– Видишь ли, у нас всегда выходили недоразумения из-за ее собаки. Нужно тебе сказать, что у нее была дурацкая собачонка китайской породы. Вот из-за нее-то мы и ссорились. Я не раз говорил ей, что не потерплю этой собаки в своем доме после того, как мы поженимся.
– Понимаю, – сказал Сэм. Он снова вытащил манжет и записал на нем: «собака». – Да, конечно, это должно было оскорблять ее.
– Да, но войди в мое положение. Эта противная собачонка укусила меня за щиколотку, как-раз накануне того дня когда мы должны были венчаться. Теперь, разбираясь в своем горе, я мысленно утешаюсь тем, что однажды, входя в комнату, наступил на собаку и, кажется, здорово отдавил ей лапу,
– Тебе не следовало этого делать, – неодобрительно покачал головою Сэм. Он снова выправил манжет и приписал: «В высшей степени важно», – Может быть, именно это и заставило ее взять обратно свое слово.
– Что ж? Я ненавижу собак, – сердито заговорил Юстес; – помню, однажды Вильгельмина осталась чрезвычайно недовольна мною, потому что я отказался растащить двух грызущихся собак, к тому же еще чужих, которые сцепились на улице. Я говорил ей, что в настоящее время мы все бойцы, что жизнь в известном смысле не что иное, как борьба, но она не захотела и слушать меня. По ее мнению, сэр Гелехэд, наверное, вмешался бы в эту собачью драку. Я же думал иначе. У нас нет никаких доказательств, что сэру Гелехэду приходилось когда-либо впутываться в столь опасное предприятие. А кроме того, он был закован в латы. Дайте мне кольчугу, которая спускалась бы до самых щиколоток, и я охотно раскидаю в стороны хоть сотню дерущихся собак. Но в тонких фланелевых брюках, – благодарю покорно.
Сэм поднялся. На сердце у него было легко. Разумеется, он и раньше думал, что эта девушка – совершенство, но было все-таки приятно сознавать, что такого же мнения придерживается и другое лицо, у которого не было никаких оснований выставлять ее в благоприятном свете. Он понимал ее точку зрения и сочувствовал ей. Будучи идеалисткой, она не могла доверить свою судьбу Юстесу. Разве могла она довериться человеку, который, вместо того, чтобы рыскать по свету в поисках отважных дел, отказался исполнить первую же ее просьбу? Юстес обладал известными качествами, которые могли привлечь к нему на некоторое время сердце девушки, – он писал стихи, хорошо говорил и недурно пел, но как спутник в жизни… Для этой роли он не годился. Он просто не дорос до нее. Такой девушке, как Вильгельмина Беннетт, нужен был муж совсем в другом духе… Ну, скажем, вроде, – Сэм Марлоу чувствовал это, – вроде Самюэля Марлоу.
Наполненный чуть не до отказа подобными мыслями, он вышел на палубу, чтобы присоединиться к пассажирам, совершавшим моцион перед завтраком. Почти тотчас же ему попалась на глаза Билли. На ней было очень миленькое пальто для гулянья, выгодно подчеркивавшее ее красоту, а ветерок играл ее рыжими локонами. Рядом с нею прогуливался молодой Брим Мортимер.
При виде Сэма молодая девушка улыбнулась. Сколько магической прелести заключено в женской улыбке…
– А, вот и вы, мистер Марлоу!
– Вот и вы, – повторил Брим Мортимер с несколько иной интонацией.
– Да, решил подышать свежим воздухом перед завтраком, – ответил Сэм.
– О, Брим! – воскликнула девушка.
– Ну, что?
– Будьте такой милый, снесите пожалуйста мое пальто в каюту. – Я не думала, что сегодня так тепло.
– Хорошо, я понесу его на руке, сказал Брим.
– Глупости. Я совсем не хочу нагружать вас. Сбегайте и бросьте его в каюту на койку. Можете не сворачивать его.
– Хорошо, – сказал Брим.
Он помчался по палубе. Бывают такие мгновения, когда человек чувствует, что для полного его перевоплощения в фургон для перевозки мебели недостает только лошади и кучера. Такое чувство испытывал теперь Брим Мортимер.
– А вам не кажется, что ему следовало бы заодно почирикать с собачкой, когда он будет в каюте? – высказал мысль Сэм. Он понимал, что человек столь решительный характером, и с такими длинными ногами, как у Брима, может дойти до каюты, положить пальто и вернуться обратно в течение каких-нибудь тридцати секунд.
– Совершенно верно. О, Брим!..
– Хэлло!
– Когда вы будете в каюте, поиграйте немного с бедным Пинки. Он очень любит это.
Брим исчез. Не всегда Легко, глядя на спину человека, понять, что он думает и чувствует, но спина Брима, казалось, ясно говорила, какими мыслями занят се обладатель в этот момент: дайте ему две-три скрипки и пианино, и из него выйдет хороший бродячий оркестр.
– А как чувствует себя ваша собака, – учтиво осведомился Сэм, стараясь идти в ногу с девушкой.
– Значительно лучше, благодарю вас. Я подружилась здесь на пароходе с девушкой, не знаю, слышали ли вы ее имя, – с Джен Геббард, – это довольно известная охотница на крупных зверей; она дала мне какую-то микстуру для Пинки, и он сразу почувствовал себя гораздо лучше. Я не знаю точно ее состава, но туда, наверное, входит соус Кабуль. Она говорит, что всегда давала эту микстуру своим мулам в Африке, когда те хворали… Это очень милая девушка, а с вашей стороны очень любезно проявлять такое внимание к бедному Пинки, который укусил вас.
