— Ты что так поздно, папа?
Он порылся среди обрезков кожи, выпрямился и сказал:
— Смотри, Оля, если кто спросит, скажи, что я ночевал дома. Понимаешь? Никуда, мол, с вечера не отлучался.
— А тебя спрашивали.
— Кто?
— Не знаю. Я сказала, что ты у Якова Алексеевича.
Отец шагнул к ней:
— Как?!
— А что?—испугалась Оля.
— Эх, ты...—Он взъерошил волосы и зашагал по комнате.
«Теперь понятно,—подумал он,—теперь понятно. Хорошо, что еще так обошлось, а то бы...»
— Слушай, Оля,—сказал он,—ты про меня никогда никому ничего не говори. Слышишь? Ни-че-го. Я тебя раньше не предупредил, а теперь знай. Поняла?
- Поняла. А почему?
— Так надо.
Отец умылся, принес самовар.
— Ну, хозяйничай.
Оля принялась готовить чай. Отец сел за станок, взял колодку с сапогом и набрал по. привычке в рот шпилек. Однако не работал, а все поглядывал в окно. Потом, видимо успокоившись, встал, вынул изо рта шпильки и подошел к Оле.
— Готово, хозяюшка?
— Готово, папа.
— Ну, наливай. Да смотри, в класс не опоздай. И не болтай там чего не надо...
Напоив отца чаем, Оля побежала в школу.
V
Еще перед первым уроком Нюра окружила себя подругами и рассказывала:
— Честное слово, девчата, собаки такой лай подняли! Тетя выглянула из сеней, а ночь темная, ничего не видно. Вдруг слышит она—у соседей, у Дашки, плетень трещит. Кто-то лезет... Перепрыгнул и ну бежать по нашему двору. Тетя испугалась, дверь на крючок и слушает. Еще кто-то пробежал. Тогда она к окну, а в окно ничего не видно, только слышно, как калитка стукнула. Мы ее на ночь дрючком подпираем. А утром мы вышли во двор, смотрим—дрючок отброшенный, калитка настежь. Тетя— в сарай, в погреб, а там все на месте, никто ничего не тронул. Тетя к соседям, спрашивает дашкину мать: «Что у вас было?», а та говорит: «Ничего не было». «Как же так?—говорит тетя, — собаки лаяли, а вы не слышали». Потом она заглянула к ним через плетень, а там на траве чья-то фуражка лежит. Тетя и говорит.- «Смотрите, это, должно быть, они обронили. Отнесите ее в станичное правление, может, по фуражке и воров найдут». Тут Дашка цапнула ту фуражку и отнесла в хату. Потом тетя еще раз все осмотрела. Нигде ничего не тронуто. Должно быть, собаки воров спугнули.
— А я бы не побоялась,—похвасталась Леля,—я выскочила бы ло двор и давай кричать.
— Это- днем не страшно. Днем люди и по кладбищу гуляют.
— А я и мертвецов не боюсь.
— Вот уж скажешь тоже,—Зоя замахала на нее руками. — Мертвецов... Да их все боятся.
Оля слушала все эти разговоры молча. Она с тревогой думала: «Вчера ночью у Даши в хате был мой отец... Так неужели же?..»
Мысли ее прервал звонок. Она стала с нетерпением ждать конца уроков. На последней перемене к ней подошла Нюра.
— Ты что, москвичка, сидишь, как святая? Больная, что ли?
— Тебе-то что? Какая я тебе москвичка?
— А кто про Москву выдумал? Пофасонить захотела?
— Не лезь ко мне. Уходи.
— Обиделась... Я же не со зла сказала. Вижу, сидишь скучная, и подошла. Сказать тебе ничего нельзя. А еще подруга.
— Была подруга.
— Ах, вот как?
— Леля у тебя подруга. Во всем подражаешь ей. Только...
— Что только?—насторожилась Нюра.
— Ничего. Сама знаешь.
— Думаешь— дружу с ней потому, что атаманская дочка? Да?
— Отстань.
— Дура ты после этого, вот что!—вспылила Нюра.
— Ну и пусть.—тихо ответила Оля.—Ты умная... Она, Лелька, с Симочкой дружит, а к тебе только так... А ты лезешь к ней. Она перед тобой ломается, а ты не видишь. Я вот знаю, как она над твоими башмаками смеялась, и Симка смеялась.
Нюра смутилась.
— Врешь ты... Врешь,—сказала она и сдвинула брови. Оля молчала.
— Врешь,—еще раз повторила Нюра и отошла. Вдруг оглянулась и, топнув ногой, крикнула: — Кацапка! — и выбежала из класса.
Оля вскочила. Правда, ее уже не раз старались уколотъ тем, что она не казачка, но чтобы кто-нибудь в лицо кричал так... «А Симочка? А Райка? А Верка Мозгалева? Они ведь тоже не казачки,—думала она,—а чего же перед ними никто не кичится? Небось, Райку никто кацапкой не назовет». От досады Оля готова была заплакать. До конца уроков она сидела молча, а когда раздался звонок, первой собрала книги и пошла домой.
Дома, во дворе, отец уже развел мангал и чистил сапожным, ножом картошку.
— Подожди, я сама,—Оля отобрала у него нож.
Приготовила обед. За столом сказала:
— У Нюрки ночью во дворе воры были. Фуражку их там нашли...
— Кто нашел?—отец не донес до рта ложку.—Кто?
— Нюркина тетка.
— Тетка?
Он встал и положил ложку на стол.
— Тетка, говоришь?
— А Дашка ту фуражку подобрала и спрятала.
— Ах, вот как?—отец облегченно- вздохнул и сел.—А еще что ты слышала?—уже спокойнее спросил он и снова взялся за ложку.—Не говорили, на кого думают?
