С Луселией я встретилась на следующий день. День был особенным — состоялась генеральная репетиция «Рождественской сказки», и прошла вполне удовлетворительно. Не без накладок, конечно, но накладки во время прогона — вещь почти неизбежная. Более того, среди персонала нашей Оперы бытует поверье, что если генеральная прошла без сучка, без задоринки, то премьера, скорее всего, провалится.
С Луселией мы были соседками не только по комнате, но и по столу в гримёрной, поэтому, переодеваясь и разгримировываясь, я постоянно слышала её щебетание, обращённое, правда, по большей части не ко мне. Я причесалась и принялась закалывать волосы, когда Луселия снова обратила на меня внимание.
— Да у тебя их две! — сказала она, глядя на мои заколки.
— Да, парные.
— Слушай, отдай одну мне, а?
— Отдать тебе? У тебя разве своих нет?
— Таких — нет. Я о такой давно мечтала.
— Они же парные.
— Тем более. Значит, у тебя одна останется.
Я вытащила заколку из волос, подержала в руке. Отдавать было жалко, отказывать — неловко. Придумать же достойную причину для отказа я с ходу не могла.
— Ну дай, а? — просила Луселия. — Что тебе стоит? А я тебе свою шляпку дам поносить. Помнишь, с листьями, ведь она тебе понравилась?
Я вздохнула и протянула заколку приятельнице, твёрдо сказав себе, что не в вещах счастье. И ещё неизвестно, что хуже — мучиться сожалением о потерянной заколке, или чувством вины, оттого что из жадности отказала в пустяковой услуге.
— Спасибо! — обрадовалась Луселия. — А шляпку когда захочешь возьмёшь, хорошо?
Я махнула рукой, вдела в волосы вторую заколку и пошла к выходу.
Премьера должна была состояться два дня спустя. Чувствовала я себя вполне прилично, а потому решила свои занятия всё же не прерывать. Если я снова почувствую себя такой же усталой, то, конечно, придётся снизить нагрузку. А сейчас я опять пришла в пустующий класс и, запершись там, повторила вариацию[9] Софии. Вроде бы получалось неплохо. Невольно вспомнился недавний сон и чувство полёта, которое я тогда испытала. Жаль, что нельзя повторить это наяву, ведь даже сумей я вспомнить тот свой танец в подробностях, теперь я не была такой невесомой, как в своём сне. Как же там было? Вроде бы там начиналось с балансе[10], потом шло несколько прыжков… Я попыталась изобразить своё тогдашнее движение. Да, вот так. Потом па де буре[11] и пируэт. Я начала напевать про себя, хотя музыка вспоминалась ещё хуже, чем танцевальные па. Но совсем без неё было скучно и неудобно.
Танцевала я сначала медленно и неуверенно, не столько вспоминая, сколько импровизируя, но постепенно увлеклась. Мои движения становились всё изящнее и увереннее, танец разворачивался и развивался. Словно кто-то подсказывал мне, что делать дальше, и музыка, которую я слышала в своём воображении, становилась всё явственней и громче. Я пыталась воплотить в своём танце воспоминания о полёте и счастье, пережитых во сне.
Нога внезапно неловко подвернулась, и лодыжку пронзила острая боль. Я остановилась, с трудом удержав равновесие, и замерла, прислушиваясь к себе. Боль потихоньку уходила. Я осторожно наступила на пострадавшую ногу, встала на пальцы, сделала пируэт, но всё было в порядке. Нога слушалась и больше не болела. Ух, а то я уже испугалась…
Впервые оглянувшись по сторонам, я наконец-то заметила, что за окнами уже совсем темно. Это сколько же я так протанцевала? Не меньше часа, ведь начинала я в сумерках. Как бы опять не перетрудиться. Было тихо, даже как-то слишком тихо, как бывает, когда только что был шум, и вдруг прекратился. Ничего удивительного, ведь музыка была такой реальной, что впору поверить, будто я и впрямь танцевала под аккомпанемент оркестра.
Перенапряжение на следующий день дало о себе знать, так что Соланос обратил внимание, что я танцую, что называется, в полноги. Мне оставалось лишь порадоваться, что в этот раз с нами занималась не сеньора Вийера. Тогда бы я не отделалась замечаниями и призывами собраться и быть повнимательнее.
Я переобувалась после урока, когда ко мне подошла Луселия.
— Анжела, ты не брала заколку?
— Какую?
— Которую ты дала мне недавно.
— Нет, а что?
— Она пропала, и я нигде не могу её найти!
— Может, она у тебя дома лежит?
— Искала я дома, нет её там!
— Ну, тогда не знаю, — я развела руками.
Луселия отошла и, что-то ворча себе под нос, принялась перетряхивать свой ящик. Подошла Бьянка и предложила пойти погулять вместе с ней и ещё несколькими девочками, но я отказалась, решив как следует отдохнуть перед завтрашней премьерой.
Премьера! Первая за всё время моей работы в театре. Ради такого случая я даже изменила своей привычке являться в последний момент и пришла одной из первых. Конечно, если подумать, спектакль как спектакль, но у меня в жизни было слишком мало праздников, чтобы упускать даже самый пустяковый из них. Хотя и ответственность большая — от того, как мы все сегодня станцуем, зависит, быть или не быть всему балету. Но если всё пройдёт удачно, нас ждёт угощение и поздравления, пусть не от публики, которая, конечно, не снизойдёт до танцовщиц кордебалета, но от дирекции и наших балетмейстеров.
