– Я ведь не наемник, – ответил Хейдин. – Я служу своему господину и выполняю его повеления. Так что не могу я принять ваше предложение.
– Кум, покажи ему, – сказал Додоль старосте.
Толстяк полез куда-то под шубу и извлек кожаный мешочек, завязанный ремешком. Староста долго возился с этим ремешком – у него почему-то дрожали пальцы. Наконец, содержимое мешочка выпало на стол. Хейдин увидел золотое кольцо довольно грубой работы, кусочек серебра с указательный палец величиной и несколько сильно потертых золотых монет.
– Что это? – спросил он.
– Д-дочке берег на приданое, – сказал староста, заискивающе улыбаясь. – Б-больше у нас н-ничего нет. В-возьми!
– Да ты спятил, человече! – Хейдин вдруг почувствовал, что у него горит лицо. – Я похож на мародера или грабителя? Сказано вам, я княжеский человек. Уехать могу в любой момент.
Дорош Иванкович засопел, собрал свое сокровище обратно в мешочек. Лицо Додоля приобрело обреченное выражение, даже нос у него стал будто длиннее.
– Пока я тут, помогу в случае чего, – произнес Хейдин, сжалившись. – И никакой платы мне не надо. Липке лучше помогите. Ради нее потружусь.
– Поняли! – с готовностью ухватился Додоль, вскочил с лавки, начал кланяться. – Благослови тебя Бог, боярин!
Староста тоже поклонился, но не так низко; то ли брюхо мешало, то ли не хотел уронить своего достоинства. Хейдин с трудом удержался от смеха, когда странная пара с необыкновенным проворством выскользнула из горницы.
– Липка! – позвал Хейдин.
В сенях девушки не было. Хейдин вышел следом за гостями: заметив, что воин следит за ними из дверей дома, крестьяне вновь начали кланяться и быстро ушли со двора под провожающий лай Белаша. Хейдин оглядел двор. Короткий зимний день уже клонился к закату, наступали сумерки. В соседних домах зажигались огни.
Липка вышла к нему из кошары, когда он уже собирался вернуться в дом. Глаза у нее были заплаканные, но она ему улыбалась.
– Ушли, – сказал Хейдин, прекрасно понимая, что она знает об уходе непрошеных гостей. – Нанять меня хотели, золото предлагали.
– Золото?
– Золото, – усмехнулся Хейдин. – Староста предлагал.
– Знаешь, как старосту Дороша в селе зовут? Куропляс. Он в праздники к деревенским девкам пристает, хорохорится, будто петух перед курами.
– И к тебе приставал?
– А то! – Липка откинула рукой волосы со лба. – Полюбовницей своей хотел сделать. Блазнил шибко. Даже жениться обещал.
– Знает ваш Куропляс толк в женщинах, – засмеялся Хейдин. – И что, соблазнил?
– Нет, – просто ответила Липка.
– Я и не сомневался, – добавил Хейдин.
– Мне другого Бог судил, – Липка посмотрела на Хейдина так, что у ортландца перехватило дыхание и кровь застучала в висках. – Идем в дом, простудишься.
– Опять кто-то идет, – сказал Хейдин, заметив, что две фигуры приближаются к ограде.
– Зарята! – обрадовалась Липка. – И Ратислав с ним. Сейчас я вас познакомлю.
Хейдин хотел было что-то сказать, но мысли его сбились – он внезапно заметил, что каролитовый перстень на его пальце засветился. Зеленый камень вспыхнул яркой искрой, а потом начал гореть изнутри, и свечение это все нарастало. Хейдин невольно обратил взгляд на приближающихся подростков. Первый, постарше, коренастый и крепкий, в овчинном тулупе и волчьей шапке, нес какой-то длинный тяжелый сверток. Когда же Хейдин перевел взгляд на второго, мальчика лет восьми, в длинном не по росту полушубке и огромных войлочных сапогах, которые здесь называли валенками, от перстня к руке словно пробежал электрический ток. Хейдин опомнился только тогда, когда мальчишки уже были рядом с ним.
