У подножия песчаной сопки, стоящей почти на берегу, он спешился и, ведя коня в поводу, осторожно пошел через густые заросли жингила.
Вот и мысок и роща на нем. Роща встретила Наурыза шорохом тонких и высоких, как тополя, камышей. В густых травах терялся даже стук конских копыт. Кругом стояла тишина. До аула было далеко.
«Как она доберется сюда?» — забеспокоился джигит. Он отвел лошадь за камышовую рощу, стреножил и, сняв узду, пустил пастись.
Наурыз наизусть запомнил каждое слово ее записки. «Слева от мыса растет густой чий[40]. Там меня ждите…». Густые и тонкие, как спичка, стебельки чия будут надежным укрытием, в них нелегко обнаружить человека. Поняв это, джигит начал успокаиваться.
Убедившись, что в зарослях чия никого нет, он вернулся на берег. Прислушиваясь к звукам далекого аула, он мысленно перечитывал записку. «Я приехала провести свои каникулы на берегах благословенного Кайнар-Куля. Еще в городе слышала я, что вы находитесь здесь… Но, оказывается, пока я ехала, вы успели перебраться в другой аул. Было бы неприлично не сообщить вам о своем приезде, и я решила написать эту записку. Мальчик, который доставит ее, — надежный. Как много мне хочется вам рассказать…» И приписка: когда и где можно встретиться.
Уже довольно долго бродил он по берегу озера. Задумавшись, он набрел на гнездо, из-под ног его с шумом вырвались две птицы. От неожиданности Наурыз едва не упал. Но потом сообразил, что это утки-ротозеи, которые вьют гнезда где попало.
Становилось прохладно, и Наурыз застегнул свою шинель на все пуговицы. Наконец послышались легкие торопливые шаги. Постояв немного в зарослях, джигит пошел навстречу.
Когда девушка, переодетая в мужское, почти вплотную подошла к нему, он, как ребенка, поднял ее с земли. Она нежно коснулась лицом его щеки.
— Опустите меня на минутку. Береженого аллах бережет. В ауле нагаши я часто подсмеиваюсь над неловкими джигитами, но и джигиты не остаются в долгу, — прошептала Толкын. Она вынула из кармана камзола шапочку с совиными перьями и надела ее. Теперь перед Наурызом стояла та самая Толкын, встречи с которой он так долго ждал.
Долго стояли они, молча прижавшись друг к другу. Потом Наурыз опять взял ее на руки и понес к мысу.
— Я ведь тяжелая. По пословице: тяжелее всех — соль и девушка.
— Я нисколько этого не чувствую и всю жизнь готов носить тебя на руках!
— Что же, мы никогда и ссориться не будем?
— Никогда!
— Когда я смотрю на других, то начинаю сомневаться. Мы же дети отсталого, невежественного народа, который на женщину смотрит, как на выгодный товар.
— Казахи тоже начинают все понимать!
— Но ведь таких немного…
— Будет больше! Настанет время, когда весь народ будет грамотным, образованным и начнет жить совершенно по-новому!
— Дай аллах!..
— Поднимемся наверх?
— Как хотите…
Обнявшись, они направились к мысу, возвышающемуся над пологим берегом озера.
— Толкын, клянусь, ты оказалась умнее меня!
— Зачем так хвалить, да еще в глаза?..
— Вот ты послушай — и ты согласишься со мной!
— Хорошо, рассказывайте.
— Я ведь знал, что у тебя скоро каникулы, но не догадался пригласить тебя сюда.
— Может быть, смелости не хватило?
— Может, и так…
— Я просто соскучилась по нагаши и приехала на джайляу.
— Милая Толкын! Я прекрасно знаю, чего ты не договариваешь…
— Разве?..
Оба радостно засмеялись. Наурыз снова взял Толкын на руки.
— Устанете ведь…
— Нисколечко!
О чем только ни говорили они в эту лунную ночь, о чем только ни толковали: о себе, о своих друзьях и родственниках, обдумывали свое будущее. Потом замолкали и, крепко обнявшись, слушали щемящие крики лебедей.
И снова:
— Милая Толкын!..
— Ау…
— Ты моя лебединая песня!
— Вы, наверное, стихи сочиняете?
— Сочинял и буду сочинять. Но только о тебе.
— А скучно не станет?
— Не говори так!
Толкын положила голову на широкую грудь Наурыза и потерянно прошептала:
— Я так счастлива с тобой!
В первый раз за все время их знакомства она сказала ему «ты».
Объятия их становились все жарче.
Когда они очнулись, на востоке уже начинало светлеть. Наурыз взнуздал коня и, уже сидя в седле, нежно прошептал:
— До скорой встречи, милая!
— Да, да. С сегодняшней ночи моя судьба в твоих руках.
Они еще раз крепко обнялись. Так не хотелось расставаться, но ночь подходила к концу.
Наурыз сильным рывком поднял Толкын и посадил на коня впереди себя. Так они доехали до чия. Там он бережно опустил ее на землю и, еще раз попрощавшись, пришпорил коня.
