А. В. рассказывает о кильке и фломастерах
Мы ехали в поезде.
«Времени у нас – вагон!» – пошутил Андрей Владимирович. Он вообще немного изменился: стал как будто веселее, энергичным и в то же время более нервным.
В вагоне времени А. В. понесло на воспоминания.
– Ничто не заменит в живописи живую природу! – воодушевленно рассуждал А. В., маша рукой за окошко на болото с кривыми березками.
Мы – все двенадцать человек – собрались вокруг (нам дали разные места в плацкарте, троим самым хулиганистым пацанам Андрей Владимирович взял билеты рядом с собой). Мы и не думали молча внимать ему, а шумели во весь голос и сами друг друга одергивали. А он, похоже, разговаривал сам с собой.
– Как вы рисовали недавно церкви?! – спрашивал он и себе же отвечал: – Неправильно вы рисовали церкви! Это я виноват! Не было в запасе времени. Не вывез вас на пленэр! И что же вы сделали?! Нашли картинку в Интернете. Карандашный рисунок делался с опорой на картинку. Да, живописное решение вы искали сами: придумывали источник света, подбирали тоновой и светотеневой расклад, нужные рефлексы и так далее. Вы скажете, это всё же лучше, чем делают другие?..
– Срисовывают чужие рисунки из Интернета! У Наталии Степановны ученики так делают! – тихо сказала Лисичка.
Он озадаченно посмотрел на нее и отрезал:
– На сопливых не равняются!
– На сопливых не равняются, – подхватили мы и радостно загалдели, сами не зная, почему смеемся. Так здо́рово было ехать далеко от дома вместе с Андреем Владимировичем, слушать стук колес, видеть сменяющиеся каждую секунду пейзажи за окном…
– И я ездил на этюды со своим преподавателем. Тридцать пять – сорок лет назад, – подсчитал А. В.
Цифра не укладывалась в наших головах.
– Это какой же был год? – спросил я.
– В семидесятых. Собственно, мы ездили каждый год. На месяц. Ехали почему-то в школьной форме, с пионерскими галстуками. Красными такими. Сначала на поезде, потом на грузовике в кузове. С песнями. Приезжали в разные красивые места. Теперь везде полно туристов, на машинах. А тогда была глухомань. Нетронутая красота, где не нужно убирать за вандалами брошенные банки и бутылки. Я помню, в самый первый раз мы ездили в деревню недалеко от Тихвина. Были каникулы, и нам выделили помещение школы. Мы жили: девочки – в учительской, мальчики – в спортзале. Из классов в спортзал принесли тумбочки и столы. Мальчишки спали на спортивных матах, а девочкам мы поставили кровати, которые нам разрешили взять из соседних домов. Каждое утро в семь часов мы умывались, делали зарядку, завтракали. И отправлялись рисовать. У каждого была самодельная сумка из клеенки, в ней – фляга с водой, бумага и акварель. Этюдники наш учитель иметь запрещал. Называл это приспособление презрительно дровами.
– Так вот по чьей вине мы теперь мучаемся! – сказал самый хулиганистый наш второклассник, Ваня Рябушкин.
– А мне нравится моя джинсовая сумка! – возразила ему Катя. – Ты знаешь, сколько килограммов ты таскал бы на себе, если б не эти сумки, которые вам всем пошила моя мама?!
Я знал:
– Деревянный этюдник для акварели весит почти два килограмма. Плюс еще сама акварель и бумага – где-то полкило и бутылка воды килограмм. Информация для масла: подольский этюдник с красками и кистями весит от пяти до семи килограммов.
А. В. на дискуссию не отреагировал. Он нас, похоже, не слышал:
– В конце каждого дня наши работы прикреплялись канцелярскими кнопками на стенах пионерской комнаты. На них оценивающе взирали с двух сторон гипсовый пионер с горном и голова Ленина, над ними свешивался флаг СССР. Вечерами мы играли в школьном дворе в футбол, а наши девочки слушали в классе музыки на радиоле пластинки классических композиторов; кто умел – играл на фортепьяно. Школьный повар готовила нам утром – вермишель со сгущенкой, днем – вермишель с тушенкой, а на ужин – вермишель с килькой в томате. И выставляла груду хлеба в глиняной миске. Иногда после ужина мы танцевали под радиолу. Я пригласил… неважно! Лучшая еда в моей жизни! Ничего вкуснее я потом не ел.
Чем мы рисовали? Если вспомнить – чем мы рисовали?! А тем не менее никогда позже у меня не бывало такого вдохновения!.. Во времена СССР в Ленинграде не существовало таких шикарных магазинов с профессиональными товарами для художников, как сейчас. Под стандартной вывеской «Канцтовары» можно было купить только два вида акварели, гуашь да щетинные кисти. Из карандашей – «Конструктор» и «Цветные» – шести цветов. Хотите, расскажу вам смешную историю о фломастерах? – взбудораженно спросил он и, не ожидая ответа, продолжил: – Мы о таком предмете даже не слышали! И вдруг однажды какой-то из бывших учеников нашего учителя привозит ему из Англии в подарок черно-белые фломастеры! Учитель даже в руки нам это чудо не дал.
Наш учитель понимал, что рано или поздно подаренные фломастеры закончатся. И стал думать – как можно соорудить такой предмет в кустарных условиях? И ведь придумал! Один родитель, работавший на заводе, выточил алюминиевые корпуса. Одна мама – труженица шляпной мастерской – сделала стержни из фетра. Жидкость для пропитки фломастеров наш учитель сотворил из типографской краски и скипидара в кастрюльке. Самодельные фломастеры за версту пахли керосином – нефтью – и оставляли на бумаге жирные серые следы. Много лет спустя один из этих фломастеров мне довелось увидеть в Музее типографского дела под стеклом.
Какое светлое пятно на реке! Вы видите?! Так счастье мелькает в жизни – всегда светлым пятном, да… А потом не верится, что в мире бывает такой мощи цвет и такой силы свет!.. Не всем дано это чудо увидеть… В тысяча девятьсот пятьдесят шестом году в СССР случился колоссальный прорыв: в Москву в Пушкинский музей привезли выставку Пабло Пикассо. Так советские люди узнали об импрессионистах. А у нас в Ленинграде третий этаж Эрмитажа заняла коллекция импрессионистских картин. За это, кстати, директор Эрмитажа впоследствии поплатился своей должностью. Вход на третий этаж Эрмитажа нам, учащимся, был запрещен под страхом исключения из художественной школы. Но наш учитель тайком показывал нам альбомы на иностранном языке. Нам открылись Ван Гог, Сезанн, Моне… Только сейчас я понимаю, чем он рисковал в те времена!
– Подъезжаем! – сказала недовольным тоном подошедшая пожилая проводница. – Шумные вы какие! А еще ленинградцы!
Мы выгрузились из вагона. А. В. пересчитал нас по головам. У поезда ждала телега с лошадью. Лисичка распахнула глаза и восторженно ахнула. Из лошади, которая меланхолично жевала траву, сзади посыпались зеленоватые комки.
– Совсем как во времена моей молодости! – с улыбкой сказал А. В. возчику. – Но только мы ведь все тринадцать… – с вами четырнадцать – человек тут не поместимся!
– И не поместитесь! – согласился возчик, мужчина средних лет с выдающимся подбородком в щетине. – Ктой-то и пешком пойдет.
Решили, что «ктой-то» будет Андрей Владимирович и еще четыре человека. Девочки и шестеро мальчишек поехали с возчиком в деревню. Я шел с А. В. и думал о подбородке возчика. Обязательно надо его запомнить и зарисовать.
Мы пришли в деревню через час. Нас ждали наши с новостью: разместят в школе. Как самого А. В. когда-то… Интересно, а у них здесь пионерская комната сохранилась?
Мы затащили в школу свои пожитки.
– Моя мама будет вам готовить еду, – услышал я нежный голосок за своей спиной. – Деньги-то от кого получать?
Я обернулся.
Передо мной стояла Девочка в Клетчатом Платке.
Синем, почти как на картине, платке в клеточку.
Моя любовь
Пионерская комната тут была, только бывшая, превращенная теперь в школьный музей.
Каждый вечер на стенах пионерской комнаты вывешивались на канцелярских кнопках наши работы, выполненные за день.
Как я старался рисовать!!! Как никогда в жизни! Проснувшись утром, я сразу думал о Насте. И о том, что она увидит мой рисунок вечером.
Настя, дочка школьной поварихи. Точная копия Девочки в Клетчатом Платке из Русского музея! Бывает ли, что уникальная красота в мир является дважды? Оказалось, чудеса случаются…
В день нашей встречи синий клетчатый платок оказался на Насте случайно.
– Редкий позор в моей жизни! – объяснила она потом. – Вымыла голову, а фен сломался. Нужно было срочно идти к вам за деньгами. Пришлось наспех набросить мамин платок…
Каждое утро, открывая глаза, я испытывал страшный испуг: вдруг все это – лишь сон? Вдруг я так сильно мечтал встретить Девочку в Клетчатом Платке, что она мне попросту приснилась? Но потом осознавал, что это произошло наяву. И то ли счастье, то ли солнце золотом вливалось в огромные окна школьного спортзала, где нас, мальчишек, разместили ночевать на спортивных матах. Катю и Лисичку поселили в доме школьной поварихи. Там, где жила она – Настя.
Я размышлял: как случилось, что Девочка в Клетчатом Платке снова родилась на Земле? Алексей Венецианов написал Девочку у себя в Тверской губернии. А Настя живет в соседней с Тверью Новгородской области. Есть одна небольшая разница. У Девочки глаза – голубые. А у Насти – неопределенного цвета. В них смешаны карий цвет и зеленый. Но все равно это очень красиво. И даже необычно.
