вздохнула и принялась выжимать насквозь промокшие волосы. Сумку я, к счастью, забыла в машине, иначе бы фотоаппарат точно не выжил бы в этом всемирном потопе.
Перед моими глазами раскинулось невероятное зрелище: отовсюду слышались звуки — животных, людей и голоса простых зевак — и в нос ударяли сильнейшие запахи сена, пива и лошадиного навоза. Все вместе это производило невероятное впечатление. Конечно, атмосфера немного походила на ту, которая обычно царила на ферме у дяди Рея, но здесь чувствовался именно дух настоящего праздника.
Неожиданно я почувствовала, как кто-то осторожно щиплет меня за коленку. Это был маленький черный ягненок — видимо, ему удалось сбежать от своего хозяина, и теперь он бродил между рядами со свиньями и ларечками с бесплатными крендельками, которые раздавали всем желающим. Подхватив ягненка на руки, я рассмеялась и вместе с малышом принялась пробираться сквозь толпу. Оставлять животное одно посреди всего этого сумасшествия было бы просто глупо, потому что несмышленого ягненка тут же бы затоптали чьи-нибудь неосторожные копытца.
В моих руках ягненок жалобно блеял. Он был явно напуган тем, что потерялся, а еще тем, сколько народу было в помещении. Я пыталась успокоить его: гладила, шептала ему что-то на ушко, — но скорее всего, животное было к тому же изрядно проголодавшимся, а я не могла ему ничего предложить.
У ягненка была нежная коротенькая шерстка, а сам он был невероятно теплым и мягким. Я ума не могла приложить, где узнать о владельце несчастного.
— Улыбочку, Джинни! — послышался чей-то крик, а затем меня ослепила внезапная вспышка фотоаппарата.
Это оказалась Эовин. Конечно, кто же еще мог вот так незаметно подкрасться?
— Что ты здесь делаешь? — спросила я, пытаясь перекричать шум и гам, воцарившиеся в амбаре.
Как всегда сияющая, точно звезда, Эовин улыбнулась и потрепала по холке прижатого к моей груди ягненка.
— Это же осенний фестиваль, Джинни! На нем весь город собирается, и еще приезжают со всех концов территории!
— А где Освальд и Лесли?
— Они в западном крыле! У них в этом году распродажа куриц! От желающих отбоя нет! — с гордостью прокричала Эовин и потянула меня за собой куда-то в глубь амбара.
Стараясь, чтобы никто случайно не задел мою сломанную руку и не испугал ягненка, я едва удерживалась от соблазна просто закрыть глаза и позволить Эовин вести меня, куда она пожелает.
Освальда и Лесли я увидела почти сразу: вокруг них собралось больше всего народу, и все что-то кричали, вскидывая в воздух уже изрядно помятые десятидолларовые купюры.
— Десять цыплят — десять долларов! — орала раскрасневшаяся Лесли, ставшая таким же цветом, как и ее яркая одежда. — Подходи — не пожалеешь! Десять цыплят — десять!..
Стоявший рядом Освальд только и успевал, что наугад выхватывать из толпы протянутые деньги и менять их на ящик с попискивающим желтым содержимым. Несмотря на то, что фестиваль начался совсем недавно, оба уже были без сил и еле держались на ногах.
Мы с Эовин встали чуть поодаль, дожидаясь, пока у парня и девушки окончательно исчезнут и силы, и цыплята. Прижатый к моей груди ягненок теперь перестал блеять и аккуратно покусывал меня за плечо, отчего мне становилось невероятно щекотно.
Вскоре толпа вокруг Освальда и Лесли начала рассеиваться, и они, уставшие, но довольные, пробрались к нам с одной-единственной коробкой, в которой лежала целая гора десятидолларовых, а также звенели четвертаки.
— Это же целый новый велосипед! — Освальд с нарочитой мечтательностью прижал к себе коробку, краем глаза наблюдая за реакцией с ног до головы красной как помидор Лесли.
— Сиденье тебе от велосипеда! — Она шутливо толкнула друга локтем в бок, и оба рассмеялись. — О, привет, Эв, привет, Джин! — Лесли со всей дури хлопнула меня по плечу здоровой руки, и я удивилась, как в ней вообще еще оставались хоть какие-то силы. Мне кажется, ничто на свете не заставило бы ее изменить своим привычкам.
— Посмотрите-ка на Джинни-Перчинни! — Лесли забавно причмокнула языком и ткнула меня пальцем в то самое плечо, по которому несколько секунд назад меня хлопнула. — С тебя десятка, Оз. — Она коварно улыбнулась и протянула ладонь в сторону заметно расстроившегося Освальда. Тот нехотя достал из коробки одну из помятых десятидолларовых бумажек и, стараясь не смотреть на Лесли, положил ей день на раскрытую ладонь.
Я нахмурилась.
— Мне кажется, или Лесли только что выиграла какое-то пари, связанное со мной? — спросила я у хихикающей рядом Эовин.
— Лесси и Оз поспорили, сколько дней ты продержишься в Мак-Марри и не наденешь клетчатую рубашку.
Мысленно я хлопнула себя по лбу. Ну конечно!
— Оз сказал, что месяц, — продолжала Эовин, — а Лесси заявила, что ты не выдержишь и десяти дней.
