Обосновавшись на новом месте, Чаудхри с гордостью разложил на камне свои бритвенные принадлежности и поднял, наконец, голову. Его внимание тотчас же привлек какой-то молодой парень: остановившись рядом с Чаудхри, он бросил на землю свою сумку. Сначала Чаудхри подумал, что это первый клиент пришел побриться, и на душе у него сразу стало радостно. Однако своей внешностью и поведением парень никак не походил на клиента. В руках у него была деревянная табуретка, при одном лишь взгляде на которую у Чаудхри тупо заныло в затылке: наконец-то до него дошло, что парень его конкурент, которому тоже приглянулось это место. Прищурив глаза, Чаудхри окинул парня с головы до ног: пришелец из другой касты, хотя лицо кажется удивительно знакомым — наверно, когда-то в поселке видел.
И Чаудхри не выдержал.
— Земля — достояние божье, браток, — вставая, сказал он и подбоченился, всем своим видом показывая, что не боится парня. — Всякий устраивается, как умеет, никто ему запретить не может, но обоим нам на этом месте не прокормиться. Если мы будем сидеть рядышком, то ни тебе ничего не достанется, ни мне.
— Ну, а я вот пришел, не уходить же, — без тени смущения ответил парень и принялся раскладывать свое имущество.
— Господа-то у нас не стригутся, в настоящие парикмахерские ходят. Молодежь нынче вообще стричься перестала. Кто сейчас приходит к нам? Случайно забредет пожилой человек — и то спасибо.
Однако никакого впечатления на пришельца слова Чаудхри не произвели.
— Ну не уходить же мне, дядя! — повторил парень.
Маленькие колючие глазки Чаудхри буравили непрошеного гостя. Любому доведись — легко не уступит.
— А я ведь все равно не дам тебе обосноваться здесь, — переходя в наступление, повысил голос Чаудхри, рассчитывая, что парень станет спорить, ругаться, полезет в драку, но парень стоял спокойно и только улыбался.
Маленькие глазки Чаудхри опять буравили конкурента.
— Не забывай, что я ахир, сынок! — пуская в ход свой последний козырь, выкрикнул Чаудхри.
— Ты ахир, а я раджпут, дядя! — весело парировал пришелец. — Ахиры по касте выше раджпутов, и работать парикмахерами им не положено. Ахирам на тронах нужно сидеть.
От такой наглости Чаудхри опешил.
— Так, значит, ты не уйдешь отсюда?
— А куда ж я пойду, дядя?
— Я все равно тебя выживу отсюда!
— Это ты мне говоришь, дядя?
У Чаудхри даже жилы на шее вспухли. А вдруг парень одолеет его, что тогда? Возвращаться назад в деревню?
— Ты чей будешь-то? — уже мягче спросил Чаудхри. Угрозами, видно, тут ничего не добьешься. — В поселке, кажется, я тебя не видел.
— Отца моего зовут Манглу, он из раджпутов, только в Дели, дядя, каста ни к чему. Это в деревне, дядя, с кастой считаются. Не обижайся: ты спросил — я ответил. А Дели город большой: тут и ахиров полно, и раджпутов хоть отбавляй.
Чаудхри возмущенно отвернулся. Глаза у него налились кровью. Чтобы скрыть волнение, он стал подкручивать жиденькие свои усики. У него руки чесались при одном только взгляде на эту самодовольную рожу. «Не связывайся с ним, — словно кто-то нашептывал ему на ухо. — Держись от него подальше. Раджпуты — это не свой брат, ахиры. Проглоти обиду, а дальше будет видно».
Однако будто какая-то сила бросила Чаудхри вперед: он схватил сумку парня и швырнул ее через стену. Потом молча отряхнул руки и как ни в чем не бывало уселся на свой камень.
Парень, не двигаясь с места, продолжал улыбаться.
— А ты, я вижу, рассердился, дядя, — проговорил он спокойно. — Сказал бы по-человечески, я б давно перебрался на другое место.
Чаудхри удивленно поднял глаза — парень медленно надвигался на него. Легкая улыбка дрожала в уголках его губ.
— Подними мою сумку и принеси сюда, — произнес парень, подойдя вплотную к Чаудхри. — Принесешь, и я уйду.
«Вот так-то учить вас надо, подлецов! — злорадно подумал Чаудхри. — Ишь, раджпут выискался! Я и не таких еще обламывал!» — И Чаудхри искоса взглянул на парня. Тот по-прежнему улыбался.
— Принеси мою сумку, дядя, и я уйду, — опять проговорил парень.
Поняв, что дело принимает дурной оборот, Чаудхри вскочил — сидеть в таких случаях не годится. Тут сработала, вероятно, привычка, оставшаяся еще от тех времен, когда Чаудхри — а было это в молодые годы — занимался борьбой.
— Сам принесешь, если надо, да проваливай с моих глаз, пока… — Но не успел он закончить, как земля мгновенно выскользнула у него из-под ног. Руки раджпута, словно клещи, взметнули его в воздух и перебросили через низкий забор. Чаудхри опомниться не успел, как уже лежал на земле по другую сторону забора, даже искры из глаз посыпались. Хорошо еще, что земля после дождей оказалась рыхлой.
— Я же в отцы тебе гожусь, бесстыжая твоя рожа! — простонал Чаудхри, лежа на земле. — И с отцом своим так же обращаешься, сукин сын?..
Раджпут стоял на заборе и по-прежнему улыбался.
— Подними мою сумку, дядя. Вон она — перед тобой лежит.
