3. Длительный успех сопутствует только тем, кто в своей деятельности, как кажется, руководствуется простыми, прозрачными мотивами, или же действительно ими руководствуется. Масса сокрушит любой успех, если он представляется ей непрозрачным, лишенным назидательной, подающей пример ценности. Само собой разумеется: быть прозрачным в интеллектуальном смысле этому успеху не обязательно. Доказательством тому служит любая жреческая власть. Достаточно, чтобы он соответствовал некоторому представлению, вернее, некоторому образу, будь то образ иерархии, милитаризма, плутократии или чего другого. Потому священнику положена исповедальня, полководцу – орден, финансисту – дворец. Кто не платит положенной дани в казну образов, которой владеет масса, того ждет провал.
4. Оценить по достоинству ту жажду однозначности, которая составляет высший аффект всякой публики. Один центр, один wovf один лозунг. Чем однозначнее, тем больше радиус воздействия духовной энергии, тем больше публики она привлекает. Возникает «интерес» к автору – это значит идет поиск формулы для него и самых примитивных, однозначных средств ее выражения. С этого момента каждое его новое произведение становится материалом, на котором читатель стремится проверить, уточнить, подтвердить ту самую формулу. В сущности, публика готова услышать от любого автора только одно – то послание, которое он будет еще в силах и успеет произнести слабеющим голосом на смертном одре.
5. Пишущим трудно по-настоящему осознать, насколько новообретенным является обращение к «потомкам». Оно возникло в эпоху появления свободного писателя и объясняется ненадежностью его положения в обществе. Жупел посмертной славы был средством давления на общество. Еще в семнадцатом веке никому из авторов не пришло бы в голову, обращаясь к современникам, ссылаться на потомков. Все ранние эпохи были едины в убеждении, что ключи, которым отпираются ворота посмертной славы, хранятся у современников. И еще вернее это стало сегодня, когда каждое следующее поколение тем меньше способно найти желание и время на ревизию прошлого, чем более отчаянные формы принимает необходимая оборона от нарастающей лавины доставшегося ему наследия.
6. Слава, вернее, успешность, стала сегодня необходимостью и не относится, как прежде, к разряду приятных добавок. В эпоху, когда любой жалкий писака распространяется в сотнях тысяч экземпляров, успешность становится агрегатным состоянием письменной продукции. Чем меньше успех какого-либо автора, какого-либо произведения, тем меньше они просто-напросто существуют.
7. Условие победы: радость от внешних проявлений успеха как такового. Чистая, незаинтересованная радость, лучше всего проявляющаяся в том, что человек получает наслаждение от успеха, даже если это чужой успех, и особенно если он «незаслуженный». Фарисейское чувство справедливости – одно из величайших препятствий на продвижении вперед.
8. Многое дается от рождения, но многое и приобретается трудом. Потому не видать удачи тому, кто бережет себя, выкладываясь только ради значительных дел и не проявляя способности доходить иной раз до крайнего напряжения в мелочах. Ведь только так он познает важнейшее и в значимых ситуациях: радость от взаимодействия, доходящую до спортивного удовольствия от партнера, великую способность временами забывать о цели (Господь являет ее избранным во сне) и, наконец и прежде всего – любезность. Не услужливую, плоскую, податливую, а ошеломительную, диалектическую, энергичную, как лассо, одним рывком смиряющую партнера. И разве не пропитано все общество фигурами, на которых нам следует учиться успеху? Подобно тому как в Галиции карманные воры обучают помощников на соломенных чучелах, увешанных колокольчиками, так и нам посланы официанты, портье, чиновники, заведующие, чтобы упражняться на них в искусстве повелевать любезностью. «Сезам, откройся» в успехе – слово, порожденное языком приказа в союзе с языком фортуны.
9. Let’s hear what you can do! – говорят в Америке тому, кто претендует на какую-либо должность. Однако при этом не столько слушают, что он говорит, сколько смотрят, как он себя ставит. Здесь он сталкивается с тайной экзамена. Экзаменатор требует обычно от партнера прежде всего, чтобы тот убедил его в своей пригодности. Каждый мог узнать на своем опыте, что, чем чаще он обращался к какому-либо факту, мнению, какой-либо формуле, тем менее убеждали они других. Пожалуй, более всего покоряет наша позиция того, кто оказался свидетелем ее возникновения в нас самих. Поэтому на всяком экзамене наилучшие шансы не у тщательно подготовленного кандидата, а у импровизатора. По той же причине почти всегда решающими оказываются дополнительные вопросы, мелкие детали. Инквизитор, пред которым мы предстали, требует прежде всего, чтобы мы заставили его забыть о своем назначении. И если нам это удастся, он будет нам благодарен и готов многое нам простить.