– Где тебя носит! – сердито сказала Липка младшему. – Вечер на дворе, а ты не кормленный еще. И ты хорош, – обратилась она к старшему, – таскаешь его хвостом за собой. Не понимаешь, что дитя он малое.
Хейдин не слушал девушку. Он встретился глазами с младшим из ребят и понял, что именно к этому ребенку вел его каролит. Глаза Заряты были густого изумрудного цвета, в точности как кристалл на пальце Хейдина. В первое мгновение он даже не заметил, как безжалостно изуродовано лицо ребенка.
– Ты больше не болеешь? – спросил ортландца Зарята.
– Нет, – Хейдин вздрогнул. – Липка меня вылечила.
– Это хорошо, – сказал Зарята. – Стало быть, покажешь моему другу свою кольчугу и меч.
– Конечно, покажу. – Хейдин с трудом отвел глаза от мальчика, перевел взгляд на старшего, Ратислава.
Ратислав поклонился. Кланялся он не так, как это делали в Лаэде. Таким поклоном сегодня уже почтили Хейдина приходившие к Липке крестьяне. Ратислав склонился низко, коснувшись пальцами правой руки снега.
– Челом бью тебе, боярин! – сказал юноша. – Зарята молвил, в доме его знатный воин гостит. Вот я и осмелился прийти, посмотреть на настоящего гридня.
– Ратислав сам лук сделал, – вставил Зарята. – Ох, и лепый лук!
– Скажешь тоже, – одернул мальчика Ратислав. – Я, боярин, действительно лук мастерил, как меня тому учил охотник наш покойный Агей. Да только…
– Хватит на морозе стоять! – повысила голос Липка. – Идите в дом, не то простынете.
– И что же лук? – спросил Хейдин.
– Стрелы летят не так, как хочется, – объяснил Ратислав. – Может, лук плох или стрелы не годятся.
– Давай глянем, – предложил Хейдин.
Юноша с готовностью развернул холстину. Хейдин никогда не был хорошим лучником. В Ортланде лук считался оружием, пристойным для юношеских забав или охоты, но не для войны. Впрочем, стрелять из лука Хейдину приходилось и не раз. Лук Ратислава ортландцу понравился. Было видно, что мальчик старался, и оружие получилось очень хорошее.
– Неплохой лук, – одобрил Хейдин. – Можно мне его взять?
– Сделай милость, боярин, – Ратислав с поклоном подал воину лук.
– Не зови меня боярином, хорошо? – Хейдин попробовал тетиву, остался доволен натяжением. – Я всего лишь простой воин. Тебя ведь Ратиславом зовут?
– Верно, – юноша снова поклонился. – А тебя как величать?
– Хейдин. Дай-ка мне стрелу.
Сумерки сгустились уже настолько, что снег приобрел голубоватый цвет, а облака на небе окрасились во все оттенки пурпура. Поискав глазами, Хейдин выбрал мишень – колодезный журавель, шагах в пятидесяти за оградой дома Липки. Для такого неважного лучника, как Хейдин, это была подходящая цель. Наложив стрелу на тетиву, Хейдин дождался, когда утихнет поднявшийся ветер, поднял лук, прицелился и пустил стрелу, мысленно прося всех богов, чтобы не опозориться перед мальчиками и не послать стрелу к вордланам.
– Есть! – завопил Зарята. – Точно в журавель!
Ратислав, забыв о Хейдине, луке и всем остальном, бросился к колодцу, проваливаясь на бегу в рыхлый мартовский снег. Стрела угодила в перекладину журавля как раз над колодцем, и юноше пришлось потрудиться, чтобы вытащить ее из дерева. Ратислав был счастлив, потому что плох оказался лучник, а не лук. Учиться надо, чтобы стрелять так, как этот странный воин с нерусским именем!
– Вот так нужно стрелы пускать, Ратислав! – заявил ему Зарята, будто угадав его мысли, когда Ратислав вернулся во двор со стрелой в руках. – А ты стрелял неправильно.
