И предсказание старца действительно стало сбываться. Тревога и страхи ее улеглись, головные боли уменьшились, гипертонические кризы прекратились, хотя давление и продолжало оставаться высоким. У Шьямы улучшились аппетит и общее самочувствие. Словом, сбывалось все то, что предсказал ей святой старец. Даже ссоры со свекровью прекратились, и когда однажды ссора все-таки вспыхнула и родители мужа, связав вещи, перебрались к другому сыну, Шьяма восприняла это как милость всевышнего. «Десять лет сидели на моей шее, а теперь собрали пожитки и сами ушли, хотя никто их не гнал. Вот оно, предсказание святого старца!» После этого Шьяма стала относиться к девушке с еще большим вниманием. Конечно, когда Басанти, случалось, начинала вести себя слишком вольно, Шьяма не на шутку сердилась, готовая немедленно выгнать девушку из дома, однако, вспомнив слова старца, тотчас же остывала. «Какая б она ни была, мне нет до нее дела, — убеждала себя Шьяма. — Я должна выполнять наказ святого старца».
Немного погодя Басанти и Шьяма уже сидели на веранде.
— Ну а если бы свалилась? — волновалась Шьяма.
— Ну и что ж! — ответила Басанти со смехом и тряхнула головой.
— Могла б сломать руку или ногу, разбить голову.
— Ну и что из того, тетя!
— А ты думаешь, сломать ногу — это так себе, пустяки?
— Что на роду написано, того не миновать… Ну, сломала б — и сломала!
— Ноги твои целы остались, вот потому ты так и говоришь. А сломала б ногу, — ворчала хозяйка, — лежала б сейчас на кровати и орала что есть мочи. Болтаешь ты много, глупостей много говоришь. Когда-нибудь накажет тебя всевышний…
— А когда он доволен-то бывает, всевышний? — проговорила Басанти. — Он уж и так на меня постоянно косится да хмурится. — Она сделала недовольное лицо, нахмурила брови и скосила глаза. Потом звонко расхохоталась. — Говоришь много — недоволен, смеешься — недоволен, взбираешься на дерево — недоволен, слезаешь с дерева — он тоже недоволен… — И Басанти снова рассмеялась.
— Цыц, негодница! Никогда не говори так. Жить надо в страхе божьем.
— Перед кем же все-таки я должна жить в страхе, тетя? Перед отцом? Перед матерью? Перед вами? Или перед всевышним? — И видя, что госпожа сердится, тут же перевела разговор на другую тему: — Давайте-ка лучше я вам волосы расчешу. Может, голову маслом смажем? Да вы не сердитесь, тетечка, я же просто так…
— Не надо мне никакого масла! Ишь, принялась умасливать! Еще раз увижу на дереве — сама тебе ноги переломаю!
— Я никогда больше не буду лазить туда, тетечка, никогда. Обещаю вам. Хотите, я клятву дам: за уши себя возьму или носом по земле проведу. Хотите?
Не переставая смеяться, Басанти схватила себя за уши, опустилась на колени и провела носом по земле.
— Клянусь, что никогда больше не стану есть зеленые плоды манго, буду есть только спелые… — И, не вставая с колен, Басанти опять расхохоталась.
Глядя на девушку, Шьяма поражалась: эту хохотушку всевышний наградил неисчерпаемым запасом жизнелюбия и веселья. Готова хохотать по всякому пустяку. Всевышний дал ей облик девушки, а душа у нее как у вольной птахи: ни одной минуты не посидит спокойно — все прыгает, скачет, щебечет…
— Тетечка, натереть вам голову маслом?
— Не надо.
— Тогда я подмету, хорошо, тетечка? А то на веранде очень грязно… Может, вам чай приготовить, тетя? — И девушка опять рассмеялась.
— Ладно, ступай приготовь чай. И себе, и мне. Да смотри сахару поменьше клади.
— Вам тоже поменьше класть? — лукаво спросила Басанти и скрылась в кухне, откуда тотчас же донеслась песенка из нового кинофильма:
Мне достался муж-старик,
Мне достался муж-старик.
Что мне делать с муженьком,
С этим старым дураком?
Последние слова прозвучали дважды: видно, они особенно понравились Басанти.
«А ничего и не надо делать, — вздохнув, подумала Шьяма. — Живешь ты в радости, вот и живи себе и ни о чем не думай». — Она уже не сердилась на девушку.
В дверях кухни появилась Басанти: в одной руке у нее была чашка с чаем, в другой — чайник.
— Когда наш поселок стали сносить и начался переполох, — заговорила она, направляясь к госпоже, — меня, тетечка, чуть было замуж не выдали. И знаете, что я б тогда делала сейчас? — И она снова рассмеялась.
— Ну, что бы ты делала? — без улыбки спросила Шьяма.
— Растирала бы ноги старому хромому мужу… Да нет, я, пожалуй, другую б ногу ему сломала. — И она захохотала так, что чай выплеснулся на пол.
— А что плохого, если б и выдали замуж? — пожала плечами Шьяма. — Жила бы спокойно. И не пришлось бы мыть грязную посуду в чужих домах.
— Там бы я жила спокойно, это точно! Растирала б ноги хромому старику, втирала б масло в его лысину! Словом, весело б жила! — И Басанти снова зазвенела серебряным колокольчиком.
— А отец у тебя не злой?
— Отец-то у меня строгий. На каждом шагу подзатыльники отвешивал. Мне и в тот день досталось.
— А он что же, только тебя бьет или и остальных?