Начинался щедрый весенний дождь. При тусклом свете фонаря Толкын рассматривала отпечатки следов на мокрой земле: вот огромный след солдатских сапог, вот следы лаптей, кто-то прошел в изношенных калошах, побывала здесь и какая-то дама на высоких каблуках, изредка встречаются отпечатки казахских саптама…
Возле водокачки показался Наурыз. Проводить его хотели командиры сформированного отряда красных сарбазов. Но он, поблагодарив, отправил их обратно. Сослался на то, что должен еще забежать к знакомым. Ей он тоже советовал не приходить на вокзал.
— Я всегда буду провожать и встречать вас, — с волнением ответила девушка.
От этих слов на сердце Наурыза стало легко и радостно.
Вчера он получил телеграмму от ревкома: вызывают. Видимо, затем, чтобы услышать о положении дел на местах.
Косой дождь усиливался, а ее все не было.
Суета у вагонов стихала. Значит, те, кто должен был уехать, все вошли в вагоны. Наурыз начал волноваться. «Ладно, — решил он, — на худой конец можно и на ходу заскочить в вагон».
— Я вас заставила долго ждать?..
Оказалось, Наурыз ждал ее с другой стороны.
— Не промокла? — заботливо спросил он и взял ее под руку.
— Нет. Я же под зонтиком!
На этот раз Толкын была одета по-европейски. Даже шляпа с вуалью. Если бы она сама не подошла, Наурыз едва ли узнал бы ее в толпе. Она раскрыла над его головой цветастый зонт. Видя, что Наурыз рассматривает ее новые наряды, Толкын забеспокоилась.
— Что, не идет?
— Нет, все хорошо! Не уступишь знаменитыми модницам.
— А вы и насмехаться умеете?
— Нет, зачем же! Я серьезно.
— Боялась, что посторонние заметят. Одна русская подруга дала. Скажите только правду: идет или нет?
— Очень! Ты прекрасно выглядишь в этом наряде! Когда мы заживем вместе, национальную одежду оставим для бала-маскарада, а в обиходе будем одеваться по-европейски.
— А если придется жить в ауле?
— Ну и что? Казахский аул тоже скоро переменится.
— Это только кажется.
— Не пройдет и десяти лет.
— Дай аллах!..
В это время паровоз пронзительно засвистел. Взявшись за руки, они побежали к поезду. Одним прыжком Наурыз оказался на подножке вагона. Поезд тронулся. Джигит прощально помахал рукой, а Толкын, высоко подняв над головой белый платок, долго шла за составом, пока тот не скрылся за поворотом.
Учителя гимназии разделились на несколько партий. Никто никого не хотел слушать, да и вообще трудно было разобраться, что творится в стране. Продолжать занятия не имело смысла, и поэтому «до нормализации общественного порядка» гимназия была закрыта. Толкын огорчилась и пришла домой расстроенная.
— Эй, дочь, отнеси книги и живо ко мне! — крикнула мать из дверей своей комнаты. Толкын почуяла в ее голосе недоброе. Но, зная вздорный нрав матери, не придала этому значения.
Спокойно вошла она в комнату родителей и вдруг увидела свою мать. Это была слишком белокожая для казашки, растолстевшая женщина. Лицо у нее было из тех, которые казахи сравнивают с жидкой расползающейся кашей. Глаза маленькие, узкие, почти синие. Вместо бровей — десяток грубых, как у монголов, торчащих в разные стороны рыжих щетинок. Широкая просторная одежда усиливала ее сходство с сабой, полной кумыса.
Мать не взглянула на Толкын. Из глубокого кармана камзола она вытащила зубочистку из гусиного пера и долго копалась во рту.
— Ох, эти зубы… — простонала она, страдальчески морщась. И только после этого с удивлением посмотрела на дочь, будто видела ее впервые.
— Недаром предки говорили: «Срам сына — срам отца, срам дочери — срам матери»… Слыхала ты об этом?
— Слышала.
— А теперь скажи, где ты была в прошлый понедельник? Только правду!
— У Джумагуль…
— Зачем врешь? Ни вчера, ни в другие дни тебя у нее не было! Сегодня ее мать приходила к нам и жаловалась, что давно не видела у себя нашу Толкын.
— Вчера, Действительно, я не застала ее дома!.. Я ходила к другим подружкам…
— Вот почему ты, оказывается, маячишь на вокзале, переодевшись в русскую одежду.
Толкын показалось, будто на голову ей вылили ведро холодной воды. «Откуда она узнала?!» — в ужасе подумала девушка.
— Ну, подружки пригласили, я и пошла…
— А кто вешался на шею незнакомому джигиту, бесстыжая?.. Видно, правду говорят старики: «Когда начнется светопреставление, с лица земли исчезнет вода, а девушки будут сами кидаться на шею джигитам…» Какой стыд, какой срам!..
Мать заплакала и полезла в глубокий карман за носовым платком.
Толкын стояла ни жива ни мертва. «О, аллах, какой же это негодяй следил за мной? Как не стыдно таким людям? Хуже собак…»
Ее душили спазмы, от возмущения она сейчас готова была на все. Если бы узнала, кто это сделал, она при всем народе выцарапала бы ему глаза…
— Видели. И не одна, а две бабы. Ходили на станцию купить чаю и увидели. Весь день вчера хихикали да злорадничали.
— Кто они такие?
— Да ты их знаешь — болтливые старухи Меруерт и Фатима. Теперь, считай, вся наша степь будет говорить только про тебя да про нас. Ой, какой срам, какой стыд! — снова заголосила мать.
Толкын робко предположила: