Нищих стало больше, когда стокгольмцы перестали иметь при себе большие наличные деньги и, подобно жителям других больших городов, научились отворачивать глаза. Да и сам Микаэль больше не чувствовал вины, повстречав попрошайку. Скорее, что-то вроде меланхолии, связанной даже не с конкретным человеком, а с внезапным осознанием быстротечности времени и переменчивости жизни, протекающей где-то мимо нас и совершенно без нашего участия.
Вход в кафе-бар загораживал неловко припарковавшийся грузовик, а внутри, как всегда, было слишком людно. Микаэль этого не любил, тем не менее вежливо поздоровался, заказал двойной эспрессо и тост с лисичками, сел к окну, выходящему на Санкт-Паульсгатан, и погрузился в свои мысли.
Вскоре он почувствовал на своем плече чью-то руку. Это была Софи – в зеленом платье, с распущенными волосами и улыбкой на губах. Она заказала чай с молоком и бутылку «Перрье». Затем поднесла к лицу Блумквиста мобильник.
– Это флирт или забота о подчиненных?
Увидев на дисплее смайлик в виде красного сердечка, Микаэль покачал головой.
– Просто мои неуклюжие пальцы.
– Ответ неверный.
– Тогда – забота о подчиненных, распоряжение Эрики.
– Опять неверно, но уже лучше.
– Как семья?
– Матери семейства каникулы всегда кажутся слишком длинными. Дети все время требуют развлечений.
– Как давно вы здесь живете?
– Уже пять месяцев, а ты?
– Сотни лет.
Она рассмеялась.
– Очень давно, я имел в виду. Когда живешь так долго в одном месте, многое перестаешь замечать. Просто передвигаешься по городу, как лунатик.
– Ты имеешь в виду себя?
– Конечно. У вас, новоселов, взгляд более цепкий.
– Возможно.
– Не помнишь нищего с Мариаторгет, в такой объемной голубой куртке? У него еще было черное пятно на лице…
Софи грустно улыбнулась.
– Как же, прекрасно помню.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что его трудно забыть.
– У меня это получилось.
Взгляд Софи сделался удивленным.
– Что ты имеешь в виду?
– Я видел его десятки раз и ни разу не заметил. И только после смерти он стал для меня существовать.
– Так он умер?
– Да, вчера мне звонила врач судмедэкспертизы.
– С какой стати?
– Надеялась, что я помогу с опознанием. У него в кармане обнаружилась бумажка с моим номером.
– И ты помог?
Микаэль вздохнул.
– Нет.
– Но он, похоже, заинтересовал тебя, этот бедняга.
– Возможно.
Софи отпила чая. Некоторое время оба молчали.
– Он напал на Катрин Линдос неделю тому назад.
– Правда?
– Вел себя как безумный. Я стояла в сторонке, на Сведенборгсгатан.
– Что ему от нее было нужно?
Софи пожала плечами.
– Наверное, видел ее по телевизору.
Катрин Линдос время от времени мелькала на телеэкране. Она была журналистом консервативного толка и принимала участие в дебатах о законах и правопорядке, дисциплине и школьном образовании. Миловидная, подтянутая женщина, всегда элегантно одетая и с простой прической. Микаэль находил ее образ слишком строгим и лишенным фантазии. Время от времени она критиковала его в «Свенска дагбладет».
– Так как он себя вел? – спросил Блумквист.
– Вцепился ей в рукав и кричал.
– Что кричал?
– Не помню. Но при этом он размахивал какой-то веткой или палкой. Катрин после этого долго не могла успокоиться. Я помогала ей вывести пятно с пиджака.
– Должно быть, оно сильно ее расстроило.
Микаэль произнес это без тени иронии, но Софи все равно не поверила.
– Она никогда не нравилась тебе, ведь так?
– Ну, почему… С ней всё в порядке. Разве что слишком правый уклон, на мой вкус, и вообще…
– Фрёкен Совершенство, ты хотел сказать?
– Этого я не говорил.
– Но подумал. Знал бы ты, сколько грязи выливают на нее в Сети… Этакая фифа из высшего общества, которая только и знает, что прогуливаться по Лунсбергу да задирать нос перед простыми людьми… Кому придет в голову поинтересоваться, каково ей приходится на самом деле?
– О… только не мне.
Тут Софи разозлилась не на шутку – Микаэль так и не понял, из-за чего.
– Ну, так я тебе расскажу…
– Сделай одолжение.
– Катрин выросла в Гётеборге, в семье наркоманов. Героин, ЛСД – ее родители не слезали с иглы… представляешь, что творилось у них дома? И эта… классическая манера – часть ее борьбы, понимаешь? Она – борец. Бунтарь, в своем роде.
– Интересно.
– Я знаю, ты считаешь Катрин слишком консервативной, но… весь этот нью-эйдж, все эти хиппи давно ей поперек горла. Она положила все силы на борьбу с дерьмом, в котором выросла, и, как личность, гораздо интересней, чем кажется многим.
– Вы подруги?
– Мы подруги.
– Спасибо, Софи. Я попробую взглянуть на Катрин другими глазами.
– Что-то не верится.
Софи рассмеялась, словно пытаясь обратить бестактность в шутку, а потом спросила Блумквиста, как продвигается его репортаж. Он ответил, что поздравлять пока не с чем. Похоже, дело застопорилось в русском направлении.