Чудеса продолжались. Настя сама подошла ко мне! Через пару дней после того, как мы поселились в школе.
– Говорят, ты тут самый талантливый, – сказала она.
Я на минуту потерял способность произносить даже звуки.
– Но какой-то… непрактичный. И перестань, пожалуйста, на меня все время смотреть. Ты думаешь, я не замечаю?
И добавила:
– Можешь сводить меня в кафе. «Березка». На перекрестке.
У меня были небольшие деньги, которые мама дала в поездку. Так я впервые в жизни пошел на настоящее свидание. В «Березку».
Для этого мне пришлось сбежать с этюдов с двенадцати часов дня. А. В. я сказал, что у меня заболела голова.
Он встревожился. Хотел меня проводить до школы. Я отказался. Сказал, что просто надо полежать и что у меня такое бывало.
Ниточка первоначальной неправды растягивалась: голова у меня никогда не болела.
В кафе Настя заказала мороженое. Я немного перевел дух: такие траты я мог себе позволить. А ей, похоже, нравилось не само мороженое, а то, что я привел ее сюда. Кроме нас тут сидели еще двое мальчишек с пирожными и газировкой и мужчина, видно, их отец. Настя со всеми ними поздоровалась.
– У вас в Питере жизнь интересная, – задумчиво сказала Настя.
Я не сразу понимал, что она говорит, потому что любовался на нее. Открыто пялиться было бы глупо. И я поэтому взглядывал искоса. А потом тут же думал, что этот свой восторженный взгляд надо маскировать. Со всеми этими мыслями и чувствами многих ее слов я просто не успевал услышать.
Она смотрела на меня вопросительно и ждала какого-то ответа.
– Извини, я не расслышал.
– Ну ты точно странный. Я говорю, у вас в Питере на Стрелке Васильевского острова собираются байкеры. И стритрейсеры. Ты часто туда ходишь?
От меня требовался нормальный подростковый ответ. Но вмешалась Нина Сергеевна с Бродским:
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
Между выцветших линий
на асфальт упаду.
А за ними – Андрей Владимирович с Патерсеном. Бенджамин Патерсен. 1750–1815 годы жизни. Шведский художник. В 27 лет прибыл в Санкт-Петербург и поместил объявление в газету «Санкт-Петербургские ведомости», предлагая желающим заказать у него картины. Написал в Питере более ста городских пейзажей. 33 из них написаны маслом, остальные – акварели и гравюры, в том числе им же раскрашенные. Ныне они служат уникальным источником знаний о Санкт-Петербурге XVIII–XIX веков. Работы Патерсена хранятся в Эрмитаже и музее А. С. Пушкина. Понадобилась шведская сухость и шведская аккуратность, чтобы беспристрастно на века поместить, словно внутри игрушечного прозрачного шара, вместе с игрушечными фигурками в мундирах и треуголках или шалях и чепцах, серо-золотым воздухом Петербурга и серо-голубой Невой, практически все известные архитектурные памятники нашего города. На его картинах законсервированы – те, какими они были во второй половине XVIII века – Невский проспект, Сенная площадь, Смольный монастырь, Петропавловская крепость, Стрелка Васильевского острова… Идеальный игрушечный город, где чистенькие нарядные куколки-люди и всегда хорошая кукольная погода.
Вот такие ассоциации вызывали у меня слова «Стрелка Васильевского острова»… Умолчав о Бродском, я все же мужественно попытался рассказать Насте о Патерсене. Я считал, она должна знать, что я думаю. Перед этим рискованным откровением я пояснил:
– Понимаешь… Я знаю, конечно, про байкеров и стритрейсеров. Но это… не по моей части.
– Я, конечно, в курсе, что все вы, питерцы, говорите заумно. Но не до такой же степени! «Не по моей части»! Ты старичок, что ли? Где ты таких выражений набрался?
По поводу Патерсена она сказала:
– Память у тебя отличная! Мне бы такую! Скажи… А художники много зарабатывают?
– По-разному, – постарался я вспомнить известную мне информацию. – Преподаватели художественных школ мало. Но бывают художники, даже небольшие эскизы которых стоят две тысячи долларов.
– А ты хочешь быть художником?
– Я не знаю. – Я старался быть с ней честным. – Я еще не очень понимаю, есть у меня талант или нет.
– Любой талант можно развить. Если поставить себе цель.
Теперь я начал слушать ее внимательнее. Пожалуй, она была не глупее нашей Кати. Даже в чем-то умнее. Увидев Настю в первый раз, я, если честно, испугался, что с такой красотой она может быть не очень развита. И мечтает, например, быть моделью. Или актрисой. Вот бы я тогда с ней намучился в жизни!
– А кем ты хочешь быть? – спросил я.
– Я хочу поступить в колледж Министерства иностранных дел. После одиннадцатого класса. Конкурс – десять девушек на место. Средний балл аттестата: «пять».
– А кем ты хочешь быть? – ошарашенный, повторил я.
– Специальность? Документационное обеспечение управления и архивоведение.
– И… чем же ты мечтаешь заниматься?
– Я хочу хорошо жить. Быть обеспеченной. Помогать своей маме. Впоследствии. У меня нет ни от кого помощи в жизни. Я буду пробивать себе дорогу сама.
– А там что… много зарабатывают?
– Там – перспектива. Можно попасть в МИД, работать за границей, найти место в госструктурах, в Госдуме, Белом доме. Попасть туда на бюджетное место – из области фантастики. А я могу позволить себе только бюджетное. Для этого я должна быть медалисткой. И изучить русский и английский. А ты? Что ты делаешь для своего будущего? В конкурсах участвуешь? Что ты рисуешь?
– В конкурсах мне еще рано. Я только год еще учусь в художке. А рисовать люблю пейзажи.
– Пейзажи можно сфотографировать. Я хочу сказать, фотопейзажи высокого качества в наше время составляют большую конкуренцию картинам. Но я не специалист, могу ошибаться. И все-таки, на мой взгляд, перспективнее и денежнее не пейзажи, а портреты. Люди живут амбициями.
– А меня укоряешь, что я говорю как старичок, – засмеялся я.
– Я уже год совершенствую свою речь. Я стараюсь говорить как деловой человек. А твоя речь часто звучит несовременно. Сколько раз в неделю ты ходишь в свою художку?
– Три раза в неделю. В понедельник и среду у нас по три урока. В пятницу – шесть занятий, с половины третьего до семи часов. Но вообще мы дольше сидим.
– Если ты тратишь столько времени на свое рисование – ты должен знать, зачем тебе это. Так зачем?
– Понимаешь… Как тебе объяснить?..
Эта тема меня занимала, пожалуй, не меньше, чем Настина красота. Я ненадолго отвлекся от ее глаз и стал взволнованно, хотя от смущения несколько косноязычно, рассказывать:
– Вот у нас в классе – в обычной школе – есть девочка. Она занимается баскетболом. Каждый день! По пять-шесть часов. И она говорит: «Если я хоть один день не пойду на баскетбол – я умру!!!» И это правда! А еще я был в прошлом году в загородном лагере. И был отчетный концерт. Для родителей. Вот сидит и стоит толпа родителей, детей, а на сцене – танцевальный номер. Танцуют девочки. И тут я обратил внимание. Под деревом поодаль стоит девчонка. Она особо не видна никому. Она смотрит на сцену, где танцуют. И невольно повторяет за танцующими. Немножко так. Они руками влево – и она тоже. Они повернулись – и она. Не до конца так, немножко. Но она – вся там, на сцене. Она не самая стройная была, эта девочка. Хотя симпатичная. Она потом сама вышла на сцену, с другой группой. И так танцевала!!! Как будто не телом. А душой.
Я тогда открыл для себя, что есть люди, которые не могут без чего-то жить. Эта девочка в лагере – без танцев. Моя одноклассница – без баскетбола. Я раньше удивлялся – зачем некоторые ребята идут, например, в народные танцы. Или в хор. Это же немодно. А после этой девочки в лагере понял – они просто не могут без этого. Ни одного дня! И им все равно, модно это или нет. Они влюблены в это и всё тут!
У одной маминой знакомой дочка влюблена в кино. И она снималась в массовке. Ей надо было упасть с лестницы. И она падала, падала, много дублей. А еще ей надо было заплакать. Прямо в камеру. И она заплакала. Все ее хвалили. Просто она…
– Влюблена в кино. Ты это уже сказал. И что это у тебя всё девочки да девочки?
– Не знаю, так пришло на ум.
– Я тебя поняла. Ты влюблен в рисование. Чем эта твоя любовь может кончиться, тебя не интересует.
– Ты приходи на наши этюды! – вдруг сказал я. – Приходи! Хотя бы раз! Вот завтра, например! И ты все поймешь!!! Как я понял тогда, про ту девочку в лагере!..
…Вечером того дня я еще пришел к маленькому частному деревянному дому поварихи под окно. И спрятался. Ждал – вдруг Настя выйдет. Она дала мне свой номер телефона, но я не звонил, чтобы не показаться назойливым.
Под окном, распахнутым в теплую погоду, но, к счастью для меня, с занавесками и плотной зеленой сеткой от комаров, я услышал загадочный разговор Насти с Катей. Настя спросила про какой-то шилак. Или шелак. Я не понял, что это. Катюха ответила:
– Нет, если я такие ногти наращу, рисовать будет неудобно. Так что извини. Это не по моей части!
Соперники
Весь следующий день на этюдах у реки я ждал Настю. Небрежно рисовал, часто оборачивался. Она не пришла.
Еще на следующий день мы встали пораньше и в восемь часов утра вместе с А. В. снова шли по уже привычной дороге со своими одинаковыми джинсовыми сумками к речке. Дорога была одна: от школы. Остальные подходы к реке преграждали непроходимые лужищи после дождей. Идти нужно было минут десять, так что мы в очередной раз оценили вес самодельных сумок по сравнению с «дровами»-этюдниками.
