Когда девочкам исполнилось по двенадцать лет, Залаченко еще больше ожесточился. Когда он жил в их квартире, насиловал Агнету каждый вечер. Но и сестры тоже изменились; это чувствовалось по странному блеску, появившемуся в глазах Камиллы, и вышколенной «модельной» грации, с которой она теперь двигалась, когда выходила встречать в дверях отца.
Именно тогда все решилось. Когда битва стала смертельной, сестры взяли враждующие стороны, и пути к примирению оказались отрезаны. Особенно после того как Агнета, после избиения на кухонном полу, получила неизлечимое повреждение мозга, а Лисбет облила Залаченко «коктейлем Молотова» и смотрела, как отец заживо сгорал на переднем сиденье своего «Мерседеса».
Тогда все стало всерьез, не на жизнь, а на смерть. Прошлое превратилось в бомбу, готовую взорваться в любой момент. И теперь, когда спустя столько лет Лисбет выходила из-под темной арки на Тверском бульваре, жизнь на Лундагатан промелькнула в ее памяти с быстротой молнии в виде отдельных, сменявших друг друга сцен.
Лисбет была здесь и сейчас. Она видела перед собой просвет, куда стрелять, и не сразу осознавала свои действия. Передвигалась, как в замедленной съемке, и только когда Камилла, в черном платье и туфлях на высоком каблуке, ступила на красную ковровую дорожку, прибавила шагу, оставаясь бесплотной тенью.
В ресторане играли струнные, звенели бокалы, а снаружи все время лил дождь. Капли плясали на мокром асфальте. Мимо проехала полицейская машина. Лисбет перевела взгляд на охрану и спросила себя, когда они ее заметят, до выстрела или после? Предугадать было невозможно, тем не менее все затягивалось. Сумерки сгущались, на улицы опустился туман, и Камилла наконец привлекла к себе всеобщее внимание.
Сестра оказалась в своей стихии. О, она всегда была мастерицей немых сцен… Глаза Кузнецова загорелись, совсем как у мальчишек на школьном дворе много лет назад. Эту силу Камилла получила с рождения. Лисбет следила за каждым ее шагом, за Кузнецовым, который вдруг подтянулся и развел руки в приглашающем жесте, за столпившимися в окнах любопытными гостями.
В этот момент со стороны улицы раздался голос, которого Лисбет, можно сказать, ждала – «вон там, смотрите». Один из телохранителей, блондинистый крепыш с плоским носом, указывал на нее пальцем. Дальше ждать было нечего.
Лисбет поднесла руку к кобуре «Беретты». Сразу стало холодно внутри – совсем как в тот день, когда она метнула в отца молочный пакет с бензином. Камилла застыла в ужасе. По меньше мере три охранника уставили на Лисбет черные дула. Оставалось действовать – молниеносно и безжалостно.
Тем не менее Лисбет медлила – и сама не понимала почему. Чувствовала только, что она не только упустила свой единственный шанс, но и оказалась лицом к лицу перед целой армией врагов, и возможности отступить не оставалось.
Камилла не заметила ее колебаний. Она слышала лишь собственный крик и видела, как телохранители рванули оружие. Инстинктивно поняла, что все кончено и в любую секунду ее грудь может разорваться в клочья под градом пуль. Но атака задерживалась, и Камилла спряталась за спину Кузнецова. На какое-то время стихло все, кроме его тяжелого дыхания, а потом вдруг стало ясно, что колесо закрутилось в другую сторону.
Теперь опасности подвергалась не она, а темная фигура впереди, лица которой Камилла все еще не видела. Фигура склонила голову, занимаясь мобильником, и это была не кто иная, как ее сестра Лисбет. Ненависть обожгла Камиллу волной, запульсировала в горле. Увидеть, как Лисбет умирает в мучениях – это стоило больше, чем минута смертельного ужаса.
В общем, все складывалось лучше некуда. В то время как Камилла стояла окруженная стеной охранников в пуленепробиваемых жилетах, Лисбет одиноко мокла на тротуаре под дулами направленных на нее пистолетов. Это был миг, в котором хотелось остаться навсегда. По крайней мере, возвращаться к нему снова и снова. Лисбет была раздавлена, почти уничтожена. И Камилла крикнула, чтобы развеять последние сомнения охраны:
– Стреляйте же! Она хотела меня убить!
Секунду спустя и в самом деле прогремело нечто похожее на выстрел. Этот звук отозвался в теле Камиллы пронизывающей дрожью. Сестры она больше не видела, потому что вокруг сразу забегали люди. Но отчетливо представляла себе, как та истекает кровью на тротуаре под градом пуль.
Камилла ошиблась. То, что она приняла за выстрел, оказалось… Собственно, что это было – бомба, взрыв? У входа в ресторан творился невообразимый хаос. Как ни боялась Камилла пропустить момент гибели Лисбет, а не могла оторвать глаз от бушующего человеческого моря. Она ничего не понимала.
Виолончелисты перестали играть и с ужасом смотрели на улицу. Многие в зале зажали ладонями уши. Другие держались за сердце или просто кричали от страха, но большинство устремились к выходу. И только когда двери распахнулись и первые гости выбежали на дождь, Камилла поняла все. Никакой бомбы не было. Причиной паники стала музыка, такой сумасшедшей громкости, что она не воспринималась как звук. Вибрирующая на немыслимой частоте воздушная волна – вот что превратило праздник Кузнецова в хаос.