– Все они кусаются, – благодушно заметил Сэм. – Я очень люблю животных и в особенности собак.
– Неужели? Я тоже.
– Мне только не нравится, что они так часто дерутся между собой. Поэтому я всегда разнимаю собачьи драки.
– Я восхищаюсь теми людьми, которые знают, что нужно делать, когда собаки грызутся между собой, Сама я в такие минуты совершенно теряюсь. Она опустила глаза. – Вы читаете? Что это у вас за книга?
– Книга? Ах, да это… сочинения Теннисона.
– Вы любите Теннисона?
– Обожаю! – восторженно произнес Сэм. – Особенно… эти… его… – он посмотрел на манжет, – его «Королевские идиллии». Мне даже страшно подумать, что я стал бы делать во время переезда, не будь со мною Теннисона.
– Хотите, мы будем читать его вместе? Это мой любимый поэт.
– Конечно! Знаете, в Теннисоне есть что-то такое…
– Да, не правда ли? Я сама часто так думала.
– Иные поэты пишут длиннющие повести или там разные другие штуки, а есть такие, которые пишут все стихотворения в несколько строф, и только у Теннисона, по моему мнению, одинаково хороши, как длинные, так и короткие вещи. У него на каждой странице лунки.
– Это сравнение указывает на то, что вы играете в гольф?
– Если я не читаю Теннисона, то играю в гольф. А вы играете?
– Не только играю, я ужасно люблю гольф. Удивительно, сколько у нас общего во вкусах. Вы, по-видимому, любите все то, что люблю я. Мы действительно должны стать друзьями.
Он на мгновение задумался, выбирая лучших из трех пришедших ему в голову ответов, но в это время прозвучал гонг, приглашавший к завтраку.
– Ах, господи, мне надо спешить! Надеюсь, мы встретимся здесь попозже.
– С удовольствием, ответил Сэм.
– Мы сядем и будем читать Теннисона.
– Прелестно. Вы, я и Мортимер?
– Нет, Брим пойдет в каюту развлекать Пинки.
– Он уже знает об этом?
– Еще нет, – ответила Билли. – Я сообщу ему об этом за завтраком.
Глава IVСэм втирается
Настало четвертое утро морского путешествия. Разумеется, когда эта повесть будет переделываться в фильм, такого краткого сообщения окажется недостаточно. Придется поставить выразительный титул или велеречивую надпись, или еще что-нибудь в этом роде, например:
И так в полной безмятежности протекали дни, насыщенные надеждой, юностью и любовью, соединяя два юных сердца шелковыми цепями, выкованными смеющимся богом любви.
При этом мужчины в зрительном зале переложат свою жевательную резину за другую щеку и крепче сожмут руку своей соседки, а тапер за роялем заиграет: «Каждому хочется получить ключ от моего погреба» или что-нибудь в этом роде, столь же подходящее, задушевное и тягучее, а рассеянный взгляд его устремится на недокуренную папиросу, которую он положил на самую нижнюю октаву, рассчитывая докурить ее по окончании картины. Но я предпочитаю краткое и откровенное заявление. Это моя повесть, и я поступаю, как хочу.
Самюэль Марлоу, завернутый в купальный халат, вернулся к себе в каюту после холодного душа. В его походке сквозила та несокрушимая гордость, которая проглядывает в движениях человека, принявшего холодный душ, в то время как он имел возможность сесть в горячую ванну. Он поглядел в иллюминатор на сверкающее море. Он чувствовал себя сильным, счастливым и твердым.
Не один только холодный душ возбуждал гордость этого молодого человека. Дело в том, что, растирая себе полотенцем поясницу, он принял твердое решение сегодня же сделать предложение Вильгельмине Беннетт. Да, он должен испытать судьбу, поставить на карту все свое счастье. Правда, он знает ее всего лишь четыре дня, но что из этого?
Самое замечательное достижение нашего времени я усматриваю в том, как современная молодежь делает предложение руки и сердца. Когда дедушка Самюэля Марлоу, почтительно поухаживав приблизительно полтора года за бабушкой Самюэля Марлоу, убедился, что чувства, которые он питает к ней, не что иное, как любовь, ему пришлось, согласно обычаю, выяснять этот вопрос окольным путем. Прежде всего необходимо было пропеть несколько сентиментальных баллад, при чем бабушка аккомпанировала ему, а остальные члены семейства сидели тут же в комнате и слушали. Заметив, что она потупляет взоры и слегка розовеет, когда он произносит слова: «Только ты, ты одна», он счел это за поощрение, хота и слабое, но все же достаточно убедительное, чтобы дать ему право отвести на следующий день в сторону ее сестру и расспросить ее, упоминает ли о нем изредка предмет его любви в домашних беседах. Далее в переговоры была втянута ее тетка, две другие сестры и ее младший брат. Только после этого он решил, что настал момент послать ей томик стихов Шелли, подчеркнув карандашом чувствительные места. Спустя несколько недель он увиделся с ее отцом и добился от него разрешения чаше бывать у них в доме. И, наконец, после того, как он отправил ей письмо, начинавшееся словами: «