облик. В ночь на восьмое сентября целые банды мужчин, до сотни человек, бродят по улицам. Они дудят в огромные бумажные раструбы, отверстия которых прикрыты причудливыми масками. Они берут прохожих в плен, окружают и оглушают какофонией множества труб. Целые профессии основаны на актерстве. Продающие газеты мальчишки тянут изо рта названия «Roma», «Corriere di Napoli», словно резинку. Их крики – городская мануфактура.
Добывание денег, исконное занятие в Неаполе, смыкается с азартной игрой и придерживается праздников. Известный список семи смертных грехов помещал высокомерие в Генуе, алчность – во Флоренции (немцы в старые времена были другого мнения и потому именовали то, что называется греческой любовью, «флорентийскими делами»), расточительность – в Венеции, гнев – в Болонье, обжорство – в Милане, зависть – в Риме, а лень – в Неаполе. Лотерея, в Италии захватывающая и всепоглощающая, как нигде в другом месте, остается прообразом заработка. Каждую субботу в четыре часа на площади перед зданием, в котором определяют выигрышные номера, собирается толпа. Неаполь – один из немногих городов со своим розыгрышем. Государство взяло с помощью ломбарда и лотереи пролетариат в клещи: в одном месте выдает ему то, что потом в другом месте забирает. Более осмысленное и либеральное опьянение азарта, в который вовлечена вся семья, заменяет алкогольное опьянение.
На этот азарт и настроена деловая жизнь. Человек стоит в распряженной коляске на углу улицы. Вокруг собралась толпа. Козлы коляски подняты, и торговец что-то достает оттуда, не уставая нахваливать. Мгновенно это что-то скрывается в розовой или зеленой бумажной обертке. Взмах руки – и она продана за несколько соль ди. Таинственные торговые манипуляции продолжаются. Скрываются в обертках счастливые лотерейные билеты? Пирожки, в одном из которых прячется приносящая удачу монетка? Чего так жаждут эти люди и почему торговец обладает такой волшебной властью над ними? – Он продает зубную пасту.
Бесценным подарком для такой предприимчивости оказывается аукцион. Когда уличный торговец, начиная с утра в восемь часов распаковывать товар, представляет по очереди зонты, отрезы полотна, шали, поначалу недоверчиво, словно сам хотел бы сперва проверить, на что они годятся, затем воспламеняется, заявляет фантастические цены, а когда предлагает большой платок, полностью развернув его, за пятьсот лир и затем спокойно складывает его, с каждым движением снижая цену, пока не умещает его полностью на ладони, и готов в конце концов отдать его за пятьдесят, он полностью верен древним законам базарного торга. – Об азартности торгующихся неаполитанцев есть замечательные истории. На оживленной площади весьма дородная женщина роняет веер. Она беспомощно озирается; поднять его самой при ее комплекции трудновато. Находится кавалер, готовый оказать ей услугу за пятьдесят лир. Они торгуются, и дама получает свой веер за десятку.
Блаженство товарных развалов! Ведь здесь они неотличимы от прилавков, как и полагается на базаре. Торговые ряды стремятся быть как можно длиннее. В крытом ряду есть лавка игрушек (здесь же можно купить духи и рюмки), сказочная по своим богатствам. Похожа на галерею и главная улица Неаполя, Толедо. Это одна из самых оживленных улиц Земли. По обеим сторонам узкого пространства нахально, грубо, соблазнительно раскинулось все, чем богат портовый город. Только в сказках бывают такие длинные заколдованные тропинки, которые нужно пройти, не оглядываясь по сторонам, если не хочешь попасть в лапы дьяволу. Есть тут и универмаг, в других городах магнетический центр солидной торговли. Здесь он лишен привлекательности и уступает всякой всячине, теснящейся поблизости. Лишь одно незначительное поражение терпит малая торговля – мячи, мыло, шоколад появляются и там, но уже тайком, под прилавком.
Распахнута, пориста и проницаема частная жизнь. Отличие Неаполя от других больших городов сближает его с краалем готтентотов: каждое личное состояние и действие пронизывают токи общественной жизни. Само существование, для человека Северной Европы предельно личное, здесь, как у готтентотов, дело коллективное.
Так, дом – это не столько прибежище, в котором люди скрываются, сколько неисчерпаемый резервуар, из которого они появляются. Не только из дверей течет жизнь. Не только на крыльцо и пространство вокруг него, где люди сидят на стульях и занимаются своей работой (для чего стол им не нужен, достаточно коленей). Домашний скарб свисает с балконов, словно вьющиеся растения. С верхних этажей на веревках спускаются корзинки, чтобы принять почту, фрукты и капусту.
Подобно тому как квартиры выходят на улицу, вместе со стульями, плитой и алтарем, точно так же, только гораздо громче, улица вторгается в жилище. Даже самое бедное полно восковых свечей, пряничных святых, россыпи фотографий на стене и железных коек, как и улица заполнена тележками, людьми и огнями. Нищета привела к растяжению границ, отражающему блистательную свободу духа. Сон и еда не привязаны ко времени, да и к месту зачастую тоже.
