— Эй, Рупор.
Никто кроме Рут никогда не называл его Ральфи — только Рупор. Чуть что, — и он голосил, как Митси, собака Робертсонов, а то и громче.
— Привет, Дейв.
Он переворачивал камни, высматривая мокриц и сороконожек, тут же бросавшихся от света наутек. Впрочем, я заметил, что они его не интересуют. Он поднимал камни один за другим. Переворачивал и снова опускал на место. У него была банка из-под лимской фасоли «Либбис», и он, переходя от камня к камню, постоянно переставлял ее поближе к своим избитым коленкам.
— Что в банке?
— Червяки, — ответил он.
Рупор до сих пор ни разу на меня не взглянул. Он сосредоточенно хмурился, двигаясь в своей неповторимой дерганной манере. Словно он — ученый на пороге невероятного, фантастического открытия, которому только и нужно, чтобы от него отвалили и шли к чертовой матери, не мешая заниматься делом.
Он отбросил очередной камень.
— Донни здесь?
— Ага.
Он кивнул.
Это значило, что Донни в доме. А я немного стеснялся туда заходить, так что решил постоять с Рупором еще чуть-чуть. Он поднял большой камень. И, по всей видимости, нашел что искал.
Рыжие муравьи. Под камнем их были сотни, тысячи. Все обезумели от внезапного света.
Никогда не любил муравьев. Обычно мы поливали их кипятком, если им вдруг взбредало в голову забраться на крыльцо нашего дома — а они по какой-то причине делали так каждое лето. Идея была папина, но я всецело ее одобрял. Я считал, что что ничего, кроме кипятка, они не заслуживают.
И повсюду витал их йодистый запах, смешанный с запахом влажной земли и свежескошенной травы.
Рупор оттолкнул камень и залез рукой в банку. Вытащил оттуда червяка, потом еще одного, и швырнул к муравьям.
С высоты трех футов, будто бомбу сбросил.
Муравьи в долгу не остались и сразу вцепились в нежную розовую плоть. Черви задергались, заизвивались.
— Ну ты больной, Рупор, — сказал я. — Точно больной!
— Там я еще черных нашел, — сообщил он и указал на крыльцо. — Таких, знаешь, больших. Соберу их и подброшу к этим. Устрою муравейную войну. Поспорим, кто победит?
— Красные победят, — сказал я. — Красные всегда побеждают.
Тут я знал, о чем говорю. Красные муравьи — лихие вояки. Эта игра тоже не была для меня в новинку.
— У меня есть другая идея, — сказал я. — Давай ты руку к ним сунешь? Типа ты сын Конга.[5]
Он посмотрел на меня. Бьюсь об заклад, эта идея заставила его призадуматься. Потом улыбнулся.
— Не-а, — сказал он. — Что я, дурак что ли?
Я встал. Черви все еще извивались.
— Пока, Рупор, — сказал я.
Я поднялся на крыльцо, постучался дверь и вошел.
Донни растянулся на диване в одних мятых боксерских трусах. Он был всего на три месяца старше меня, но гораздо крупней, а теперь, в последнее время, пошел по стопам брата, Уилли-младшего, и начал отращивать изрядное брюшко. Зрелище было не из приятных, и я подумал, где же сейчас Мэг.
Он посмотрел на меня поверх выпуска «Пластикмэна». Лично я завязал с комиксами, когда в пятьдесят четвертом над ними установили цензуру и перестали выпускать «Паутину тайн».
— Как дела, Дэйв?
Рут недавно гладила. Доска стояла сложенной в углу, а в комнате висел острый мускусный аромат чистой горячей ткани.
Я осмотрелся.
— Хорошо. Где все?
Он пожал плечами.
— В магазин пошли.
— Уилли — в магазин? Шутишь?
Он захлопнул книжку и встал, улыбаясь и почесывая подмышку.
— Нет. Уилли в девять часов к зубному. У него дырка в зубе. Офигеть, да?
Донни и Уилли-младший родились с разницей в полтора часа, но волей случая Уилли достались очень слабые зубы, а Донни — нет. Уилли постоянно зависал у зубного.
Мы засмеялись.
— Говорят, ты уже ее видел.
— Кого?
Донни посмотрел на меня. Вообще-то, я никого дурить не собирался.
— А, кузину твою. Да. Возле скалы. Она поймала рака с первой попытки.
Донни кивнул.
— Да, она ничего, — сказал он.
Восторженной похвалой такое не назовешь, но для Донни — а особенно если Донни говорил о девчонке — эта фраза выражала глубокое уважение.
— Ладно, — сказал он. — Погодь, я оденусь. Пойдем посмотрим, как там Эдди поживает.
Я застонал.
Из всех ребят на Лорел-авеню Эдди был единственным, от кого я старался держаться подальше. Эдди был псих.
Помню, как-то играли мы на улице в бейсбол, и тут пришел Эдди. Обнаженный до пояса и с большой черной змеей в зубах. Живой. Дитя природы. Бросил ею в Рупора, тот заорал. Потом — в Билли Боркмана. Короче, он поднимал ее и швырял во всех, гонялся за нами, размахивая ею, пока змея от постоянных падений не окочурилась. А с дохлой было не так весело.
С Эдди бед не оберешься.
В представлении Эдди веселиться — значит, вытворять что-то опасное или незаконное. Желательно, чтобы и опасное, и незаконное сразу — ходить по балкам недостроенного дома или обстреливать яблоками-дичками с моста машины — желательно при этом еще успеть унести ноги. Если попался ты — это весело. Попался он — тоже весело.