— Матери тоже иногда попадает, но больше всех достается мне. — Басанти опять рассмеялась.
— А Раму?
— Нет, тетечка, Раму он пальцем не трогает. Он же сын.
— Единственный сын, поэтому, наверно… А сколько у тебя сестер, Басанти?
— Он не единственный, тетечка. Всего у меня три брата — это вместе с Раму — и две сестры.
— Один-то брат, ты говорила, служит где-то чапраси, у него давно уже своя семья. А где же остальные?
— Есть у меня еще один брат. Да мы его много лет не видели.
— Почему так?
— А кто ж его знает, где он сейчас. Очень хороший был, сильный и ласковый. Он намного старше меня. Когда он пропал, я была еще совсем маленькая. Давно это было. Мы тогда из деревни в Дели ехали. — И, переходя почти на шепот, Басанти добавила: — Вот тогда-то он и пропал. Где он и что с ним, никто не знает. А может, и в живых уже нет.
— Ну, что ж ты замолчала? Куда хоть ушел-то он?
— А кто ж его знает?.. Бойкий он был, подвижный, ни минуты, бывало, не посидит спокойно. Когда ехали в поезде, выскакивал на каждой станции. А вскакивал на ходу — то через одну дверь, то через другую. Со мной еще, помню, в прятки играл. А когда приехали в Дели, его с нами уже не было.
— Что случилось?
— А кто же его знает, тетя! Мать-то и старшие сестры в одном вагоне ехали, а отец, я и тот брат — в другом. Выскочил брат, отец думает: к матери пошел. А он, смотришь, уже стоит перед нами. А приехали в Дели — нету брата, пропал…
— Может, сбежал?
— Кто ж его знает? Может, и сбежал, — грустно произнесла девушка. — Помню только, на одной станции случилось что-то… Когда поезд тронулся, кто-то сорвал стоп-кран. Поезд дернулся и стал. «Парнишка, — кричат, — под поезд попал!» Может, это и был мой брат.
— Но как же так? Неужели твой отец даже выяснить не пытался?
— Все пассажиры из окон смотрели. Отец тоже высунулся, а мне даже до окна добраться не удалось. Слышу только: «Ноги, — говорят, — отрезало». — «Жив, — спрашивает кто-то, — или уже помер?» — «Везите его, — кричат, — в больницу, видите, крови-то сколько!» — И Басанти вновь слышит те же голоса, что звучали тогда, вновь мелькают перед нею те же лица, мечутся те же люди. — В вагоне было много людей из нашей деревни. «Если из наших, то несите сюда, в вагон!» — кричат. «Да нет, не ваш это, — отвечают. — Из местных он, лоточник. Жареным арахисом торговал. Решил вскочить на ходу, да сорвался». — «В больницу его везите, в больницу!» — надрывался кто-то. — И перед глазами Басанти точно живая встает толстая женщина, которая, поджав под себя ноги, сидела тогда на нижней полке напротив. «Ну, отвезут его в больницу, а дальше что? — несколько раз повторила она. — Что дальше-то, я спрашиваю?» — «Как — что дальше? В больнице спасут человека». — «Ну и что от того, что спасут? У него же ноги отрезало, ты понимаешь это? Что ему делать без ног-то? Весь век милостыню просить?» Обливаясь потом, она все время твердила: «Что ему делать без ног-то?» — Может, и вправду брат это мой был, кто же знает?.. Потом поезд тронулся, все разбрелись по своим местам. Я так и не увидела, кому отрезало ноги. Отец тогда отошел от окна и молча сел на лавку… А когда приехали в Дели и пассажиры высыпали из вагонов, брата нигде не было, — голос у девушки дрогнул.
— А отец так и не выходил из вагона? — спросила Шьяма. — На той станции, где это случилось?
— Он собирался, говорил, что надо бы выйти, да так и не собрался. В вагоне ехал один человек из нашей деревни — кожевник Джанку. Так вот он сказал, что парнишку того видел своими глазами. «Это, говорит, точно: обе ноги отрезало, но то был не твой парнишка». Ну, отец и не пошел… Кто ж его знает, тетя, может, и впрямь подумал: «Хоть он и сын мой, да что я с ним делать-то буду, с безногим? Притащу его с собой в Дели, а потом? Станет он ползать по улицам да просить милостыню у прохожих?» Может, и помер, бедняга. Искать все равно никто его не станет. А может, и живой… и сам когда-нибудь объявится.
С трудом выдавив из себя последнюю фразу, Басанти почувствовала странное облегчение, у нее будто камень с сердца свалился.
— Мать говорит, что с тех самых пор отец озлобился и глаза у него стали красные… Ну, а почему ж тогда он с Раму такой ласковый? Вечно с ним нянчится, а злобу на мне срывает… А вы знаете, тетя, что еще он вздумал?
— Что ж такое он вздумал?
— Собственными дочерьми торговать!
— Ты думаешь, что болтаешь?
— Да не болтаю я, тетечка, истинную правду говорю. Старшую мою сестру он выдал за какого-то старикашку в деревню. Взял с него восемьсот рупий. Она и сейчас с этим старикашкой мается.
— Тебя тоже хотел отдать за старика? — усмехнулась хозяйка.
— Меня тоже. А почему это я должна идти за старика, да еще за хромого?
— А если свадьба все-таки состоится, что тогда?
— Тогда посмотрим. Опять крысиного яду наглотаюсь, но по его все равно не будет. — И, решительно тряхнув головой, Басанти снова беззаботно рассмеялась.