Насти у речки снова не было.
Мы разбрелись по берегу. Утренняя роса еще сверкала на траве и на листьях прибрежных кустов.
– Глядите: одна капля горит, как алмаз! – восхитилась Катя.
Все посмотрели. Среди множества сверкавших серебром капель одна, висевшая на дальнем кусту, сияла золотым цветом, а дрожа, загоралась красным.
– Бывают такие – цветные – капли, – сказал я, на минуту отвлекшись от грустных мыслей. – Мне всегда было интересно – почему?
Катя побежала к кусту.
– Вот эта горит? – крикнула она, показывая на одну каплю. – Примерно тут?
– Да! – ответил я. – Да, она!
– Она – самая крупная из всех! – радостно сообщила от куста Катя.
Мне тоже на минуту стало радостно.
– Вот бы нарисовать такую! – помечтал я вслух. – Андрей Владимирович! Существуют известные картины, на которых изображена роса?
– Банные, – отозвался он скептически. – И постные.
– Баннеры, что ли? И постеры? – засмеялась подошедшая Катя.
– Банные и постные, – повторил он. И процитировал откуда-то ехидно: – «Заказ выполняется в три дня. Стоимость доставки по Петербургу триста пятьдесят рублей». Сколько угодно росы! Пропасть красных роз! А также сто дюжин маленьких котят и щеночков в корзинках!
– Ми-ми-ми! Они же такие няшные! – дразнясь, сказала Катя.
– Попрошу в моем присутствии не выражаться! – парировал А. В.
– Значит, я буду первым! – обрадовался я. – Кто изобразит росу!
И тут же вспомнил: «Пейзажи можно сфотографировать… Перспективнее и денежнее не пейзажи, а портреты. Люди живут амбициями».
– Андрей Владимирович! – сказал я. – А вы какую картину мечтаете нарисовать? Вы не хотели бы начать рисовать портреты?
– Писать что бы то ни было нужно по вдохновению. Я мечтаю написать укроп.
– Укроп?! – удивились сразу несколько ребят.
– Сразу видно потомственных горожан. Грядка молодого укропа – если вам доведется когда-то ее увидеть – живая картина импрессиониста! В зеленой дымке бахромчатых листьев – зонтики фантастического цвета. Перерождение зеленого в желтый!!! Никто из известных художников пока не запечатлел это! В войну… в блокаду ленинградцы сажали прямо на улицах на клочках земли петрушку, капусту, укроп… Одна моя… знакомая рассказывала мне об этом. Потом мы любовались укропом у нее на даче.
– Узнаю идеалиста Андрея Соколова!
По единственной дороге от школы к нам шел мужчина, аккуратно причесанный, с седыми височками. Вообще внешность у него была холеная. Летний светлый костюм явно дорогой. В руках он нес этюдник. За мужчиной показались мальчики нашего возраста.
– Андрюша хочет продать на арт-рынке УКРОП, – обернувшись к этим ребятам, скаламбурил седовласый. Мальчишки с готовностью засмеялись. – Для того, Андрей, чтобы у тебя купили пучок укропа по цене бриллианта, нужно быть известным художником! Известнейшим! Даже я не могу себе такого позволить!
Мальчишки за спиной седовласого все вышли к нам на берег. Они были одеты нарочито по-походному, но в брендовые вещи. В руках – дорогущие этюдники.
– Мэйд ин Франция, – вполголоса сказала мне близко стоявшая Катя. – Или Италия. Я на такие облизывалась в Интернете. Материал – промасленный бук. Ножки регулируются по высоте. Регулируемая наклонная штанга. Палитра из красного дерева. Цена примерно тридцать тысяч.
– Знакомьтесь, ребята, – сказал нам Андрей Владимирович. – Собственной персоной Лев Эдгарович Малякин. Заслуженный… Что ты там заслужил?
Катя тихонько ахнула. А я забыл про Настю.
– Посмотрите на странице Википедии, – ответил близкий к Малякину мальчик, черноволосый, с надменным видом. – Заслуженный художник Российской Федерации. Академик Российской академии художеств. Лауреат премии Ленинского комсомола…
– Ну, это в прошлом, – скромно сказал Малякин. – Спасибо, Артур! Все эти регалии мало что значат на самом деле. Картины продаются потихоньку. В том числе в частные зарубежные коллекции. Своя студия в Москве – вот это настоящая ценность! Лофт обустроил под студию в своем особнячке. Пять окон с арками в византийском стиле, зелень, цветы. Учу там птенцов гнезда Малякина. Кое-какие заслуги есть. Надеюсь, по результатам нынешней поездки в эту глухомань отправим кого-то, – Малякин посмотрел на Артура, – на детский международный конкурс в Петербург. Очередной грант выиграем! Ну а ты, Андрюша, как живешь?
– Мы тоже готовимся здесь. К тому же конкурсу. Международному! В Санкт-Петербурге! – сказал я и сделал шаг вперед. – А Андрей Владимирович…
– Что ты, Лев? Какой Андрей Соколов? – перебил А. В. – Андрей Соколов – слышал я тут недавно из некоторых источников – умер тридцать лет назад! С покойничком разговариваешь? Засиделся в цветах, на отдых, видать, тебе пора?
Малякину слова «из некоторых источников» не понравились. После язвительного выпада А. В. он немного стушевался:
– Много воды с тех пор утекло! Кстати о воде! Не маловато нам здесь будет места для всех?
– Мы первые пришли! – сказал я.
– Ну что ты, Дима! – ответил А. В. – Это негостеприимно! К тому же бесполезно. Лев Эдгарович обычно занимает все места. Это он везде первый. Так что ты ошибаешься.
– Нет, вы действительно пришли первые, – сказал Малякин и, улыбаясь, сделал знак своим «птенцам», чтобы уйти. – Но не всякий, кто пришел куда-то первым, на своем месте остается.
Он прищурился, глядя в лицо А. В., и снова улыбнулся – ехидно. Только А. В., я и Катя поняли, что он имел в виду на самом деле. Андрей Владимирович – я видел – сжал кулаки. Но не драться же ему было при ребятах. Кроме того, причина драки была бы всем, кроме нас четверых, непонятна.
– Что это у вас? Денег нет на этюдники? – спросил надменный черноволосый Артур, двумя пальцами взяв за край Катину джинсовую сумку.
Тут уже у меня сжались кулаки.
– Ну-ну, Дима! Не трать силы, – попросил меня А. В. – Вперед: рисовать! Ребята! (Малякин с «птенцами» скрылся из виду.) Теперь благодаря Диме вы все должны рисовать в десять – нет, в двадцать! – раз лучше!!!
– Чего это благодаря мне-то?
– А кто ляпнул про международный конкурс? Придется завтра узнавать, что там за конкурс. Тем более в Петербурге! Как выиграем с вами грант! И поедем куда-нибудь… В Италию!!!
А. В. было не узнать! Нечаянная встреча с соперником через тридцать лет его не огорчила, а как будто вдохновила. Ему хотелось что-то завоевывать, в чем-то стать первым… Я вдруг подумал, что, может быть, А. В. простит Нину Сергеевну… И тут же вспомнил о Насте. Решил: если не увижу ее сегодня – снова приду к дому поварихи вечером. И мы там можем встретиться как будто нечаянно…
Дебаты
Напрасно продежурив у дома поварихи, я вернулся в школу. Ребята уже спали. Я забрался под одеяло с блокнотом и ручкой, включил фонарик на сотовом и стал пробовать сочинять стихи. «Вот посвящу ей стихотворение. И она тогда…»
Стихов я прежде никогда не писал. Я вспомнил про утреннее солнце в окнах спортзала вместе с ощущением счастья в первые дни, когда я влюбился в Настю. И сразу родилась первая строчка:
Твое имя со счастьем рифмуется…
Дальше дело не пошло. Я беззвучно повторял и повторял, шевеля губами, эту строчку и вдруг понял, что больше мне нечего сочинить про Настю. Я ничего о ней не знаю! Разве только то, что она умная и готовится поступить в колледж Министерства иностранных дел. Но об этом ведь не напишешь в стихах!
Тогда я нашел в Интернете стихотворение, которое услышал на экскурсии возле портрета Девочки в Клетчатом Платке:
Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор.
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть —
Этот чистый
Влево бегущий пробор…
«Расскажу ей это стихотворение, – думал я. – Что Фет его написал словно про Девочку в Клетчатом Платке. И скажу, наконец, Насте, что она на известный портрет красавицы очень похожа! Ей это должно быть приятно. Если только, конечно, она об этом откуда-нибудь уже не узнала…»
Снилось мне что-то тревожное. Весь следующий день я опять небрежно рисовал на этюдах. А к вечеру отправился на свой пост к дому поварихи. Через полчаса на меня, сидевшего под окошком, наткнулась повариха, внезапно вышедшая на крыльцо:
– А, питерец? А я поросенку иду задать. А Насти нету. Она на этих… Дебютах каких-то.
– Дебатах?!
Только тут я вспомнил, что в семь часов начались дебаты в школе. А. В. же утром сегодня на этюдах просил всех нас прийти! И хорошенько подготовиться! И назвал тему, только она тут же вылетела у меня из головы.
Идея организовать игру «Дебаты» пришла директору местной школы. Решили, что интеллектуальный бой состоится между командами москвичей и петербуржцев. А новгородцы могут задавать вопросы из зала и поддерживать ту или иную команду.
Я бегом кинулся в школу.
В актовом зале собралась, кажется, вся деревня. На школьных стульях сидели на правой стороне сцены – наши, на левой – москвичи. Катька была вся красная. Она всегда краснеет, если злится на что-то. А москвичи-«птенцы» – спокойные, самый невозмутимый – черноволосый Артур.