– Что это… что это было? – захлебываясь, кричал лысый толстяк.
Особа лет двадцати в коротком темно-синем платье рухнула на колени, прикрывая руками голову, как будто на нее обрушивалась крыша. Кузнецов, который все еще стоял рядом, пробормотал что-то невнятное, и в этот момент Камилла осознала свою ошибку. Она упустила из вида сестру! И теперь ту не догнать, сколько ни пялься на тротуар и в окрестные подворотни.
Лисбет как сквозь землю провалилась. Камилла в отчаянии оглядела мечущуюся толпу, выругалась и заревела. Ее толкнули в плечо, она упала, стукнувшись головой и локтями о тротуар. Лежа на асфальте, посреди мелькающих ног, с кровоточащими губами и пылающим от боли лбом, услышала откуда-то сверху знакомый ледяной голос: «Пришло время расплаты, сестра! Месть близко!» – но была слишком ошеломлена, чтобы отреагировать.
Когда же Камилла подняла голову и огляделась, вокруг не было ничего, кроме людской мешанины. Она крикнула куда-то в толпу: «Убейте же ее!» – уже не надеясь быть услышанной.
Владимир Кузнецов не заметил, что Кира упала на землю. Он вообще не воспринимал творившегося вокруг безумия, потому что расслышал в нем нечто такое, что напугало его больше, чем все остальное, вместе взятое. Обрывки слов, пульсирующий ритм которых заставил Кузнецова усомниться в реальности происходящего.
– Нет, нет… это не может быть правдой… – бормотал он.
Но зловещий рефрен настигал его снова и снова, как ударная волна от взрыва гранаты.
Killing the world with lies.
Giving the leaders
The power to paralyze
Feeding the murders with hate,
Amputate, devastate, congratulate.
But never, never
Apologize[9].
Никакая другая песня в мире не нагоняла на Кузнецова такого ужаса, как эта. В сравнении с ней все остальное было ничто – включая сорванный праздник и едва не полопавшиеся барабанные перепонки обезумевших олигархов. Теперь Кузнецов мог думать только о ней, и неудивительно. Сам факт, что эта песня прозвучала здесь и сейчас, ясно указывал на то, что кто-то «наверху» разнюхал его главную тайну.
Теперь на кону стояла его репутация. Кузнецов рисковал быть опозоренным перед всем миром, и мысль об этом наполнила его грудь таким паническим страхом, что стало трудно дышать.
Тем не менее он сумел взять себя в руки. И даже изобразил на лице нечто вроде облегчения, когда кому-то из парней удалось наконец выключить дьявольскую сирену. После чего как ни в чем не бывало объявил:
– Прошу прощения, дамы и господа. Техника – явно не то, на что сегодня можно положиться. Еще раз тысяча извинений. Праздник продолжается; обещаю не экономить ни на выпивке, ни на…
Он оглядел толпу в поисках девушек по вызову, рассчитывая, что женская красота поможет разрядить обстановку. Но немногие попавшиеся на глаза юные особы вжались в стену и выглядели до смерти напуганными. Поэтому фраза Кузнецова повисла в воздухе, оборванная на полуслове. Его голосу не хватило уверенности ее закончить, это заметили все.
Он был в растерянности и как будто даже обрадовался, когда гости стали разъезжаться, а музыканты демонстративно прошли мимо него, объявляя тем самым конец веселью. Кузнецов хотел остаться наедине со своими мыслями и страхами. Позвонить в Кремль или кому-нибудь из адвокатов, лишь ради того, чтобы услышать утешительные заверения в том, что завтра он не будет опозорен на страницах западных газет как военный преступник…
Владимира Кузнецова защищали могущественные покровители, да и сам он был достаточно крупной шишкой, чтобы совершать задуманное, не испытывая угрызений совести. Но он оказался слаб, и это лучше всего продемонстрировала песня, исполненная на его празднике.
Она вернула его в прошлое, сделала Кузнецова тем, кем он был в самом начале, – уголовником низшего ранга, лишь благодаря исключительному стечению обстоятельств оказавшемуся в одной турецкой бане с двумя депутатами Госдумы. Он развлекал их воровскими историями. Кузнецов не блистал ни талантами, ни образованием, но умел рассказывать глупые истории, и этого оказалось достаточно.
Он пил и врал с три короба. В результате обзавелся влиятельными друзьями и стал работать как вол. И вот сегодня у него сотни подчиненных, и большинство из них умнее и образованнее его самого – математики, психологи, консультанты из ФСБ и ГРУ, хакеры, компьютерщики, инженеры, специалисты по IT[10] и робототехнике. Он богат и могущественен, и при этом как будто не связан ни с информационными бюро, ни с ложью.
Он сумел спрятать концы, остаться незапятнанным и до сих пор благодарил за это свою счастливую звезду. И даже не причастность к краху биржи – которой Кузнецов, по правде сказать, гордился, – а подрывная работа в Чечне, некогда взорвавшая СМИ и приведшая к массовым протестам и скандалу в ООН, стала причиной создания этого «хита» в стиле хард-рок.