– Возьми свой лук, мальчик, – Хейдин вернул оружие юноше. – Сам сделал его?
– Сам. Учитель мой мне поначалу помогал.
– Молодец, – Хейдин пожал парню руку. – Я хоть не лучник, но такое оружие не могу не похвалить. Быть тебе со временем оружейным мастером.
– Я витязем хочу стать, – сказал Ратислав. – Как ты.
– А я хочу в тепло! – не выдержала Липка. – Мороз крепчает. Быстро в дом и за стол. Зарята с утра голодный.
– Ничего я не голодный! – возразил Зарята.
– Пойдем, поговорим о твоем луке, – предложил Хейдин, понимая, как сейчас нужен юноше этот разговор. – Заодно и мой меч посмотришь, в руках подержишь.
Разговоры затянулись до ночи. Ратислав ушел поздно, и Хейдин подумал, что если бы не Липка, парень остался бы в доме Ясенихи на всю ночь – если не на всю жизнь. За один вечер юноша получил слишком много впечатлений. Таорийский меч Хейдина вызвал у него почти священный трепет. Ратислав с таким лицом взял клинок в руки, что Хейдин невольно позавидовал юноше – как счастлива молодость, как ярко и свежо она принимает радости жизни! Он рассказал Ратиславу о том, как ему достался этот меч и о том, как Блеск не раз и не два спасал ему жизнь. Ратислав слушал, раскрыв рот. Потом пришел черед кольчуги, и, чтобы совершенно осчастливить Ратислава, Хейдин позволил ему надеть кольчугу на себя.
– Это старинный доспех, – пояснил ортландец. – Таких теперь не делают. Такое воронение сегодня не сделает ни один оружейник. В древности кольчуги делались по особому способу. Сталь для кольчужных колец варилась со специальными добавками, а потом волхвы совершали особый обряд над инструментами оружейника. В конце уже готовую кольчугу натирали жиром вордлана, чтобы сделать ее неуязвимой даже для заговоренного оружия. Такая кольчуга выдерживала прямые удары секиры или тяжелого меча, а уж стрелой ее пробить было вовсе невозможно.
– Дядя Хейдин, а кто такие вордланы? – спросил Зарята.
– Это такие поганцы, полулюди-полузвери, злые и нехорошие, – пояснил Хейдин, подмигнув Липке. – Ими становятся дети, которые с утра до вечера шатаются по улицам, не обедают вовремя и поздно ложатся спать.
– Ты обманываешь, – отвечал Зарята. – Дети не становятся вордланами. Дети становятся взрослыми, женятся и рожают новых детей. Я знаю.
– Верно, – усмехнулся Хейдин. – Только чтобы стать взрослыми, они должны научиться слушать старших, особенно старших сестер.
Несколько раз за вечер Хейдин замечал, что Ратислава интересуют не только его оружие и истории о воинских приключениях. Он перехватывал очень красноречивые взгляды юноши в сторону Липки. И Хейдин почувствовал ревность. Он и сам понимал, что это сумасшедствие – ревновать юную девушку к молодому человеку, который моложе его почти в три раза. То, что Ратислав влюблен в девушку, Хейдин понял сразу. Но ортландец понял и другое – Липка не любит юношу, по крайней мере, не видит в нем своего возможного жениха. Это удивило Хейдина. Ратислав был юношей видным, хоть и невысокого роста, но крепкий, с широкими плечами, волевым лицом и открытым взглядом. Молодой человек был совсем не похож на крестьянина; было в облике Ратислава какое-то внутреннее благородство, которое людям из имущих сословий придают воспитание или положение. Ратислава воспитывать было некому, потому Хейдин был озадачен, откуда у крестьянина из маленькой северной деревушки такая стать и такие манеры. Хейдин даже подумал, что взял бы Ратислава себе в оруженосцы без малейшего колебания. Еще больше его заинтриговало то, что сказал ему Ратислав.