А. В., директор школы, Малякин и еще какие-то учителя сидели в жюри в первом ряду.
Я за кулисами тихонько пробрался к нашим и сел на свободный стул.
– Эх ты! – укорил меня сосед, Ваня Рябушкин. – Наших бьют!
Тема дебатов была написана мелом на выставленной на сцене доске. «Успешность и мораль». Ваня шепнул, что тему предложил директор школы.
Я пару раз принимал участие в дебатах и подумал теперь, что тема сформулирована неправильно. Тема должна что-то утверждать. А команды соперников это утверждение одна – доказывать, вторая – опровергать. Сами дебаты тоже сейчас шли неправильно, обе стороны увлеклись и отступали от регламента. Судя по услышанному мной обрывку речи Артура, москвичи доказывали, что многие успешные бизнесмены отдавали деньги на благотворительность. Нашу команду москвичи побеждали. Я понял, почему Катька была красная. «Птенцы» «давили» соперников морально: взглядом, манерой держаться и больше всего – словами. Применяли нечестные приемы. Искажали наши слова, например, и, не дав ни секунды опомниться, тут же применяли эту искаженную мысль в свою пользу. Кто-то отлично научил «птенцов», как уничтожать врага!
– Ваши эмоции ничего не доказывают! – громко, чтобы услышали зрители, сказал Артур Катьке и снисходительно улыбнулся, глядя на нее в упор. – А у нас – исторические факты! И цифры!
Но Катя – человек упрямый. Ее психологическими приемами не собьешь! Она сказала, так же в упор смотря на Артура, словно в «гляделки» играла, но твердым и серьезным голосом:
– Привожу исторический факт. Владелец американской автомобильной корпорации Генри Форд помогал фашистам. С тысяча девятьсот сорокового года завод Форда на оккупированной немцами территории Франции начал производить авиационные двигатели, грузовые и легковые автомобили. Они шли на вооружение вермахта.
Ого! Катя хорошо подготовилась!
– Форд оказывал мощную финансовую поддержку партии Гитлера. Портрет Генри Форда висел в резиденции самого Гитлера. Французские филиалы Форда во Вторую мировую войну поставляли грузовые и легковые машины, ставшие основным армейским транспортом вермахта. Главным для корпорации Форда был вопрос прибыли, которую она старалась получить любой ценой. Американцы, воюющие с Гитлером в Европе, видели немцев на американских «фордах». Но это еще не всё. После войны компания «Форд» благодаря усилиям крупных адвокатов добилась от правительства США получения компенсации «за ущерб, нанесенный ее собственности на вражеской территории».
– Это известная история. – Артур, не отводя взгляда от Кати, продолжил уверенно: – Причина связи Генри Форда с Гитлером – их общая нелюбовь к евреям. Но современные наследники Форда избавили автомобильную империю от антисемитской репутации ее основателя. Они финансируют крупные еврейские организации. Корпорация «Форд моторс» спонсировала фильм «Список Шиндлера». А исполнительным вице-президентом «Форд моторс» был назначен еврей.
– Это не доказательство! – вдруг раздался голос из второго ряда зрителей.
Все посмотрели, откуда прозвучал этот звонкий уверенный голос. Я тоже посмотрел. И увидел Настю.
Два портрета
«Молодец, Настя!» – подумал я. И почувствовал гордость за нее. Я знал, что она умница. А теперь увидел, что она еще и смелая!
– Это не доказательство! – повторила Настя. И вышла на сцену.
По правилам дебатов она могла поддержать любую команду. И выбрала нас. Настя поддерживала меня!!!
Я обрадовался и поймал себя на том, что глупо улыбаюсь. Но все равно никто на меня не смотрел: все до единого человека уставились на Настю.
– Ваша команда сознательно использует ложный вывод, – громко сказала Настя Артуру.
В зале слегка зашумели. Я восторженно толкнул локтем Ваню Рябушкина. Ваня одобрительно кивнул.
– В вашем ответе нет логики, это понятно каждому. То, что потомки Форда пытаются повлиять на антисемитскую репутацию Форда, никак не отменяет факт сотрудничества компании Форда с Гитлером.
Оказалось, Настя подготовилась к дебатам не хуже Кати и Артура. Все сидевшие в зале просто рты раскрыли, когда она начала выдавать информацию. Зря она завидовала моей памяти: у нее память тоже была отличная! Идеальная девочка!
– Империя Форда – не единственная корпорация, уличенная в связи с гитлеровской Германией, – говорила Настя. – В помощи Гитлеру, например, был отмечен американский нефтяной трест «Стандарт Ойл». Основатель «Стандарт Ойл», всем известный миллиардер Рокфеллер, напрямую финансировал нацистов. С нацистами сотрудничал ряд банков, но уличен в этом был лишь американский банк «Чейз банк». Этот банк, в частности, заморозил счета французских евреев в оккупированной Франции.
Многие компании, замешанные в сотрудничестве с Гитлером, известны каждому человеку и вам тоже. Американская компания «Кодак» в своем немецком филиале во время Второй мировой войны использовала труд пленных. Дочерние компании «Кодак» вели оживленный бизнес с нацистами. Компания «Кока-Кола»…
(В зале оживленно зашумели ребята.)
– …компания «Кока-Кола» в годы Второй мировой войны могла потерять прибыль из-за наложенного антигитлеровской коалицией запрета на поставки в Германию. Тогда компания приняла решение создать новый продукт. Взяли ингредиенты, которые были доступны в Германии. Основными компонентами нового напитка стали яблочный жмых и молочная сыворотка. Получившийся напиток назвали «Фантой».
Швейцарская компания «Нестле» превзошла «Кока-Колу». Она работала на два фронта в прямом смысле этих слов. С началом Второй мировой войны концерн «Нестле» снабжал двумястами пятьюдесятью видами калорийных продуктов армию США. Продукция аналогичных наименований, но с этикетками на немецком языке поступала в Третий рейх. Продукты для американской и для германской армий производились на одних и тех же предприятиях. По этому поводу среди англо-американских союзников бытовала поговорка: «Шесть дней швейцарцы работали на нацистов, а в воскресенье молились за победу союзников». Общий оборот компании «Нестле» возрос со ста миллионов долларов в тысяча девятьсот тридцать восьмом году до двухсот двадцати пяти миллионов долларов в тысяча девятьсот сорок пятом году. Кроме того, концерн занял лидирующее положение в мировом кофейном бизнесе.
Американская компания «Ай-Би-Эм» создавала машины, чтобы вести статистику поставок нефти фашистам в Германию и следить за расписанием поездов в лагеря смерти.
Отмечу, что в две тысячи первом году «Ай-Би-Эм» перечислила в фонд компенсации жертвам Холокоста три миллиона долларов. В двух- тысячном году «Нестле» выплатила в соответствующий фонд более четырнадцати миллионов долларов, признав, правда, только факт использования труда пленных. Означает ли это признание вины компаний-пособников нацизма?
Официально подобных обвинений этим компаниям представлено не было. Причиной выплаты компенсации, очевидно, явилась забота о репутации и доходах фирм.
По известным мне сведениям, лишь одна компания, «Хьюго Босс», была официально обвинена в сотрудничестве с нацистским режимом. Она шила униформу для фашистов. Ее владелец Хьюго Босс, чтобы спасти свое предприятие от банкротства, вступил в ряды нацистов и получил заказ на производство униформы СС, СА и Гитлерюгенда. Форма вермахта, разработанная этой компанией, признана лучшей за всю историю военной формы. После Второй мировой войны Хьюго Босс был признан пособником Гитлера, а его предприятию пришлось уплатить штраф размером в восемьдесят тысяч немецких марок. В 2000 году под давлением общественности компания «Хьюго Босс» вступила в фонд, созданный крупными немецкими фирмами для выплаты компенсаций бывшим пленным, работавшим на них в годы Второй мировой.
– Браво, Настя! – крикнул кто-то из зала.
Многие зрители захлопали. Директор местной школы почему-то не хлопал, а пристально глядел на Настю.
– Тема наших дебатов: «Успешность и мораль», – оглянувшись на надпись на доске за своей спиной, сказала Настя. – Она составлена неверно. В теме не сформулировано утверждение. Видимо, Михаил Аверьянович (Настя иронично склонила голову, как бы в полупоклоне к сидевшему напротив нее директору школы) хотел, чтобы это утверждение мы сформулировали сами. Вы хотели спросить нас, совместимы ли успешность в бизнесе и мораль, Михаил Аверьянович? Или по-другому: допустимо ли для успешного ведения бизнеса иногда нарушить моральные принципы? Всякий поймет, какого ответа вы хотите от нас. Примеров здесь можно привести массу: от компаний-производителей сигарет и алкоголя, вредящих здоровью, до компаний, производящих опыты на животных. Но мы взяли сейчас пример компаний, снабжающих войска во время войн. И, видимо, более узкий вопрос звучит так: «Можно ли считать действия, предпринятые вышеперечисленными компаниями в годы войны для своего успеха, аморальными?»
Разберем этот вопрос с юридической и моральной точек зрения.
Большинство перечисленных компаний являются американскими.
В США с тысяча девятьсот семнадцатого года существовал «Закон, запрещающий торговлю с врагами», или «The Trading with the Enemy Act, 1917», – уточнила она по-английски.
– Однако тринадцатого декабря тысяча девятьсот сорок первого года – что любопытно, через шесть дней после атаки японских фашистов на Перл-Харбор! – президент США Рузвельт издал дополнение к этому закону – Приказ номер 8389, разрешающий исключения из закона. Согласно Приказу номер 8389 были допущены возможности торговых отношений между американскими фирмами и нацистской Германией. С условием того, что каждое разрешение на торговлю будет рассматривать лично министр финансов США.