— Нет.
- Гм... Воры... А ты про это- помалкивай. Воры... Значит, Даша фуражку спрятала? Так... Ну ладно...
— А Нюрка меня кацапкой назвала. Гордится, что казачка.
— А ты?
— Я ничего не сказала. Убежала она.
— Казаки, неказаки...—Отец помолчал, махнул рукой.—Бед-ным казакам тоже несладко. Вот дашин отец — Яков Алексеевич... Ты с Дашей дружи.
— В школу она не ходит.
— Знаю. А ты бы научила ее грамоте.
— Я? Не сумею я.
— А ты попробуй.
Отец сел за работу. Оля убрала посуду и вышла во двор. Неожиданно открылась калитка и появилась Даша.
— Легка на помине!
— Я к Андрею Федоровичу... Пойдем в сени.
Там она осторожно достала из узелка фуражку.
— Отдай батьке...
— Что?—Оля оторопела. Она быстро сунула фуражку за ящик и, схватив Дашу за руку, потащила за собой во двор.
— Погоди, погоди... Сейчас... Твой батька был у нас в хате.— Даша опасливо посмотрела по сторонам.—И еще один человек был. Сидят, разговаривают...—Даша снова посмотрела вокруг себя.—Вдруг входит Степа, такой испуганный! «Там, говорит, — какие-то двое на улице стоят и все через плетень заглядывают. Увидели меня и за деревом притаились». Поняла? И вот отец твой и тот человек, что с ним был, как распахнут окно, да как выпрыгнут! И через нюркин двор убежали. А собаки лай подняли. Мать моя твоему отцу вдогонку фуражку бросила, а он, должно быть, не видал и не поднял ее. А утром приходит из правления один казак и говорит: «Покажите фуражку, что воры обронили». Это уже нюркина тетка раззвонила. А мама говорит: «То не воры обронили, то в сарае у нас давно старая шапка валялась, а собака ее вытащила. Мы сами думали, что чужая, а, как разглядели, видим—наша». А казак свое: «Покажите». А мама ему: «Да я, ее уже спалила. От нее одна зараза». Казак и ушел. Тут мы и давай фуражку прятать. А теперь я ее и принесла тебе. Вот и все.
— Нет, не все... А что у вас отец делал? Зачем ему бежать было? Не понимаю. И кто еще был у вас с отцом?
— Кто был—не знаю. Я сама его первый раз видела. А убежали они потому... Ты смотри, чтобы никто не знал, а то... Олька, ты молчи про это. Я сама не знаю, что они говорили, только если кто узнает, отец сказал—арестовать могут. Они там говорили про лелькиного отца, еще про кого-то, про Мишкиного отца Ивана Макаровича. Кабы я знала, я бы слушала, а то мне неинтересно, я и не слушала. А когда они бросились бежать, гут я испугалась. Вот видишь как.
— Теперь я знаю,—тихо сказала Оля.—Только я боюсь... А ты боишься?
— А то нет?
— И Нюрка сегодня в школе болтала про это. Ох, и злая она на меня.
— Она теперь с Лелькой дружит,—грустно сказала Даша.— А бывало мы с ней сойдемся у плетня и все разговариваем, разговариваем... Она неплохая была, я знаю... Это тетка у ней ведьма. Нюрка до Лельки тянется, в барышни лезет.
— Да... А ты в школу не ходишь?—осторожно спросила Оля.—Давай я тебя научу грамоте.
— Смеешься?
Оля побежала, принесла тетрадь, карандаш.
— Гляди. Видишь домик, а посередке перегородка. Это «а». А вот это...—и Оля показала еще две буквы. Даша конфузилась, боялась, как бы не осрамиться, морщила лоб, старалась угодить неожиданной учительнице.
— Нескоро выучишь ты меня.
— Нет, скоро,—храбрилась Оля.
— Чудная ты, — Даша с удивлением посмотрела на подругу. — Ну да ладно... Я еще приду...
Она ушла.
— Ты что?—спросил отец, когда Оля вернулась в хату.
— Ничего... Даша приходила. Фуражку...
— Как?—насторожился отец.
— Я спрятала... Боюсь...
Отец встал.
— Ты что же? Может, думаешь, что я на самом деле вор?
— А?—Оля растерялась.—Что ты, папа... Я не думаю. Я и не думала. Я... я знаю. Я все знаю... Даша мне сказала...
— Что сказала?
— Папа, ты...
Она запнулась. Потом набралась храбрости и спросила тихо:
— Ты... большевик? Да?
Отец удивился.
— А ты понимаешь, что это значит?
— Понимаю. Это...
Но тут кто-то вошел в сени, и разговор их оборвался.
VI
Покончив с уроками, Нюра вышла за ворота, села на лавочку и стала смотреть на закат. Раскаленное докрасна солнце уже коснулось верхушки старой большой шелковицы. Листья ее затрепетали, и Нюре казалось, что. от нестерпимой жары они вот-вот загорятся, скрутятся и почернеют. Солнце опускалось все ниже и все багряней сверкало между спутавшимися ветвями.
Нюра невольно зажмурилась и долго сидела так, плотно закрыв глаза. Однако солнечный свет проникал и сквозь веки, и ей казалось, что она видит тысячи огненных точек, рассыпанных на черному полю. Ее еще издали окликнула Рая:
— Чего это ты сидишь одна?
— Так... Гляди...—Нюра показала рукой на закат.
Рая посмотрела, вздохнула и сказала тихо:
— Красиво! Точно ризы на иконах.
— А по-моему совсем не ризы. Похоже на большую-большую печку, а в печке солома так и полыхает! А облачка—это пекутся булочки. Видишь, какие подрумяненные.
— Выдумаешь тоже... Печка... Совсем неинтересно.