10. Интеллект, умение разбираться в людях и тому подобные способности значат в действительной жизни гораздо меньше, чем обычно думают. И все же какое-то дарование у всякого успешного человека есть. Только не стоит искать его in abstracto, как не стоило бы пытаться узреть эротический талант Дон Жуана в тот момент, когда он пребывает в одиночестве. Успех – то же свидание: в нужное время оказаться в нужном месте, ни больше ни меньше. И это значит: понимать язык, на котором счастье назначает нам встречу. Как может тот, кто никогда в жизни не слышал этого языка, судить о таланте успешного человека? Он ничего в этом не смыслит. Всё кажется ему случаем. Ему и в голову не приходит, что называемое им случаем в грамматике удачи то же самое, что в школьной грамматике – неправильный глагол, то есть неистребимый след изначальной силы.
11. Структура всякого успеха, в сущности, – структура азарта. Отринуть собственное имя – радикальный способ отбросить всевозможную стеснительность и неуверенность в себе. А игра – именно такой steeple-chase[15] по препятствиям нашего собственного Я. Игрок безымянен, у него нет своего имени, не нужно ему и чужое. Его замещает фишка, лежащая на совершенно определенном участке сукна, называемого зеленым, как золотое древо жизни, и серого, как асфальт. И как опьянительно ощутить способность удваиваться, быть вездесущим и подстерегать фортуну разом на десяти перекрестках в этом городе шанса, в этом сплетении улиц удачи.
12. Жульничать можно сколько угодно. Но ни в коем случае не ощущать себя жуликом. В этом деле авантюрист служит образцом творческой индифферентности. Его подлинное имя – анонимное солнце, вокруг которого вращается планетная система личин, которые он сам создал. Родословные, должности, звания – маленькие миры, вырвавшиеся из огненного шара того солнца, чтобы отбрасывать на обывательские миры мягкий свет и приятное тепло. Они и правда являются его данью обществу, и потому их сопровождает та bona fides[16], в которой никогда не бывает недостатка у отчаянного авантюриста и которой почти всегда так не хватает неудачнику.
13. Выражением «присутствие духа» язык свидетельствует, что тайна успеха заключается не в духе. То есть решающим оказывается не сам дух и его свойство, а единственно только: где его место. Его присутствие в этот момент вот здесь осуществляется лишь через его причастность интонации, улыбке, молчанию, взгляду, жесту. Потому что присутствие духа создает только тело. И именно потому, что у великих удачников оно держит возможности духа железной хваткой, он лишь изредка обнаруживает свою блестящую игру на публике. И потому успех финансовых гениев – того же рода, как и присутствие духа, с которым аббат Галиани[17] действовал в салонах. Только сегодня, как сказал Ленин, укрощать приходится не людей, а вещи. Отсюда тупое безразличие, зачастую венчающее у промышленных и финансовых магнатов высшую степень присутствия духа.
Берт Брехт
«Берт Брехт» – текст, с которым Беньямин выступил в 1930 году на франкфуртском радио. Беньямин был одним из первых немецких интеллектуалов, пришедших на радио; в это время он подготовил целую серию радиопередач, в том числе образовательных культурно-исторических очерков для детей. Беньямина и Брехта связывали долгие дружеские отношения, начавшиеся в 1929 году. В своем кратком выступлении Беньямин, как обычно, постарался выделить в разнообразных литературных экспериментах Брехта то, что его интересовало в первую очередь: базовые социокультурные, социально-политические, эстетические элементы, стоящие за фигурами и сюжетами автора. Например, такие мотивы, как цитируемость жеста и, в особенности, бедность в самом широком, метафизическом плане (см. далее эссе «Оскудение опыта»), Беньямин развивал в дальнейших своих работах.
Как-то нечестно в случае живущих авторов делать вид, будто высказываешься о них беспристрастно, рационально, объективно. И дело не только и не столько в личной нечестности – хотя никому не дано избегнуть влияния тысяч вариаций воздействия флюидов, исходящих от какого-либо современника, поскольку вряд ли хоть одна из этих вариаций подвластна контролю его сознания, – сколько в нечестности научной. Однако это не значит, что в таком случае позволительно ни в чем себе не отказывать и погрузиться наудачу в беспорядочную череду ассоциаций, анекдотов, аналогий. Напротив, если литературно-историческая форма высказывания здесь невозможна, адекватной становится критическая. А она как форма тем строже, чем дальше держится от банальной напыщенности, чем решительнее погружается в именно актуальные аспекты произведения. В случае Брехта, например, было бы глупо обходить молчанием имманентные опасности его творчества, вопрос о его политической позиции и даже обвинения его в плагиате. Так можно только преградить доступ к его творчеству. Напротив, важнее обсудить эти вещи, дав в придачу к этому представление о его теоретических убеждениях, о его высказываниях, даже о том, каков его облик, нежели выдать хронологию его произведений и наскоро произвести их разбор по части содержания, формы и зн