Именно Приказ номер 8389 разрешил «Стандарт Ойл» и другим американским компаниям торговать с нацистами во время войны. Через океан потоком отправились американские танкеры с нефтью для фашистской Германии.
– Из этого мы можем сделать вывод, – продолжила Настя, – что американские компании, торговавшие с нацистами, юридически закон не нарушали.
В зале, где до этого блуждали шорохи и тихие говорки, после этой фразы постепенно возникла тишина. Директор школы откинулся на спинку стула и поднял подбородок. Люди вглядывались в Настю. А она спокойно продолжала:
– Если компании не нарушали закон, принятый в их стране, совесть участников этих компаний должна быть чиста.
Нарушили ли они закон морали с точки зрения других стран, кроме США?
Очевидно, что высшим судом человечества над немецкими нацистами можно считать Нюрнбергский процесс. Исторический факт. Нюрнбергский трибунал оправдал трех нацистов. Один из них – рейхсминистр экономики Германии Ялмар Шахт. Высший суд морали признал экономиста Шахта невиновным.
Итак, мы имеем два факта. Первый: суд признал невиновным главного экономиста нацистской Германии. Второй факт: никакие суды мира не выносили приговоров о торговле американских и иных иностранных корпораций с нацистами (суды рассматривали только немецкие компании, такие как «Хьюго Босс»). Эти два факта дают возможность сделать следующий вывод. С юридической точки зрения действия компаний по получению прибыли во время войны не являются незаконными и, следовательно, не могут быть оценены как аморальные. До тех пор, пока не появится закон, опровергающий это, – беспристрастно добавила Настя. – Например, закон, который приравнял бы экономическую помощь воюющему государству к военной помощи.
…В метавшихся в моей голове мыслях я уцепился за Настину последнюю фразу. Она ведь предлагает ввести такой закон! Значит, она не оправдывает…
Все – и зрители в зале, и ребята на сцене – смотрели сейчас на Настю со странными лицами. Только выражения лиц были разными: у Артура, например, слегка пораженное, у Кати – возмущенное. А. В., прищурясь, разглядывал Настю.
Я, не разобравшись в собственных мыслях, все же ринулся на Настину защиту:
– Я бы хотел вот что сказать! – Я взял у нее микрофон. – Ведь эти… корпорации тогда могли думать, что Германия воюет с СССР как с коммунистической страной! А коммунизм у них считался злом. То есть они могли думать, что тот, кто сражается с коммунистами, хороший. И сами ведь немцы некоторые… под влиянием пропаганды думали, что они идут спасать Россию от коммунистов. Разве не так? Это потом уже они разобрались, что к чему.
– Но ведь разобрались же?! – переняла от меня микрофон подскочившая Катя.
– А может, когда разобрались, уже поздно было?
Мы с Катей вместе держали микрофон и близко глядели друг на друга одинаково отчаянными глазами. Я как будто возражал сам себе и тут же осознавал, что мои возражения слабы. А Катю в принципе эта тема возмущала, она красная стала, как помидор.
Настя отняла у нас микрофон.
– Это – область эмоций. Я закончила свое выступление. Таким образом, я поддерживаю точку зрения команды москвичей.
И передала микрофон мне, чтобы я повесил его на стойку. У меня руки опустились, и микрофон с противным звуком, от которого неприятно стало ушам, упал на пол.
Мы с Катей пошли на свои места – причем я, не очень соображая, едва не сел с ней на один стул. Из первого ряда поднялся Михаил Аверьянович, директор школы.
Он не пошел на сцену, а встал внизу перед первым рядом зрителей. Настя осталась стоять посреди сцены у него за спиной, а, оборачиваясь иногда, директор попадал взглядом на московскую команду. Микрофон перестал работать, и директор начал говорить без микрофона. Он был полноватый, добродушный, весь какой-то домашний. Голос его, хотя был отчетливо всем слышен, но словно тонул в мягкой обивке кресел первого ряда и бархатном старом занавесе сцены и от этого звучал тоже по-домашнему, приглушенно.
– Недавно я, знаете, был в областном центре. Участвовал в комиссии по проверке части «С» ЕГЭ по русскому языку, – рассказывал директор с мягкой улыбкой собравшимся почти задушевно, словно мы все сидели с ним дома за чашкой чая.
– Это сочинение? – уточнил А. В.
– Сочинение? Ну, можно и так сказать. Это вроде как дети должны что-нибудь написать по теме. И тема, представьте, была такая: «Мой герой». Да, мой герой. И вот загвоздочка, понимаете, – ребеночек, он должен объяснить, почему выбранный им герой является героем. Это – главная задача сочинения. И вот один пишет: «Мой герой – Гитлер».
– Из школы выгнали? – заинтересовался А. В.
– Что вы? – мягко замахал на него рукой Михаил Аверьянович. – Высший балл!!! Не верите? Да, вот так. Учительница ко мне прибежала: Михаил Аверьяныч, ничего сделать не можем! Ребенок тему раскрыл – раскрыл. Черты героя – целеустремленность, умение вести за собой, влияние на большое число людей – перечислил и доказал? Перечислил и доказал! А других критериев оценки части «С» нет. Нету! Нет такого критерия, как мораль. А есть плюю…плюрализм мнений. Об этом случае в газетах писали. А кто автор сочинения – так и не нашли. Все работы под шифрами.
– Настенька… – Директор тяжело поднялся по ступенькам на сцену и встал рядом с ней. – Настенька у нас одаренный ребенок. Какой реферат она написала недавно по обществознанию! Про торговлю американских компаний с Гитлером! Да вот вы, собственно, этот реферат сейчас и слышали.
Я вдруг понял, что эти дебаты директор устроил для одного человека. Для Насти.
А может, не только для нее?
– В Великую Отечественную войну нашу деревню не заняли фашисты, – вдруг сказал с гордостью директор. – Не прошли! И все тут знают почему.
– Иван Солнцев! – прозвучал вразнобой из зала десяток голосов, детских и взрослых.
– Иван Солнцев! Да. Вот ведь как случается на войне! Чудеса!!! Был человек из нашей деревни. Иван Солнцев. Обыкновенный человек. Пастухом работал в колхозе до войны. И случилось же так – что в войну лейтенант Иван Солнцев со своим взводом оказался возле нашей деревни. Десять дней! Десять дней Иван Солнцев не пускал врага к родной деревне. Через десять дней подошли наши войска и погнали фашистов далеко отсюда. Иван Солнцев пошел воевать дальше. И не вернулся. Растворился в войне. Не пришло на него похоронки. Лежит он где-то безымянный в братской могиле. Но все мы его помним. Иван Иванович Солнцев – наш герой! – Михаил Аверьянович коснулся легко Настиного плеча и отнял руку. – Он – прадедушка нашей Насти.
И директор тяжело начал спускаться обратно со сцены.
Все молчали. Только Артур крикнул ему вслед (голос Артура, прежде такой громкий и уверенный в микрофоне, теперь тоже будто тонул в окружающих предметах и звучал не так внушительно):
– Михаил Аверьянович! А кто же выиграл в наших дебатах?
– А нужно, чтобы кто-то выиграл? – повернулся к нему директор.
– Ну да. В этом же цель!
– Те американские корпорации тоже так думали, а? – Директор лукаво и опять по-домашнему, как добродушный дедушка, поглядел на Артура.
А я подумал, что этот кажущийся простоватым старичок совсем не прост.
– Вот ведь какая беда, господа художники, – обратился Михаил Аверьянович, дойдя до первого ряда, к А. В. и Малякину. – Сохранился у нас один-единственный портрет Ивана Солнцева… Люди нечасто фотографировались в те времена. Да фотография очень уж старая! И качество – сами понимаете… Сквозь стекло в музее совсем плохо лицо видно…
– Я нарисую его портрет! – сказал А. В.
Другой реакции лично я от Андрея Владимировича и не ожидал. Поразил меня Малякин! Он вдруг тоже сказал, что нарисует портрет Ивана Солнцева!
– Какое чудо! Два портрета! Господа художники! Создадим для вас все условия! Просите что хотите! За красками в город съездим, за всем, что нужно! – обрадовался директор. – Товарищи! Похлопаем художникам за инициативу, за доброе дело!
Весь зал зааплодировал.
На следующее утро А. В. не пошел с нами на этюды. Он и Малякин с этого дня запирались и рисовали в разных помещениях школы. Никому не показывали промежуточных результатов. Это была дуэль…
А мы с ребятами без А. В. в это утро отправились на этюды по привычной дороге. И встретились на ней с неожиданным препятствием…
Витёк с большой дороги
– Куда чешете? Здесь прохода нет!
Дорогу к реке нам преградила толпа мальчишек. Из нее выступил пацан повыше ростом, в кепке, с серыми наглыми глазами.
– Значит, так. Объясняю ситуацию, – сказал пацан. – Деревня – наша. Дорога – наша. Вы нам рыбу мешаете в родимой речке удить. Так что валите отсюда.
Мальчишки обступили своего вожака.
– Ща! – широко улыбаясь, ответил Ванька Рябушкин и положил свою джинсовую сумку для этюдов на траву. – Ну, подойди сюда, дорого́й! Катя, Лисичка, отойдите! Ребята, я приемы знаю!
Мы тоже положили сумки и встали рядом с Ванькой.
Оказалось, нас провели. Противники только этого и ждали.
Они схватили наши сумки и быстро вытащили оттуда что попалось под руку.
– Объясняю ситуацию снова, – сказал пацан-вожак. – Берем и делаем так!
Он взял в руку кисточку и продемонстрировал, будто ее ломает. Потом показал, как собирается выдавить краску из тюбика.
– Ближайший магазин с этой фигней – за двести километров отсюда. В деревне таких магазинов, понятно, нет. Выбирайте. Или вы дальше рисуете пальцами на песочке! Или забыли эту дорогу!