— Я был о тебе лучшего мнения, Джинни, — буркнул Освальд, поджав губы в мнимой обиде.
— Ой, а это кто? — Лесли впервые бросила взгляд на ютившегося у меня на руках ягненка. На мгновение лицо ее озарилось неприкрытой нежностью, и, глядя в черные глаза животного, она сама не заметила, как губы ее расползлись в улыбке. — Черненький, — сказала она и ласково похлопала малыша по холке. В ответ тот лишь слегка вытянул мордочку вперед, чтобы понюхать ладонь Лесли. — Когда-то на Западной окраине было полно таких, а затем их то ли всех истребили, потому что они переносили какую-то опасную инфекцию, то ли просто они повымирали, но факт один: теперь черные ягнята рождаются по одному на стадо в десять тысяч голов. — Лесли оторвалась от ягненка и, выпрямившись, серьезно посмотрела мне в глаза. Я сглотнула. — Говорят, чудо. Черный ягненок среди белых овец.
— Никогда не слышала ни о чем подобном, — пробормотала я и инстинктивно прижала ягненка сильней.
На мгновение мне показалось, будто в шоколадно-карих глазах Лесли вспыхнул огонек, но вскоре он погас, и я осталась стоять, потрясенная услышанным.
— Он не мой, — добавила я после небольшой паузы. Глаза Лесли расширились. — Я нашла его здесь, он заблудился.
— Готова поспорить, он твой, — прошептала она, но я снова не смогла уловить интонацию, с которой она это сказала. Лесли вообще было сложно распознать — она была ужасно непредсказуемой.
Эовин коснулась моего плеча, и я точно очнулась от длительного гипноза. Кругленькое миловидное личико Эовин приняло игривое выражение.
— Идем, Джинни. Скоро начнется самое интересное.
— Самое интересное? — не поняла я.
— Самое, — заговорщически подтвердил Освальд, и все трое принялись толкать меня в сторону центральной площадки, возле которой уже собралась основная масса народу.
С трудом протиснувшись в первые ряды, мы замерли в ожидании чего-то. В ушах звенело, ладони вспотели, а ютившийся в моих руках ягненок заснул сладким сном, будто вокруг и не было гудящей и кричащей толпы.
Площадка из неотесанных деревянных досок пока пустовала, но судя по аккуратной трибуне из того же светлого дерева, сейчас кто-то должен был произносить какую-то речь. От ожидания у меня уже начали затекать ноги, и, нетерпеливо покусывая нижнюю губу, я разглядывала обступивших площадку с противоположной стороны людей, пытаясь угадать, куда же пропал дядя Рей. Сомневаюсь, что я смогла бы пропустить его, ведь он должен был быть рядом со Шварцем, а этого жеребца не заметить невозможно.
В душном воздухе летали облачка пыли, и я даже несколько раз чихнула, про себя посетовав на вечную аллергию. Хорошо хоть она не проявляется в виде каких-нибудь сыпей — я бы точно не выдержала.
И тут на помост поднялся мужчина, точно сошедший с обложки журнала "Настоящий ковбой": сапоги песочного цвета со вставками из темной кожи и теребящей бахромой, рубашка в самую мелкую клетку, которую вообще только можно было придумать и самый главный атрибут — широкополая шляпа с болтающейся под подбородком резинкой. Это был непередаваемый образ, но поражало не это — мужчина как будто был уверен в том, что он должен был выглядеть именно так. В своем "наряде" он чувствовал себя так же легко и непринужденно, как я чувствую себя в своих старых заношенных джинсах и черных кедах.
Мужчина подошел к трибуне и громко откашлялся, призывая толпу к тишине, — после чего все затихли. Клянусь, я могла услышать, как дышат кролики в запертых вольерах в противоположном крыле!
— И!.. Здравствуйте! — взревел ковбой, и зал тут же взорвался аплодисментами. Это выглядело так заразительно, что я чуть было не присоединилась к хлопающим и свистящим фермерам, их женам и детям, едва не забыв о сломанной руке и крошечном ягненке, мирно дремлющем у меня на руках.
— Я рад приветствовать вас на юбилейном сорок пятом ежегодном осеннем фестивале! И уже третий год подряд с вами я, Стю Гавард, и я объявляю начало традиционного конного аукциона! Только самые породистые кони, самые знаменитые участники скачек! И любая из этих красавиц может стать вашей!
Театральным жестом Стю Гавард махнул рукой в сторону стоявших за его спиной огромных вольеров, с которых как по команде слетели темные накидки. Наконец увидев свет, лошади принялись ржать, разъяренно трясти головами и пускать из ноздрей густой пар. Почти сразу я заметила стоявшего посередине Шварца, гневно роющего копытом землю.
У меня засосало под ложечкой: мне категорически не нравилось все это шоу. Это было похоже на то, как древние любили развлекаться, дразня животных, а затем убивая их. Головы убитых животных обычно вешались в отдельном зале владений богатого жителя республики, и его гости могли судить о том, насколько храбр или смел хозяин этого дома.
Но прошло уже много тысячелетий, так почему люди так отчаянно не хотят меняться? Я видела лица детей, совсем еще маленьких, и эти лица смеялись веселым беззаботным смехом, как будто им нравилось то, как бесились лошади в своих крохотных вольерах, в которых они едва помещались.