– И что же твои надежные источники?
– Источники ничего не понимают, я – тем более.
– Тогда, может, имеет смысл съездить в Санкт-Петербург? Навести на месте справки об этой фабрике троллей, как она там теперь называется…
– «Нью-Эйдженси-Хаус», – подсказал Блумквист.
– «Нью-Эйдженси-Хаус»… что-то вроде штаб-квартиры?
– За закрытыми дверями, насколько я понимаю.
– Микаэль Блумквист – известный пессимист.
Он и сам все понимал, но уж больно не хотелось ехать в Петербург. Город и без него кишел журналистами, и никто из них понятия не имел, кто стоит за фабрикой троллей и насколько в этом деле замешаны правительство и секретные службы. Блумквист устал. От новостей в целом и событий в мире политики, развивающихся в самом нежелательном направлении. Поэтому допил кофе и спросил Софи, что там с ее репортажем.
Она хотела написать об антисемитском подтексте дезинформационных кампаний. В самой постановке проблемы не было ничего нового. Тролли всех мастей только тем и занимались, что намекали на еврейский заговор и его след, в том числе и в обрушении биржи. Тема исследовалась и анализировалась бесчисленное количество раз, и все-таки Софи сумела выбрать неожиданный ракурс.
Она задалась целью показать, как это все повлияло на жизнь простых людей. Учителей, врачей, школьников, нередко забывавших в суете повседневности о своих еврейских корнях. Микаэль одобрил – «действуй», дал несколько советов, расспросил кое о чем. Они поговорили о популистах, экстремистах и ненависти, пронизывающей общество. Блумквист рассказал об идиотах, оставляющих сообщения на его автоответчике. Потом обнял Софи, попросил у нее прощения, сам толком не зная за что, и отправился домой переодеваться для пробежки.
Глава 6
16 августа
Утром Кире сообщили, что с ней хочет поговорить шеф команды хакеров Юрий Богданов. Все произошло в особняке на Рублевке, к западу от Москвы. Кира лежала в постели и велела подождать. Потом швырнула массажной щеткой в домработницу Катю и с головой накрылась одеялом.
Это была ночь в аду. Дьявольская сирена эхом отдавалась в ушах, перед глазами стоял темный силуэт сестры. И толчок в плечо, поваливший Киру на тротуар, словно застрял в теле.
Когда же это наконец закончится? Кира сама сделала свою жизнь и многого достигла. Но прошлое возвращалось, и каждый раз в новом образе. Кире выпало безрадостное детство, тем не менее в нем были моменты, которые она любила вспоминать. Теперь у нее хотели отнять и это.
С ранних лет она мечтала вырваться из каморки на Лундагатан. Нищета и убожество не для нее, она заслуживала лучшего и рано поняла это. Как-то раз, прогуливаясь по универмагу NK в Юргордене, увидела женщину в мехах и брюках с узорами – смеющуюся, счастливую и невообразимо красивую. Кира приблизилась, встала рядом с ней. Это было как ветерок из другого мира. Потом появилась подруга женщины, такая же элегантная, поцеловала ее в щеку и с удивлением посмотрела на Киру.
– Это твоя дочь?
Дама печально улыбнулась:
– I wish it were[12].
Этих слов Камилла-Кира не поняла, но почему-то почувствовала себя польщенной. Удаляясь, она услышала еще одну брошенную ей в спину фразу:
– Какая милая девочка. Если б только мать могла одеть ее лучше…
Кира перевела взгляд на Агнету – уже тогда она называла мать только по имени. Та стояла в стороне и разглядывала с Лисбет рождественские открытки. Разница бросилась в глаза, и это было подобно предательскому удару. Какой безобразной и жалкой показалась ей в этот момент Агнета… Кира вспыхнула от обиды. В этот момент она поняла, что судьба сыграла с ней злую шутку, забросив не в ту семью.
И это был не единственный случай, когда Киру словно приподнимали над землей, а потом с высоты бросали в грязь. Ее называли маленькой принцессой, но восхищенные возгласы были полны сочувствия.
И тогда Кира стала воровать. Так, по мелочи – горстка монет, пара купюр из кошелька, старая бабушкина брошь, русская ваза на полке… ей приписывали гораздо больше. Вообще, с тех самых пор у девочки возникло чувство, будто мать и сестра сговорились против нее.
Так она становилась чужой в собственном доме, будто содержалась там под надзором, как преступница. И даже Зала обращался с ней как с провинившейся дворняжкой.
Хотелось бежать, но куда? Один за другим просачивались в ее жизнь робкие лучики света. Вероятно, ложного, и все же на него можно было идти. На глаза все чаще попадались разные интересные вещи – то золотые наручные часы, то свернутые рулоном купюры в кармане брюк. Постепенно Кира стала понимать, что Зала – это не только насилие и страх. Что он излучает силу, которую она почувствовала лишь теперь.
Наконец настал день, когда и он разглядел дочь. Теперь Зала все чаще останавливал на девочке взгляд, иногда даже улыбался, и это было по-своему приятно. Кира сразу заметила, что улыбка у отца особенная. В такие моменты девочка оказывалась словно в лучах софитов. И тогда она перестала бояться Залу. Ей стало даже казаться, будто именно он должен забрать ее отсюда в лучший, богатый мир.