– Праильно, Витёк! – поддержал мелкий пацан. (Я его вспомнил, у меня память на лица. Он сидел с другим мальчишкой в кафе «Березка», когда мы с Настей там были.) – Еще и с девками нашими гуляют!
– Какими девками? – удивились наши ребята.
– Не доводите до конфликта, айвазовские! – посоветовал Витёк. – А то покажем картину Пушкина «Не ждали!». Ну? Праильный выбор сделан? Отдайте им сумки, пацаны! Предупреждаю! – весомо добавил Витёк. – Еще раз придете на реку – ломаем краски-кисточки. Сразу!
Мы взяли сумки и отошли на совещание.
– Отдадим сумки Кате и Лисичке и наваляем этим уродам! – предложил Ваня Рябушкин.
– И что? Их много! Кто-нибудь из них нападет на девочек! И главное – в следующий раз действительно сюда не придешь! – огорченно сказал я. – Сломают наши кисти и выдавят краски. А без сумок идти на этюды – смысла нет. Безвыходная ситуация! Точнее – безвходная!
– Непроходимое невежество! – машинально сочинила ответный каламбур Катя.
– Давайте пожалуемся Андрею Владимировичу! – пискнула Лисичка.
Мы снисходительно посмотрели на нее. Маленькая, не понимает. Мы уже давно не в том возрасте, чтобы решать конфликты с помощью взрослых.
– Может… Ночью пройти? – от отчаяния предложила Катя.
– А они придут на берег реки утром! – пожал плечами я. – Нет. Пока тут, действительно, ничего не поделаешь. К сожалению. Надо подумать. Пока пойдемте искать другое место.
Но это было еще не все!
На нашу дорогу подошли москвичи-«птенцы» во главе с Артуром.
Вид у них был выспавшийся, щеки розовые. Еще бы – они поселились в деревне в трехэтажном шикарном коттедже какого-то знакомого Малякина. С несколькими спальнями и бассейном. Этот знакомый, богатый москвич, сюда в это лето почти не приезжал и дал ключ от коттеджа Малякину. Таким образом «птенцы» с Малякиным и оказались именно в этой деревне на этюдах. Новости тут распространяются быстро, так что обо всем этом Катя и Лисичка узнали от поварихи. Кстати, уже потом, когда москвичи уехали к себе в Москву, оказалось, что родители «птенцов» заплатили за три недели их проживания немалые деньги. А Малякин эти деньги хозяину коттеджа не передал. Тот думал, что разместил детей бесплатно и вообще помогает искусству. А когда ему в деревне рассказали обо всем, страшно возмутился.
Но я отвлекся. В тот момент главное было не в том, откуда пришли москвичи. А в том, что «птенцов» без Малякина Витёк с пацанами беспрепятственно к реке пропустили!
– Это что ж у вас? Двойные стандарты? – удивился я.
– Союзники! Временные. У нас с ними водяное перемирие, – объяснил, ничего не объяснив, Витёк. И отправился со своими ребятами туда же – к реке. Только тут мы обратили внимание, что в руках у местных были удочки.
– Надо было им пригрозить, что удочки сломаем! Еще не поздно в принципе! – оживился Ваня Рябушкин.
– Удочки можно новые сделать. Или купить. А краски и кисточки мы тут правда нигде не купим. К тому же у них вон – союзники объявились. Хоть и временные. И они сейчас без Малякина, так что к драке легко могут присоединиться. Врагов станет вдвое больше, чем нас. Пойдемте, ребята! – сказал я.
И мы отправились искать другое место для этюдов. По дороге я – и не только я, наверное, – ломал голову: на какой почве у местных пацанов союз с москвичами? Я еще думал: неужели местные на нас ополчились из-за того, что я встречался с Настей? Катя на меня в последнее время странно смотрит. Может, Настя ей рассказала про наше свидание в «Березке»? Катя ведь в Настином доме живет. Девичьи секреты, всё такое… Если так, если из-за Насти вся эта каша заварилась – то что мне делать? Тогда, получается, я виноват. И что-то должен придумать, чтобы ребята не страдали. Именно я.
Мне почему-то вспомнилась картина Бруни в Русском музее, про Медного Змия. Сейчас, конечно, у нас не такая катастрофа, как у тех, на кого полился дождь из ядовитых змей. Масштаб несчастья гораздо меньше. Но это все же – настоящая проблема. И, поскольку А. В. рядом нет, вместо него должен защитить ребят я. Мое место на картине определено. Я обязан спасти ребят от этой напасти.
Как?..
Переговоры с врагом
Мы рисовали в тот день поле, сидя в теньке под деревьями на опушке. Нашли одинокое раскидистое дерево посреди поля. Золотилась скошенная трава в стогах. Освещение благодаря облачкам было шикарное. Большинство, естественно, выбрали натурой одинокое дерево. Я пошел наперекор заманчивому стандарту и рисовал скучный стог. Лисичка нашла лесной ручей рядом с полем. Мы на ручей не претендовали: все равно лучше Лисички никто из нас не нарисует.
Такое разнообразие и отсутствие А. В. пошло нам на пользу. Хотя реку рисовать все равно интереснее. Вода каждую минуту разная. Когда ребята отправились в школу обедать, я, передав свою сумку Ваньке Рябушкину, сказал, что догоню, и отправился на большую дорогу, к разбойнику Витьку́.
Витёк как раз шел от реки с удочкой, несколько местных – за ним.
– Поговорить бы! – предложил я. – Один на один!
– Ладно. Пацаны, идите.
– Мы рядом, если что, Витёк!
– Это что – всё из-за Насти? – спросил прямо я. – Так это моя личная проблема. Ребята ни при чем!
– Какой еще Насти? А, это? Да фигня! Эта Настя странная какая-то. Как будто не наша. Хотя – наша! – посуровел Витёк. – За нее мы тебе морду отдельно набьем. А проход закрыли не из-за тебя. Есть другая причина.
– Какая?
– Так тебе все и скажи! Это… Считай, это – Приказ номер 8389! О сделках с врагом! – хохотнул Витёк. – Ты ж был на дебатах?
– Был. Память у тебя отличная, Витя. Мне кажется, тебе в жизни больше дано, чем быть вожаком у хулиганов.
– Тебя Аверьяныч подговорил, что ли? Прям его слова! Иди отсюда…
Мои переговоры закончились без результата.
Дорога к храму
Через четыре-пять дней я сидел вечером на ступеньках школьного крыльца. Смотрел на восхитительный закат. Было грустно. На крыльцо вышел, утирая пот с лица платком, немолодой человек. Я его вспомнил по выдающемуся подбородку. Это был возчик, который в день приезда доставил нас от железнодорожной станции в деревню. Только теперь его подбородок стал тщательно выбритым.
– Уф, устал, популярно говоря! – пожаловался мне возчик. – Обои меня рисуют! Кажный день!
– Какие обои?
– Дак обои – и ваш учитель, питерский, и тот, москвич. Грят, у меня подбородок как у Ивана Солнцева. Вот и сижу, а они рисуют, популярно говоря. Два часа у то́ва сижу, потом два часа у энтова. Куды на один подбородок столько времени – ума не приложу!
– Вы – натурщик! – обрадовался я. – Значит, они не только по фотографии рисуют!
– Ну ты тово… Не обзывайся, популярно говоря! Ничево не натурщик, а просто похож на Ивана Солнцева. Да и чево мудреного – я же сродственник его.
– Как? И вы тоже родственник? А директор говорил: Настя – правнучка Ивана Солнцева. Девочка, которая выступала на дебатах!
– Дак и чево тут удивляться, популярно говоря? У нас половина деревни – родня Ивану Солнцеву! После него двое детишек осталось, после Ивана-то. Больше не успел нарожать. Настя – его прямая правнучка. А у самого Ивана шестеро сестер было да два брата. Братовья погибли на войне, да у них ить тоже дети были, по четыре, по пять человек. Раньше бабы много рожали. Не то что теперь, популярно говоря. Те дети тоже потом своих народили. Вот и считай – не сосчитаешь! Так и выходит – полдеревни у нас – родня Ивану Солнцеву. И защищал он их всех – своих родных. Потому и победил!
– У вас замечательный подбородок! – искренне похвалил я. – А вот не скажете ли вы… Как местный житель… Где тут найти красивые виды? Чтобы нарисовать можно было?
– Чево ж тут искать, популярно говоря? Луч-че храма-то не найтить!
– Какого храма? Мы вроде не видели храма нигде!
– А и не увидите! На лодке надо плыть. Он до то́ва, – возчик махнул рукой куда-то вправо, – плёса. Доплыть – а там он, родимый, и откроется. Отсюдова-то ево не видать.
– А лодку где можно взять? – обрадовался я.
– Да где… – Возчик недовольно закряхтел, а потом, махнув рукой, сказал: – Ладно! Дам я вам лодку! Мне, по правде, ваш учитель-то больше нравится. Тот, московский, больно бахвалист.
Так случилась неожиданная удача. Мы с возчиком дошли до его дома, и он вынес мне ключ от замка лодки. Потом произошла удача номер два, еще важнее! Возчик показал мне тропинку до реки на конце деревни. Таким образом, я разведал вторую дорогу к реке, на которой не было наших врагов! И еще получил лодку!
На следующее утро мы с ребятами отправились к реке по заветной тропинке. Оказалось, бережок, на который мы пришли, не был виден тому берегу, где обосновались москвичи и местные. А высадившись из лодки у плеса, мы просто ахнули от открывшегося вида. На горизонте на другом берегу сияли золотые купола и белел стройный корпус храма.
Этот день был совершенно счастливым.
Всю последующую неделю мы плавали к плесу.
После игры «Дебаты» я не мог понять своих чувств. Я и по-прежнему хотел встретиться с Настей, и в то же время словно был рад, что она не попадается мне в деревне. Мы уходили-уплывали на этюды рано утром и возвращались часов в восемь. Темнело здесь в июле, как и у нас в Питере, только около двенадцати, были на исходе белые ночи. Под окно к дому поварихи я больше не ходил. Но сам себе объяснял это тем, что очень устаю на этюдах. И вечером сил нет гулять.
В конце каждого дня мы прикрепляли свои работы канцелярскими кнопками на стенах музея-бывшей пионерской комнаты. На них смотрели гипсовый пионер с горном и голова Ленина, над ними свешивался флаг России. Вечерами мы иногда приходили в школьный кабинет музыки. Нашли там антикварные пластинки 1970–1980-х годов, с указанной на обложке ценой в один рубль двадцать копеек. Такие, наверное, А. В. слушал со своими друзьями-пионерами, когда они ездили на этюды в такую же деревню сорок лет назад. Мы, стараясь не поцарапать, ставили на эти пластинки иглу антикварной радиолы, как показал нам в первый день А. В. Под музыку читали тексты на обложках пластинок. Иногда Лисичка играла нам на фортепьяно – она и в этом оказалась вундеркиндом.
Еще вечерами мы, если оставались силы, играли в школьном дворе в футбол или в спортзале – в волейбол. Школьная повариха приносила нам утром – кашу, а на ужин – макароны с тушенкой и суп, который мы не съедали в обед, потому что уплывали на весь день на лодке к храму. И выставляла в глиняной миске груду хлеба, используемого нами в плавании как сухпаек. Чай мы кипятили в школе самостоятельно, в чайнике. Брали его на лодку в пластиковых бутылках. В общем, со времен детства А. В. почти ничего не изменилось. Под пластинки на радиоле мы один раз танцевали в шутку – дрыгали ногами и вообще бесились. Уже перед сном к нам выходил изнуренный Андрей Владимирович. Смотрел наши работы.
– Вот сам не ждал, ребятки! – каждый раз извинялся А. В. – Взялся за портрет! А вы остались без меня!.. Но я смотрю – вы отлично справляетесь!
И что-нибудь объяснял каждому, разбирал ошибки в работах.
…Через неделю Настя принесла нам на ужин хлеб вместо школьной поварихи.
– Помоги, пожалуйста! – попросила она меня. – Нужно еще принести вам суп и второе. Летом школьная столовая не работает, и мама готовит для вас дома. Котелки довольно тяжелые. Мама возит их вам на тачке. Сегодня я решила ей помочь.
«Только сегодня? У тебя же каникулы. Ты все время свободна!» – подумал я. Но не сказал. Она была такая красивая… Я не видел ее с дебатов, почти две недели!..
Я повез от дома поварихи тачку с двумя большими котелками.
– Вы где-то пропадаете целыми днями, – сказала Настя. – Я так давно тебя не видела…
От того, как это было произнесено, у меня часто забилось сердце.
– Знаешь что… Я бы хотела прийти к вам. Посмотреть, что и где вы рисуете. Твое приглашение еще в силе?
– Д-да…
Я подумал – неужели в это расчетливое сердце проникли эмоции? Ей хочется прийти посмотреть, как я рисую! Может быть, она поймет меня, если увидит мир с моей точки зрения! Там, где золотые купола отражаются в меняющейся каждый миг реке!
Я очень надеялся, что Настя изменится. Тогда я бы стал самым счастливым человеком в мире!!!
– Приходи! Мы теперь ездим на лодке на этюды! Поэтому ты меня и не видела! Приходи завтра!
И я рассказал ей про наш тайный путь – вторую тропинку к реке.
Союз врагов распадается
Утром в назначенный час мы с ребятами ждали Настю у начала тропинки. Ее не было.
– Долго стоим! Как бы вражеская коалиция не заметила! – сказала Катя.
И тут они действительно появились. И местные во главе с Витьком. И москвичи с Артуром.
– Здоро́во, шишкины, – сплюнул на землю Витёк. – Вот и пришло ваше утро в лесу. Последнее! Какому репину первому по репе настучать? Тебе, видать? – Витёк подошел ко мне вплотную. – Ключ от лодки давай сюда!
Ключ был зажат у меня в руке. Катя, стоявшая совсем рядом, незаметно для других взяла меня за руку, вынула из ладони ключ и быстро побежала к домам. У нее было несколько секунд, пока враги не поняли, что случилось. Бегала Катька отлично, это мы все знали после того, как в первые дни в деревне Михаил Аверьянович устроил для нас, местных и москвичей дружеский спорттурнир.
Двое врагов кинулись за Катькой. А мы бросили свои сумки на землю – тут уж было не до них. И через секунду готовы были ринуться в бой.
– Вот это да! Как здорово, что все мы здесь… сегодня собрались!
Почему наши враги не двигаются с места?
Мы не сразу осознали, что голос кого-то, подходившего к нам сзади, принадлежит Андрею Владимировичу.
А. В. нёс в руках что-то большое, прямоугольное, завернутое в светло-коричневую оберточную бумагу. Его с победным видом сопровождала Катя. Пара врагов шла поодаль, как два шакаленка за львами.
– А я вас искал! Хотел сегодня поплыть на лодке с вами, ребята! – обратился к нам А. В. – И поделиться! Я ведь закончил портрет Ивана Солнцева! Мало, конечно, фантастически мало времени потратил – всего две недели! Но это было вдохновение! И, кажется, за такой небывало короткий срок… Получилось!
Он развернул оберточную бумагу.
Кто-то из местных присвистнул.
С портрета на нас смотрел… Витёк. Только немного взрослее, каким он мог бы стать лет в восемнадцать – двадцать. Те же серые глаза. Только с добрым выражением.
– Как же я не увидел тебя раньше! – сказал стоявшему прямо перед ним Витьку́ потрясенный А. В. – Как проглядел?! Одно лицо!
– Дак он же – правнук Ивана Солнцева! – сказал кто-то из местных ребят постарше. – У Ивана Солнцева двое детей было. В деревне живут два правнука. Настька по одной линии. И Витёк – по второй.
– Эй, командор! Как же наш уговор? – напомнил Витьку́ о чем-то Артур.
– Иди ты… Со своим уговором.
Витёк повернулся и зашагал в деревню. Ватага местных, переглянувшись друг с дружкой, – за ним.
Витёк обернулся к Артуру и крикнул:
– Наш договор отменен! А сам если тронешь питерцев – будешь иметь дело со мной!
Андрей Владимирович, ничего не понимая, глядел вслед Витьку́, очевидно, думая только о небывалом сходстве… Потом, радостный, сказал нам:
– А всё же! Всё же! Как я угадал! А?! Похож!!!
И от чувства счастья предложил Артуру с командой:
– А у вас-то лодка есть? Нету? Давайте мы вас с ребятами к плёсу доставим! В три, четыре заплыва! Какой там храм, говорят! Самому не терпится увидеть!
И мы отправились к плёсу в три-четыре заплыва. А. В. перепутал всех и в одну лодку усаживал и нас, и москвичей вперемешку.
– Что? «Не всякий, кто пришел куда-то первым, на своем месте остается!» – не утерпел съехидничать Артур в лодке передо мной и Катей.
– Да нам не жалко. Пожалуйста. Наша Лисичка… наша Алиса все равно нарисует этот храм лучше любого из вас. И лучше вашего Малякина! – отрезала Катя.
– Посмотрим!
– Посмотрим!
– А что у вас за договор был с местными? Теперь-то можешь сказать? – спросил я.
– Мы этим дефективным сигареты покупали. В магазине. Они несовершеннолетние, им не продают, – равнодушно выдал Артур.
– Так вы ведь тоже все несовершеннолетние, – прищурилась Катя.
Артур промолчал.
Кто же покупал местным сигареты? У нас с Катей сейчас, наверное, вертелась одна и та же мысль на уме. «Неужели… сам Малякин? Да ну! Не может быть! До такой низости опуститься?! Он же педагог все-таки. Заслуженный…» «Что ты там заслужил?» – вспомнил я слова А. В. И еще одна фраза тут же следом прозвучала в моей памяти: «Не всякий, кто пришел куда-то первым, на своем месте остается!»
Я где-то ее слышал еще раз. Не сейчас, от Артура. Не тогда, когда на берегу Малякин подколол этими словами А. В… Когда же?
И тут я вспомнил!
В тот, первый день без А. В., когда местные нас подкараулили и пригрозили уничтожить кисточки и краски! Мы вернулись тогда в деревню, думая, где искать новую натуру. На крыльцо школы вышел Малякин, передохнуть, видно, от рисования портрета Ивана Солнцева. И сказал нам, явно радуясь, эту фразу:
«Не всякий, кто пришел куда-то первым, на своем месте остается! А?»
Откуда Малякин знал, что местные нас турнули от реки?!
Москвичи ему сообщить не могли: они на тот момент еще с этюдов не вернулись.
Теперь я был уверен, что именно Малякин устроил всю эту подлость. Натравил местных ребят на нас, чтобы досадить Андрею Владимировичу. Был готов вмешать в драку даже своих «птенцов». И покупал детям сигареты, наплевав на их здоровье. Среди большой команды Витька́ были и семи-восьмилетние ребята.
Это была первая мерзость, с которой я столкнулся в жизни.
Когда мы высадились у плеса, я рассказал о своих догадках Кате и ребятам.
Все возмутились. Но это были лишь предположения. Настя бы сказала, что доказать их без фактов нельзя. А Малякин никогда не признается в своей подлости. И «птенцы» против него не пойдут.
Тут я впервые за утро вспомнил про Настю. Про то, что она так и не пришла на тропинку, где мы с ребятами ее ждали.
В костре
В тот вечер я снова сидел в кустах у дома поварихи. Очень хотелось поделиться с Настей, рассказать обо всем, что случилось. И спросить, кстати – почему она не пришла?
