Изобретателями становятся те, кто бросает вызов классификации и сеет, доверяясь любым ветрам, тогда как псевдорациональные методы никогда не дают плодов. Как расчертить страницу заново? Отбросив порядок разума: если порядок и нужен, то безрассудный. Нужно изменить разум. Изобретение – единственный подлинно интеллектуальный акт. Так углубимся же в лабиринт микросхем. «Да здравствуют Бусико и моя бабушка!» – восклицает Девочка с пальчик.
Абстрактное понятие
А как быть с понятиями, которые порой так трудно определить? Скажи-ка мне, что такое красота. Девочка с пальчик отвечает: красивая женщина, красивая кобылица, красивая заря… Стоп-стоп-стоп, я тебя спрашиваю о понятии, а ты мне сыпешь примерами. Женщин и кобылиц можно перечислять до бесконечности!
Выходит, абстрактная идея – это способ грандиозной экономии, предоставляемый мыслью: красота обнимает все множество красавиц, подобно тому как геометрическая окружность содержит бесконечные мириады кругов. Мы не смогли бы ни написать, ни прочитать ни книги, ни даже страницы, если бы нам нужно было перечислять всех красавиц и все круги, в огромном – несметном – количестве. Как я могу понять, где начинается и где заканчивается страница, без идеи, останавливающей это бесконечное перечисление? Абстракция служит пробкой.
Но нужна ли она в нынешних условиях? Наши машины считают так быстро, что могут учесть сколько угодно частностей, отметить все своеобразное. Рискнув допустить, что свет все еще годится на роль образа познания, я бы сказал, что, если для наших предков в нем была важна ясность, то для нас куда ценнее скорость. Поисковик порой с успехом заменяет абстракцию.
Изменился не только субъект мышления, как было сказано выше, но и его объект. Понятие уже не является для нас необходимым. Иногда оно требуется, но только иногда. Отныне рассказам, примерам, частностям, отдельным вещам мы можем отдать столько внимания, сколько нужно. Это новшество, не только практическое, но и теоретическое, возвращает достоинство описательным и конкретным знаниям. В свою очередь, знание делится своим авторитетом с возможным, случайным, единичным. Еще одна иерархия рушится. Математик, став специалистом по хаосу, уже не может презирать естественные науки, которые вовсю работают с мешаниной на манер Бусико и требуют комплексного преподавания, ибо аналитический разрез убивает живую реальность. Повторюсь: порядок разума полезен, но кое в чем он устарел и уступает место новому порядку, ценящему конкретное и единичное, похожему на лабиринт, как и природа, – рассказу.
Архитектор ломает привычные подразделения кампуса.
Пространство свободной циркуляции, разноголосица, мобильность, классы без классификации, гетерогенные смешения, серендипные изобретения, скорость света, новые субъекты и объекты, поиск нового разума… Ни один из кампусов мира – все таких же упорядоченных, сверстанных постранично, классически рациональных, похожих на римский военный лагерь – не годится для подобной передачи знания, которой предана с сегодняшнего утра, телом и душой, юная Девочка с пальчик.
Святой Дионисий усмиряет легион.
III. Общество
Похвала взаимной оценке
Как, Девочка с пальчик будет ставить баллы своим преподавателям? Недавно глупейший спор на эту тему взбаламутил всю Францию. Я издалека изумлялся происходящему. Мне вот уже сорок лет студенты иностранных университетов ставят оценки. И меня это ничуть не смущает. Почему? Да потому, что и без всякой регламентации присутствующие на занятиях всегда оценивают преподавателя. Раньше в аудиториях было многолюдно, а сегодня – если пришло больше трех-четырех студентов, это уже количественное одобрение. Много значит и внимание: слушают студенты или шумят. Красноречию – которое само себе причина – нужна тишина в аудитории, а та красноречием и порождается.
И к тому же всем приходится считаться с их оценкой: влюбленному – с молчанием возлюбленной, коммерсанту – с возгласами клиентов, массмедиа – с рейтингами, врачу – с числом пациентов, политику – с поддержкой избирателей. Это элемент любого управления.
Изгнанный под давлением жалостливых мамаш и психологов из школы, оценочный бум охватил гражданское общество. Публикуются рейтинги продаж, присуждаются Нобелевские премии, Оскары и кубки из поддельных металлов, составляются рейтинги университетов, банков и предприятий, оцениваются даже государства, некогда суверенные. И вы, читатель, переворачивая страницу, ставите мне оценку.
Некий двуликий демон заставляет нас признавать что-то плохим, а что-то хорошим, что-то невинным, а что-то вредным. Трезвый взгляд проводит, скорее, другое различие – между умирающими остатками старого мира и ростками нового. Что сегодня намечается, так это переворот, устанавливающий равноправную циркуляцию оценивающих и оцениваемых, их своего рода взаимослияние. В самом деле, люди более или менее верили, что все течет сверху вниз, от кафедры к рядам аудитории, от избранников к избирателям – что в истоке появляется предложение, а в нижнем течении его проглатывает спрос. Что есть некие гигантские облака – большие библиотеки, большие начальники, министры, государственные деятели, – проливающие дождь благодеяний на сирых и убогих, якобы ни на что не способных. Быть может, сейчас, у нас на глазах, эта эра заканчивается – на рабочих местах, в больнице, на дороге, в коллективе, на общественном месте, везде.
