Наверняка она была еще и умнее любой из моих знакомых девчонок, искушеннее в житейских делах. Она жила в Нью-Йорке и ела омаров. И двигалась точно, как мальчишка. И была сильной и грациозной.
Из-за всего этого я разволновался и упустил первого рака. Не сказать, чтобы огромного, но больше тех, что уже поймал. Тот попятился под Скалу.
Мэг тоже захотела попробовать. Я отдал банку.
— Нью-Йорк, да?
— Ага.
Она закатала рукава и окунула руки в воду. И тут я заметил шрам.
— Ого, а это что?
Шрам начинался от локтя левой руки и шел до самого запястья, словно длинный извивающийся червь.
Мэг перехватила мой взгляд.
— Авария, — сказала она. — Ехали на машине.
Она снова посмотрела в воду. Там мерцало ее отражение.
— Ого.
Но ей, похоже, не хотелось об этом говорить.
— А еще есть?
Не знаю, почему шрамы так очаровывают парней, но факт остается фактом: они привлекательны, и я ничего не мог с этим поделать. Не мог заткнуться, пусть и прекрасно понимал, что тему лучше закрыть. Я смотрел, как она перевернула камень. Под ним ничего не оказалось. Но она все проделала правильно и не замутила воду. Я подумал: она само совершенство.
Она пожала плечами.
— Парочка. Этот самый большой.
— Можно посмотреть?
— Нет. Не думаю.
Она засмеялась и эдак по-особому на меня посмотрела. До меня дошло, и я ненадолго заткнулся.
Она перевернула еще один камень. Ничего.
— А она сильная была? Авария.
Мэг не ответила, и я ее за это не винил. Я почувствовал, как нелепо, и глупо, и беспардонно это прозвучало, как только открыл рот. Я покраснел, но она этого, к счастью, не видела.
А потом она поймала.
Камень откатился в сторону, и рак задом наперед заполз оттуда прямо в банку, и все, что нам оставалось сделать — вытащить ее.
Она слила немного воды и наклонила банку к свету. Вы бы видели, как красиво раки отливают золотом. Рак задрал хвост, поднял клешни, и гордо зашагал по дну банки, высматривая, с кем бы подраться.
— Поймала! — воскликнул я.
— С первой попытки!
— Здорово! Какой здоровый!
— Давай бросим к остальным.
Она медленно слила воду, чтобы не потревожить рака, и когда воды осталось на дюйм или около того, шмякнула его в большую банку. Парочка, что уже сидела в банке, быстро освободила ему место. Это было хорошо, потому что иногда раки убивают друг друга, да, убивают себе подобных, а те двое были совсем еще малыши.
Вскоре новенький успокоился, и мы уселись понаблюдать за ним. Он обладал некой первобытной, смертоносной красотой. Панцирь очень красивого цвета и гладкий-прегладкий.
Я сунул было палец в банку, чтобы снова его раздразнить.
— Не надо.
Ее рука очутилась на моей. Холодная и нежная. Я вынул палец.
Предложил ей пластинку «Ригли», и взял одну себе. Потом мы немного помолчали и слушали ветер, что со свистом носился в высокой траве у берега и шелестел в кустах у реки, полной вчерашнего дождя. Молчали и жевали.
— Ты же их отпустишь? Обещаешь?
— Конечно. Я всегда отпускаю.
— Хорошо.
Она вздохнула и поднялась на ноги.
— Мне пора. Нам надо пройтись по магазинам. Но сначала я хотела тут осмотреться. У нас там, понимаешь, лесов не было. Спасибо, Дэвид. Было здорово.
Она была на полпути к берегу, когда я решил ее окликнуть.
— Эй! Куда пора? Куда ты идешь?
Она улыбнулась.
— Мы живем у Чандлеров. Сьюзен и я. Сьюзен — это моя сестренка.
Тут и я подскочил, словно меня дернули за невидимую нитку.
— У Чандлеров? У Рут? Мамы Донни и Уилли?
Мэг добралась до берега, повернулась и уставилась на меня. И что-то в ее лице внезапно изменилось. Появилась настороженность.
Это меня остановило.
— Ага. Мы — троюродные. Я Рут вроде как племянница.
Ее голос мне тоже показался странным. Безразличным — словно кое-что мне знать не следовало. Словно она говорила мне одно, и в то же время скрывала другое.
На миг это привело меня в замешательство. Думаю, она тоже смутилась.
Я впервые видел, как она смущалась. Даже если принимать во внимание ту историю со шрамом. Но я не стал беспокоиться.
Потому что дом Чандлеров стоял рядом с моим. Следующий справа.
А Рут… Рут была крутая. Пусть даже ее дети бывали порою теми еще придурками. Рут была крутая.
— Эй! — сказал я. — Мы соседи! Мой дом рядом, коричневый такой.
Я проследил, как она поднимается по берегу. Добравшись до вершины насыпи, она обернулась, и улыбка, и тот чистый, открытый взгляд, как тогда, когда мы сидели на Скале, снова к ней вернулись.
Она помахала ручкой.
— Пока, Дэвид.
— Пока, Мэг.
Класс, подумал я. Невероятно. Я снова ее увижу.
То была первая подобная мысль в моей жизни. Теперь я понимаю.