«Что же я прячусь? Пора уже открыто постучаться в ее дом! Настя ведь сама напросилась к нам на этюды. Значит, я могу запросто прийти к ней и поговорить!» – подумал я.
Я направился к ее крыльцу. И тут из дома вышла Настя. Вместе с… Артуром.
Я растерялся и рассердился, причем не знаю, что раньше. Наверное, выражение лица у меня стало самое глупое.
– «Не всякий, кто пришел куда-то первым, на своем месте остается!» Признай факт, брат! Красивые девушки выбирают победителей! – сказал, проходя мимо меня, Артур.
А Настя даже не посмотрела в мою сторону.
– В чем же ты… победитель? – нашел в себе силы спокойно спросить я.
Они переглянулись. Артур то ли хмыкнул, то ли хихикнул.
Все это было непонятно. И очень больно…
…Вечером мы в кабинете музыки слушали пластинки на радиоле. Я машинально перечитывал имя исполнителя на потертой обложке. Булат Окуджава. Мелодия была грустная и в то же время уносящая ввысь…
– Ребят, я поставлю еще раз!
– Ну давай, Дим. Что-то ты не в настроении…
А душа, уж это точно, ежели обожжена,
Справедливей, милосерднее и праведней она… —
пел Окуджава.
О справедливости и милосердии я сейчас не думал, а вот обожженной моя душа была…
Обжегший ее костер, как и предупреждал певец прошлого века Булат Окуджава, заставил меня с головой ринуться в творчество. С того дня я рисовал и рисовал с утра до вечера и думал о картинах даже ночью. Как будто мое подсознание специально ставило перед мыслями заслон из образов и сюжетов.
В этом ярком костре я неожиданно придумал сюжет картины, который похвалил А. В.
– Нормально! – сказал он удивленно.
Ого! «Нормально» у Андрея Владимировича – высшая похвала! Ребята, побросав свои работы, окружили меня. Мы рисовали не у плёса, а на том берегу, откуда раньше нас изгнал Витёк со своей бандой.
– Молодец, Димка! – сказали все.
– Слушай, Дмитрий! А я, пожалуй, выставлю эту твою работу на конкурсе в Питере! А? Вместе с «Лесным ручьем» Алисы! Никто не возражает? Я никого не обидел? – спросил А. В.
– Да ясно, что они лучшие! А мы свои гениальные работы еще напишем! – улыбнулся Ваня Рябушкин.
Все его поддержали.
– А что за конкурс-то, Андрей Владимирович? Тот самый, международный? Что вы о нем узнали? – поинтересовалась Катя.
– Международный, да. Там призы какие-то. Миллион, что ли, рублей. Не помню точно. Я вам название скажу, вы сами посмотрите.
– Ну да, действительно! «Что мне ваш миллион, если я управляю Вселенной»! Андрей Владимирович, Перельман, отказавшийся от миллиона долларов, – не ваш, случайно, друг? – поддела Катя. – Он как раз в Питере живет!
– Нет. А кто это?
– Наверное, Перельман так же ответит, если его спросить, кто такой Абрамович. Перельман – человек, доказавший гипотезу Пуанкаре! Одну из десяти неразрешимых задач математики! Ему присудили за это миллион долларов. А он от него отказался. Гипотеза Пуанкаре объясняет происхождение трехмерной Вселенной из одной точки. Как-то так. Перельман сказал: «Я знаю, как управлять Вселенной. Что мне ваш миллион?»
– Силен парень! – одобрил А. В. – А кто такой Абрамович?
– Ну вы даете! Известный миллиардер!
– Чем же он известен?
Я смеялся вместе с ребятами, первый раз за много дней. И все думал: «А. В. меня похвалил! Он даже Алису хвалил всего два раза за целый год в художке!»
Я принялся опять за свою картину. Смотрел на нее теперь как будто по-другому, глазами А. В. Увидел даже сам некоторые недостатки.
Дорисовывать ее нужно будет уже дома. Через два дня мы уезжаем.
Бумеранг предательства
За день до отъезда Малякин показал свой портрет Ивана Солнцева.
Через Михаила Аверьяновича Малякин собрал всю деревню в актовом зале школы. Портрет на подрамнике посреди сцены был эффектно задрапирован малиновой тканью. Художник, скрестив руки на груди, стоял рядом.
Артур и еще один «птенец», державшие портрет с двух сторон, сорвали с него ткань. Малякин еще устроил выгодное освещение: на картину в полутемноте был направлен маленький прожектор. Зрители зааплодировали.
– Спасибо! Спасибо за ваш талант!!! – расчувствовался директор школы и, встав из первого ряда, протянул руку Малякину.
Тот нагнулся и пожал ее со слегка снисходительным видом.
– О, не благодарите! Это не моя заслуга! Талант мне дан оттуда! – Малякин указал ладонью вверх. – Я – всего лишь скромный проводник!
– Чего это он – проводником, что ли, работает? – спросила меня сидевшая рядом женщина. Это была школьная повариха, мама Насти. – А говорят – в Москве зарплаты хорошие! Подрабатывает, видать, на поезде. Ой ты, жизнь!..
Малякин продолжил:
– Портрет вашего земляка, безусловно, станет украшением… ближайшей художественной выставки, посвященной истории Великой Отечественной войны, в Москве.
Иван Солнцев с золотой звездой Героя СССР на парадном пиджаке бесстрастно смотрел на зрителей.
– Но потом… портрет вернется к нам? – решил уточнить директор.
– Вы полагали, я нарисовал его для вашей школы? – Малякин улыбнулся и развел руками. – Ну, милейший Михаил А… Анатольевич! Это было бы… несолидно, согласитесь! Я ведь широко известный в мире художник, в отличие от Андрея Соколова. А приобрести мою картину официально ваша школа не сможет. Эту работу знатоки оценят в три-четыре тысячи долларов. Это планка, установленная уже даже не мной. Но в качестве меценатской помощи я передал бы этот портрет… Центральному музею Великой Отечественной войны в Москве. Мой арт-агент уже ведет с ними переговоры. Так что скоро, – он усилил торжественно голос, – о моей картине… о вашем земляке узнает вся страна. Правда, подпись «Портрет Ивана Солнцева» я поставить не смогу. Вы поймите – посыплются вопросы, претензии от родственников других героев. Спросят: почему я избрал именно этого человека. Не хотелось бы оказаться в подобной щекотливой ситуации. Поэтому я решил назвать этот портрет «Один из 11 657». Одиннадцать тысяч шестьсот пятьдесят семь человек за годы Великой Отечественной войны были награждены званием «Герой Советского Союза». Вот так! Не благодарите!
– Не буду! – согласился Михаил Аверьянович.
В зале хихикнули.
Зрители стали расходиться, оживленно переговариваясь.
– Слышь, питерец!
Ко мне подошел Витёк.
– Я тут это… в Макаровку решил поступать. Или другое военное. В Питер, он к нам близко. Можешь для меня узнать, реально ли на бюджетное?
– Могу. А ты в каком классе учишься?
– В восьмой перешел.
– Тогда у тебя еще два года есть. Скорее всего, тебе нужен будет английский, математика и физика. Я узнаю точнее и тебе напишу. Ты есть ВКонтакте?
Я тут же нашел Витька через телефон, и мы даже добавились в друзья.
Почти все из зала разошлись. Я решил посмотреть напоследок на настоящего Ивана Солнцева. Портрет работы Андрея Соколова висел на почетном месте в школьном музее.
Музей оказался открыт и безлюден. Иван Солнцев смотрел на меня добрыми всепонимающими глазами, как будто говорил:
«Все пройдет, парень! Еще и не такое на свете бывало! Я уж знаю…»
Я сфотографировал на память Ивана Солнцева. И россыпь старых пластинок с антикварным проигрывателем для них. Еще решил запечатлеть голову Ленина и пионера с горном. Пионер лучше получился бы боком, со стороны двери. Я подошел к входу. И через тонкую деревянную дверь в тишине из коридора услышал близко разговор.
За дверью стояли двое.
Один голос я узнал бы из миллионов. Настя!
– Как же так, Артур? Я ведь для тебя даже обманула этого мальчика… Узнала про лодку и плёс и время, когда они будут на той тропинке…
– Настя! Ты выбрала между вечным лузером и тем, кто всегда будет победителем. Это нормально. Но теперь я уезжаю и… Если честно, у меня есть девушка в Москве. Она из такой семьи, что, если я хоть в чем-то проколюсь, мне не дадут с ней встречаться. Ей пятнадцать. В будущем я надеюсь жениться на ней. Это – моя цель. Ты просто не представляешь, кто ее отец! Другого такого шанса у меня в жизни, я думаю, не будет. Так что, пойми… Ты – редкая красотка, и я тебя не забуду. Но красота проходит с годами. А остается у человека то, что делает его будущее. Так что я даже в соцсетях с тобой переписываться не смогу. А то, о чем ты мечтала – приехать ко мне в Москву, – как ты понимаешь, не получится.
Так я узнал о предательстве Насти. И стал свидетелем того, как это предательство вернулось к ней бумерангом. Только это меня не утешило.
Парадокс заключался в том, что именно теперь, когда она стала свободна, я потерял ее навсегда.
Я распахнул дверь. Настя стояла в коридоре у стены. Одна. Она увидела меня.
Я подошел к проигрывателю и поставил для нее пластинку.
Стать богатеем иной норовит,
Золото копит, ночами не спит.
Не все то золото, не все то золото,
Хоть и сверкает и даже звенит…
…Чистое сердце в дорогу готовь,
Древняя мудрость сгодится и вновь.
Не покупаются, не покупаются —
Доброе имя, талант и любовь, —
спел для Насти старинный певец Окуджава…