Чем беднее квартал, тем чаще встречаются в нем уличные закусочные. С плиты под открытым небом те, у кого есть деньги, получают желаемое. Одни и те же блюда у каждого повара имеют свой вкус. Готовят не как придется, а по проверенным рецептам. Как и в окошках даже самых маленьких тратторий, где лежат навалом рыба и мясо на пробу, здесь и знаток устанет искать нюансы. Чтобы отвести душу, этот морской народ приходит на рыбный рынок, великолепие которого поистине нидерландское. Морские звезды, крабы, полипы из вод кишащего всякими тварями залива заполняют скамьи и поглощаются зачастую сырыми, приправленными лишь капелькой лимона. Фантастические превращения происходят и с самыми банальными сухопутными животными. На верхних этажах дешевых доходных домов держат коров. Они никогда не спускаются вниз, и их копыта становятся такими длинными, что они больше не могут стоять на них.
Как спать в таких жилищах? Кроватей там стоит столько, сколько может поместиться. Но даже если их в комнате шесть или семь, обитателей часто вдвое больше. Поэтому детей можно увидеть на улице ночью, в двенадцать, а то и в два часа. Днем они после этого спят позади прилавков, а то и на лестничной ступеньке. Этот сон, как и сон взрослых, которые пристраиваются где-нибудь в уголке, чтобы наверстать упущенное, совсем не то, что размеренное отдохновение жителей Севера. Так что и здесь происходит взаимопроникновение дня и ночи, шума и тишины, светлого простора и темного внутреннего пространства, улицы и жилища.
Это же видно даже на игрушках. Оплывающую, покрытую бледными красками вроде мюнхенских кукол киндль мадонну можно увидеть у стен домов. Малыш, которого она держит, вытянув перед собой, словно скипетр, в такой же застывшей позе, запеленутый, без рук и ног, встречается в самых дешевых лавочках Санта Лючии, где он продается как деревянная кукла. Непоседы могут устраиваться с этими фигурками где придется. И в их кулачках скипетр и волшебная палочка, так и сегодня византийский спаситель продолжает свое существование. Задняя часть фигурок – необработанное дерево, покрашены они только спереди. Голубое платье с белыми пятнышками, красная кайма и красные щеки.
Но в некоторые из этих кукол, лежащих в витринах среди дешевой почтовой бумаги, деревянных защипок и жестяных овечек, вселился демон беспутства. В переполненных квартирах дети рано понимают, что такое отношение между полами. Однако если прибавление семейства происходит ужасающими темпами, если вдруг умирает отец семейства или хворает мать, нет надобности в близких или дальних родственниках. Соседка возьмет ребенка на время – а то и надолго – к себе, так что между семьями устанавливаются отношения, подобные появлению приемных детей. Кафе – подлинные лаборатории этой великой взаимопроницаемости. Жизнь в них не может находить успокоения, застоя не бывает. Это простые открытые пространства, вроде политических народных клубов, прямая противоположность венским бюргерски-ограниченным литературным заведениям. Неаполитанское кафе лаконично. Задерживаться здесь надолго не получается. Чашечка раскаленного caffe espresso – в горячих напитках этот город столь же непревзойден, как и в том, что касается сорбета, спумоне и джелато, – и посетитель уже направляется на улицу. Столики отливают медным блеском, они маленькие и круглые, простоватая публика застывает уже на пороге и поворачивает. Немногие располагаются внутри, чтобы ненадолго присесть. Три быстрых движения руки, и заказ сделан.
Язык жестов здесь простирается далее, чем где-либо еще в Италии. Понять его постороннему невозможно. Уши, нос, глаза, грудь и плечи – сигнальные точки, к которым тянутся пальцы. Те же приемы работают и в их изысканноизощренной эротике. Незамедлительно приходящие на помощь жесты и нетерпеливые прикосновения привлекают к себе внимание регулярностью, исключающей случайность. Да, здесь чужестранцу нетрудно вконец запутаться, но неаполитанец добродушно отправляет его куда подальше. Впрочем, не очень далеко, всего на несколько километров, до Мори. «Vedere Napoli e poi Mori», – поминает он старую шутку. «Увидеть Неаполь и умереть», – эхом откликается немец[14].
Путь к успеху: тринадцать тезисов
Опубликовано во frankfurter Zeitung в 1928 году. По форме и духу текст сходен с теми, которые составили вышедшую тогда же книжечку «Улица с односторонним движением».
1. Не бывает большого успеха без подлинных достижений. Было бы, однако, ошибкой полагать, будто эти достижения лежат в его основе. Достижения являются его следствием. Следствием окрепшей уверенности в себе и возросшей радости свершений у того, кто видит свое признание. Поэтому основу большого успеха закладывают высокие притязания, меткая реплика, удачная транзакция.
2. Удовлетворение от вознаграждения парализует успех, удовлетворение от достижений окрыляет его. Награда и достижение находятся на разных чашах одних и тех же весов. Вся масса самоуважения должна быть брошена на чашу достижений, и тогда чаша вознаграждения взлетит вверх.