Линда и Бетти Мартин клялись, будто видели, как он откусил голову живой лягушке. Кто бы сомневался.
Его дом находился на противоположной стороне улицы, наверху. Том и Лу Морино, жившие рядом, рассказывали, что его без конца избивает отец. Практически каждый вечер. Матери и сестре тоже доставалось. Помню его мать, крупную, добродушную женщину с грубыми руками крестьянки, помню, как она пила кофе с мамой у нас на кухне и плакала, а под глазом у нее сиял громадный отекший синяк.
По словам отца, на трезвую голову мистер Крокер был нормальный мужик, но как напьется — пиши пропало. Не знаю, так оно или нет, но Эдди унаследовал отцовский характер, и мог проявить его в любую минуту. В таких случаях, он тут же хватался за палку, за камень, а то и с голыми руками лез. У нас у всех были шрамы. Мне влетало не один раз. Так что я старался обходить его стороной.
Но Донни и Уилли он нравился. С Эдди было весело, этого не отнимешь. Хотя даже они знали, что Эдди — псих.
И рядом с Эдди они тоже лишались рассудка.
— Знаешь что, — сказал я. — Я тебя провожу. Но сам не пойду.
— Эй, ну ты чего.
— У меня дела.
— Какие дела?
— Просто дела.
— И что делать будешь? Домой пойдешь, мамочкины пластинки слушать? Перри Комо не наслушался?
Я посмотрел на него. Он знал, что это уж чересчур.
Мы все тащились с Элвиса.
Он рассмеялся.
— Как знаешь, чувак. Обожди минутку. Ща вернусь.
Он пошел в свою комнату, и мне стало интересно, как они устроились, ведь теперь у них жили Мэг и Сьюзен; кто где спит? Я подошел к дивану и взял «Пластикмэна». Полистал и положил на место. Потом я пошел в столовую, где на столе было разложено чистое белье, а оттуда — на кухню. Открыл холодильник. Еды там было, по обыкновению, на целый полк.
Я крикнул Донни:
— Я колу возьму?
— Конечно. И мне одну открой, ладно?
Я взял две колы и полез в ящик стола за открывашкой. Столовое серебро было тщательно натерто и аккуратно сложено. Меня всегда занимал вопрос: почему Рут, держа в доме столько еды, имела всего пять столовых приборов — пять ложек, пять вилок, пять ножей, пять ножей для стейка — и ни одной ложки для супа? Конечно, кроме нас Рут, насколько я знал, никаких компаний не водила. Но теперь здесь жили шесть человек. Я подумал, что она, возможно, в кои-то веки, сдастся и купит суповые ложки.
Я открыл бутылки. Пришел Донни, и я отдал ему одну. Донни нарядился в джинсы, кеды и футболку. Футболка обтягивала пузо.
Я похлопал по нему.
— Следи за ним, Дональд, — сказал я.
— За собой лучше последи, педик.
— О, так я, значит, педик?
— Дебил ты, вот ты кто.
— Я дебил? А ты — шлюшка.
— Шлюшка? Это девки — шлюшки. Девки и педики. Так что шлюшка тут ты. А я — Д’Артаньян.
Он подкрепил сие ударом в плечо, я дал сдачи, и мы немного потолкались.
Донни и я были настолько близкими друзьями, насколько это вообще возможно в нашем возрасте.
Через черный ход мы вышли во двор, потом по подъездной дорожке прошли к парадному и направились к Эдди. Игнорировать тротуар было делом чести. Мы прихлебывали колу. Все равно тут никто не ездил.
— Там твой братец червяков мучает, — сказал я.
Он обернулся.
— Славный малый, да?
— Ну и что, нравится тебе? — спросил я.
— Что?
— То, что у вас Мэг с сестрой.
Он пожал плечами.
— Не знаю. Они только приехали. — Он сделал большой глоток колы, отрыгнул и улыбнулся. — А симпатичная эта Мэг, да? Черт! Моя кузина!
Я воздержался от комментариев, хотя и был целиком согласен.
— Но троюродная, понимаешь. Разница есть. Кровь и все такое. Не знаю. Раньше я их не видел.
— Никогда?
— Мама говорит — один раз. Но я слишком мелкий был, чтобы помнить.
— А сестра ее какая?
— Сьюзен? Да никакая. Мелкая, как мелкая. Что ей там, одиннадцать, что ли?
— Рупору вообще десять.
— Ну да. А Рупор кто?
Тут не поспоришь.
— Неслабо она покалечилась.
— Сьюзен?
Он кивнул и указал на мою талию.
—Ага. Переломала все отсюда и ниже, так мама сказала. Все кости. Колени, ноги, и все остальное.
— Фу-у.
— До сих пор нормально не ходит. Вся скособоченная. И на ней эти, как их там, железяки, трубки, их привязывают ремнями к рукам, и на них опираются. Их еще носят, когда полимилит. Не помню, как называются. Как костыли.
— Боже. А ходить-то она будет?
— Она ходит.
— Я имею в виду — по-нормальному.
— Не знаю.
Мы допили колу и уже почти добрались до вершины холма. Самое время было ретироваться. Или так, или терпеть Эдди.
— Они оба умерли, — сказал он.
Вот оно как.
Я понял, о ком он, конечно же, но какое-то мгновение не мог этого осознать. Не сразу. Осознать такое слишком тяжело.