В этот день, на Скале, я лоб в лоб столкнулся со взрослением в лице Мэган Лафлин, незнакомки двумя годами старше, незнакомки с сестрой, секретом и длинными рыжими волосами. Это показалось мне настолько естественным, что я совсем не волновался и даже был весьма доволен встречей, не говоря уже об открывшихся возможностях. Когда я думаю об этом, я ненавижу Рут Чандлер.
Рут, ты в ту пору была великолепна.
Я много о тебе думал — нет, я тебя изучал, да, я зашел так далеко, я зарылся в твое прошлое, и однажды припарковался у обочины Говард-авеню, возле того самого офисного здания, о котором ты так часто нам рассказывала, где ты вела свои чертовы делишки, в то время как наши парни сражались с Гитлером на Войне Во Имя Конца Всех Войн, Часть Вторая[4] — у того места, где ты была крайне необходима, до тех пор, «пока солдатики не поперли домой» — так ты говорила, да? — и ты вдруг не вылетела с работы. Я припарковался там, а здание оказалось совсем заурядным, Рут. Оно выглядело запущенным, унылым и скучным.
Я ездил в Морристаун, где ты родилась, и там тоже ничего не было. Разумеется, я не знал, где стоял твой дом, но не увидел ни твоих великих несбывшихся надежд, рожденных здесь, в этом городке, не увидел богатства, которым тебя осыпали родители, не увидел твоего безумного разочарования, ничего не увидел.
Я сидел в баре твоего мужа, Уилли-старшего, — да! —я нашел его, Рут! В Форт-Майерсе, Флорида, где он жил с того дня, как оставил тебя с тремя спиногрызами и закладной на руках тридцать лет назад. Он подвизался в роли содержателя бара для публики почтенного возраста — мягкий, дружелюбный человек, чьи лучшие года давно позади. Я сидел и смотрел на него — на лицо, в глаза, и не видел в нем того мужчину, о котором ты вечно рассказывала, того жеребца, того «смазливого ирландского ублюдка», сиречь сукиного сына. Нос выпивохи, животик выпивохи, дряблый жирный зад в мешковатых штанах. С виду и не скажешь, что он когда-либо мог быть жестким и грубым. Никогда. Это был сюрприз, честное слово.
Словно жесткость и грубость были где-то совсем в другом месте.
Так что это было, Рут? Ложь? Одни лишь твои блядские выдумки?
Я бы не стал за тебя ручаться.
Или, может, для тебя все так и было — пропитало тебя — и правда и ложь слились воедино?
Я хочу попробовать изменить это, если смогу. Я хочу рассказать нашу маленькую историю. Искренне, насколько смогу, с самого начала, не отвлекаясь.
И я пишу это для тебя, Рут. Потому что у меня никогда не было возможности отплатить тебе сполна, правда.
Так что вот он, мой чек. Просроченный и превышенный.
Обналичь его в аду.
Глава третья
На следующий день я спозаранку пошел к соседям. Помню, как стеснялся и чувствовал себя слегка не в своей тарелке, что довольно неожиданно, ведь не было для меня ничего естественнее, чем сходить и посмотреть, как там у них дела.
Утро. Лето. Вот как все было: просыпаешься, завтракаешь, а потом идешь на улицу и ищешь себе компанию.
Обычно все начиналось с дома Чандлеров.
Тогда Лорел-авеню заканчивалась тупиком — теперь это не так — единственная неглубокая просека в полукруге леса, граничащего с Вест-Мейпл на юге и тянущегося от городка на целую милю. Когда в начале прошлого века дорогу только прорубили, лес был настолько густым, что это место назвали Темной тропой. Ко времени моего детства лес уже проредили, но улица все равно осталась тиха и уютна. Тенистая, и каждый дом непохож на соседний, и промежутки между ними были шире обычного.
В нашем квартале было всего тринадцать домов. Дом Рут, наш, пять других, поднимавшихся вверх по холму на нашей стороне улицы, и шесть — на другой. В каждой семье, кроме Зорнов, были дети. И каждый малец знал любого другого как родного брата. Так что, если требовалась компания, всегда можно было найти кого-нибудь у реки, в яблоневой роще или на чьем-нибудь дворе — обычно у тех, кто в этом году заимел самый большой пластиковый бассейн, или мишень для стрельбы из лука, или еще что-нибудь интересное.
Если же вас посещало внезапное желание исчезнуть, с этим тоже не было проблем. Лес был глубоким.
Ребята с Тупика, так мы себя называли.
Это всегда был закрытый кружок.
У нас были собственный свод законов, свои тайны, свои загадки. У нас был свой порядок клевания, и мы жестко его придерживались. Так уж повелось.
Но тут в нашем квартале появился новичок.
Кто-то новый у Рут.
Это было любопытно.
Особенно потому, что этим «кем-то» была Мэг.
Особенно потому, что в доме Рут.
Конечно, это ого-го как любопытно.
В саду я застал Ральфи. Тот сидел на корточках. Было только восемь утра, а он уже успел извозюкаться. Струйки пота расчертили полосками грязное лицо, словно он все утро бегал и падал в пыль. Причем много-много раз. Так оно, видать, и было, насколько я знал Ральфи. Ральфи было десять лет, и я сомневаюсь, чтобы он хоть раз продержался чистым дольше пятнадцати минут. Шорты и рубашка тоже были в грязи.