Освободившись от полупроводников – в смысле, от описанных только что асимметричных отношений, – новый ток звучит почти музыкальным многоголосием оценок[11].
Похвала Хамфри Поттеру
Хамфри Поттер, парнишка из Бирмингема, будто бы соединил бечевкой паропроводящий канал паровой машины и клапаны, открывать и закрывать которые он должен был собственноручно. Избавив себя от скучной работы, чтобы пойти поиграть, он покончил со своим рабством и в то же время открыл принцип обратной связи. Эта история, правдивая или вымышленная, возносит хвалу скороспелости гения, но, по-моему, она, скорее, свидетельствует о наличии у рабочих сколь угодно низшего звена весьма отточенной и специализированной компетенции, проявляющейся, даже если далекие руководители спускают им, якобы некомпетентным, распоряжения, требующие беспрекословного исполнения. Хамфри Поттер – одно из боевых прозвищ Девочки с пальчик.
Презумпция некомпетентности звучит в самом слове «служащий», одном из названий трудящегося: в самом деле, человека своевольно ставят на службу чему-либо, эксплуатируют. Как больной низводится до уровня органа, который нужно починить, студент – до уровня уха, в которое нужно влить знания, или покорного кормлению рта, так же и рабочий низводится до положения управляемой машины – лишь немногим сложнее станка, за которым работает он сам. Так было до сих пор: вверху – глухие рты, внизу – немые уши.
Да здравствует взаимный контроль! Восстановив полноту лиц на обоих уровнях, лучшие предприятия отдают рабочему центральное место в принятии практических решений. Вместо того чтобы выстраивать логистические потоки и управление сложной системой пирамидально, что лишь дополнительно усложняет ее наслоениями инструкций, они позволяют Девочке с пальчик контролировать на месте свою деятельность – так проще отслеживать и отлаживать сбои, так легче находить технические решения, так лучше для производительности – и проверять работу своих опекунов, в данном случае начальников, а шире – врачей и политиков.
Поминки по труду
Девочка с пальчик ищет работу. А когда находит, все равно продолжает поиски: она знает, что в любой момент может потерять место, на которое недавно устроилась. Мало того, в общении с коллегами она отвечает не столько так, как того требует вопрос, сколько так, чтобы не потерять работу. Вошедшая в обычай, эта ложь мешает всем.
Девочке с пальчик скучно на работе. Столяр, ее сосед, некогда получал с лесопилки, стоявшей посреди леса, необработанные доски. Долго сушил их, а затем изготавливал из своего драгоценного материала табуреты, столы или двери – что заказывали. Теперь, тридцать лет спустя, он получает с завода готовые окна и вставляет их сотнями в стандартные проемы многоквартирных комплексов. Ему скучно. Ей тоже. Интерес работы капитализируется наверху, в проектных бюро. Ведь капитал – это не только концентрация денег, но и воды в запрудах, руды под землей, интеллекта в промышленных банках, далеких от промышленности. Всеобщая скука – следствие этой концентрации, узурпации, кражи интереса.
Вертикальный рост производительности труда, который мы наблюдаем с 1970 года, вкупе с вертикальным же демографическим всплеском в масштабе мира делает труд редкостью. Скоро им смогут побаловать себя разве что аристократы. Похоже, труд, рожденный в горниле промышленной революции, по образу монастырских богоугодных дел, сегодня мало-помалу умирает. На глазах Девочки с пальчик поредели ряды синих воротничков, а теперь и белые вытесняются новыми технологиями. Не должен ли труд исчезнуть и потому, что его продукты, наводняющие рынки, сплошь и рядом вредят окружающей среде, загрязняемой выбросами машин, с помощью которых они производятся и транспортируются? Труд зависит от источников энергии, а их эксплуатация опустошает и портит природу.
Девочка с пальчик мечтает о новом труде, целительном для природы и благодарном – не только в смысле зарплаты (иначе она бы назвала его просто выгодным), но и в смысле счастья – для самих трудящихся. В общем, она ищет виды деятельности, не отравляющие ни планету, ни людей. Французские утописты XIX века, которых не воспринимали всерьез, считая мечтателями, между тем мыслили в направлении, противоположном тому, которое завело нас в этот двойной тупик.
Поскольку все теперь индивиды и вся жизнь общества крутится вокруг работы, даже встречи и личные дела, ничего общего с ней не имеющие, Девочка с пальчик рассчитывала найти в работе себя. А нашла одну скуку. Она пытается представить общество, построенное не на принципе труда. Но на каком тогда? И кто вообще спрашивает ее мнения?