Войдя в непривычно пустую комнату, я бросила на стул сумку, поздоровалась с теми, кто пришёл ещё раньше меня (таковых оказалось всего двое) и подошла к ряду манекенов с нашими костюмами. Сегодня можно было не торопиться, поэтому я лишь посмотрела, нет ли на моих платьях пятен или иных дефектов. Конечно, костюмеры всё тщательно проверяют, но я немного волновалась и хотела убедиться во всем сама. Длинное платье для бала, пачки Снежинки и Цветка были в полном порядке. Я вернулась к столу, глянула в зеркало, опустила глаза и увидела лежащую на столешнице заколку.
Я взяла её в руки. Заколка была та самая, подаренная мной Луселии, а потом ею потерянная. Странно, я ведь только что подходила к столу и была готова поклясться, что на нём ничего не было. Я оглянулась на вполголоса беседующих товарок. Да нет, не похоже, чтобы кто-то из них положил её, когда я отворачивалась. Значит, я сама была невнимательна. Наверно, кто-то из уборщиков нашёл вещицу и, зная, что она принадлежала мне, оставил у меня на столе. И что теперь делать? Снова отдать Луселии? Но мне так не хотелось с ней расставаться, а Луселия уже, наверное, смирилась с пропажей… Слаб человек — я ещё раз оглянулась на девушек и спрятала заколку поглубже в свой ящик.
Спектакль прошёл хорошо. Публика осталась довольна и поаплодировала даже нам, особенно после танца Цветов. Дотанцовывая финальный вальс и склоняясь в общем поклоне, я уже не сомневалась, что всё удалось и праздник нам обеспечен. Занавес пополз вниз, девушки стайкой направились за кулисы, освобождая сцену для выхода исполнителей главных партий, которых будут вызывать персонально. Я пошла вместе со всеми, но сразу за кулисами отстала. Сейчас у нас в гримёрной будет толкотня и давка, которых я терпеть не могла. Лучше немного подождать и прийти, когда там будет чуть посвободнее.
— Эй! — раздался окрик за моей спиной. — Это ты — Анжела Баррозо?
Обернувшись, я увидела одного из помощников режиссёра, в чьи обязанности входило давать звонки на выход, следить за очерёдностью этих выходов, а также разносить записки, посылки артистам и делать прочую мелкую работу. В руках у него был роскошный букет из белых лилий и диковинной, никогда раньше мной не виданной, разновидности ирисов.
— Да, это я.
— Тогда держи, — и помощник вручил мне букет. — Это тебе!
Я взяла пучок обернутых белой кружевной бумагой цветов, пребывая в состоянии полнейшей растерянности. Мне никогда не дарили букетов, и я совершенно не представляла, кому это могло понадобиться.
— От кого это?
— Не знаю, — помощник пожал плечами. — От кого-то из зрителей.
Он подмигнул мне и вразвалочку затопал прочь. Я проводила его взглядом. Идти с этим букетом в гримёрную не хотелось, ведь он наверняка вызовет шквал вопросов, на которые я не знаю, как отвечать. Но стоять на месте было глупо, тем более что вокруг уже собирались поклонники, готовившиеся лично выразить своё восхищение солистам.
И всё же этот подарок мне польстил. Хоть моя неуверенность в себе и заставила заподозрить в нём розыгрыш, но, подумав, я решила, что такие цветы, редкие и дорогие, особенно среди зимы, в насмешку дарить не станут. Нет, кто-то таким образом высказал восхищение, одобрение или просто дружеские чувства. Вот только почему он не подошёл ко мне сам?
Праздник прошёл прекрасно, я постаралась забыть обо всех огорчениях и держаться подальше от Паолы и иже с ней. Она на меня тоже не обращала внимания, что меня вполне устраивало. Мы поели, выпили, посмеялись, поболтали, даже потанцевали немного, несмотря на усталость, и разошлись. Большинству из нас назавтра, как обычно, предстоял ранний подъём.
— Плавнее, плавнее, сеньориты, следите за носком. Лукреция, будьте внимательней! Теперь манеж[12]! Легко и плавно! Бежим, бежим! Так! Теперь выстраиваемся! Лукреция, вы забыли, где ваше место? Да что это с вами сегодня такое?
По-моему, несчастная Лукреция просто-напросто мучилась от похмелья, ибо вчера выпила явно больше, чем нужно. Но говорить такое балетмейстеру было себе дороже, поэтому девушка, скорчив мученическую гримасу, встала там, где было указано.
Рояль заиграл следующую часть танца, я повторила привычные движения вместе со всеми. Стоя в заднем ряду, можно особо не стараться, и я поначалу не старалась, но, вспомнив своё решение танцевать каждый раз, как солистка на публике, постаралась собраться и показать всё, на что была способна. На меня никто не смотрел, но это, как ни странно, лишь добавляло мне решительности. Когда мне приходилось танцевать на глазах у всех, я стеснялась, а вот будучи этакой невидимкой…