— И откуда только берутся такие выродки? И чему их только учат? Поднять руку на человека, который ему в отцы годится? — схватившись рукой за поясницу, Чаудхри со стоном попытался подняться. Про себя он уже проклинал свою горячность. Ну что ж, кому как повезет: к кому судьба милостива, к кому нет. Он раза два с опаской взглянул на парня, пробормотал что-то и только потом протянул сумку владельцу. Левой рукой принимая сумку, правую парень подал Чаудхри. Тот на миг замер, но потом неохотно взял протянутую ему руку.
— Я уйду, дядя, ты не волнуйся, — проговорил парень, одним движением поднимая Чаудхри и помогая ему перебраться через забор…
Случилось это в первый же день, как он открыл «парикмахерскую». Парень ушел, а Чаудхри, чтобы привести в порядок свои чувства, кряхтя уселся на прежнее место. Он положил ногу на ногу, вытащил из кармана рубахи бири, не спеша прикурил и с наслаждением затянулся, сосредоточенно глядя перед собой.
Но сегодня его поджидала новая неприятность. На дереве, что возвышалось напротив, с самого утра тревожно каркала ворона. Поначалу Чаудхри не обращал на нее никакого внимания. Раза два ворона срывалась с ветки и, не переставая каркать, перелетала на рекламный щит, что висел над самой его головой. Однако и тогда Чаудхри не удостоил ее взгляда. Он впервые обратил внимание на вещунью лишь после того, как проклятый раджпут, собрав свои пожитки, уже исчез за углом, а сам он, сидя на камне, мысленно проклинал выпавшие на его долю тяжкие испытания.
— Непременно явится кто-то, — пробормотал Чаудхри. — Кто бы это мог быть? Один уже явился — чуть кости не переломал. Кто бы все-таки это мог быть? Может, полицейский?
При одной лишь мысли об этом Чаудхри вздрогнул, и первым его побуждением было поскорее собрать и уложить в сумку бритвенный прибор. Заявись полиция, он сделает вид, что оказался тут случайно. Чаудхри взглянул на дерево, и, точно поймав его взгляд, ворона склонила голову набок и прокаркала три раза подряд, будто предупреждая его о чем-то. Чаудхри даже затрясло от ярости. Снять бы башмак да запустить в проклятую ворону! Жаль только, нельзя — примета плохая. Не вставая с камня, Чаудхри чиркнул спичкой, поднес ее к концу погасшей бири, затянулся, и в этот самый миг со стороны общественного туалета послышался знакомый стук посоха о тротуар. Тяжело припадая на правую ногу, улицу пересекал портной Булакирам.
Да, это был именно он, Булаки, которого Чаудхри прочил в зятья. Постукивая по тротуару увесистой тростью с железным наконечником, Булаки ковылял вдоль ограды, явно направляясь в его сторону. В светло-бежевом пиджаке и бледно-розовом тюрбане он и теперь все еще выглядел как жених. При виде портного сердце у Чаудхри ушло в пятки. «Бежать! Скорей!» — мелькнуло у него в голове. Окурок бири упал на землю. Левой рукой прикрыв лицо, правой Чаудхри стал лихорадочно собирать разложенные на камне бритвенные принадлежности, но трость портного ударяла об асфальт где-то уже совсем рядом. Чувствуя, что улизнуть все-таки не удастся, Чаудхри воскликнул:
— О! Кого я вижу! Булакирам! Иди сюда, дорогой! А я-то думаю, что это с самого утра ворона каркает. Непременно, думаю, гость пожалует.
Не отвечая на приветствие, Булакирам подошел к нему и остановился. Всем своим видом он походил на коршуна, который на какой-то миг замер вдруг, прежде чем наброситься на жертву.
— Где дочь? — сквозь зубы процедил портной.
Глава 4
Велосипед катился по асфальту. Конечно, не так быстро, как показывают в кино, но все равно было здорово. Басанти очень хотелось, чтобы велосипед покатил наконец под гору быстро-быстро, и тогда, сидя на багажнике, она могла бы взмахнуть руками, будто вольная птица крыльями, — ну, совсем как героини тех фильмов, что она видела, — а велосипед бы несся вниз все быстрее и быстрее.
Басанти словно играла главную роль в кинокартине, единственным зрителем которой была она сама, — она была героиней и зрителем одновременно. Действие захватывало ее, возбуждая в ней все больший интерес и как зрителя, и как героини. Нет, нет, это совсем не представление, это жизнь, но сама она уже не Басанти, а настоящая героиня — такая же, каких она видела в кино, с той лишь разницей, что в кино актриса ничем не рискует и храбрость у нее наигранная, в то время как Басанти по-настоящему храбрая, потому что она многим рискует и ей грозят вполне реальные опасности.
А велосипед все катится и катится.
— Давай повернем сюда, — подает голос Басанти, — проедем этим переулком.
— Не стоит. Там дхоби с женой. Еще узнают тебя.
— Ну и пусть. Поворачивай.
Велосипед поворачивает в переулок. Сердце у Басанти колотится часто-часто. Проезжая мимо домишка дхоби, велосипедист прибавляет скорость. Сам хозяин гладит какую-то красную одежду, а хозяйка сидит рядом и, подперев голову руками, равнодушно смотрит перед собой. Когда велосипед проносится мимо мазанки, Басанти неожиданно прыскает и заливается звонким смехом. Жена дхоби вскидывает голову и смотрит вслед велосипеду. Прикрыв лицо концом тюрбана, Басанти все еще продолжает смеяться.