— Ладно, — каким-то образом Вулф Харриган умудрялся одновременно разговаривать, раскуривать трубку и уверенно вести машину. — Вот вам общая картина. Года два назад я начал замечать новые объявления в церковных колонках воскресных газет. Ничего, кроме времени, адреса и фраз типа “Агасфер расскажет о Семи чашах гнева” или “Четыре всадника уже появились? Агасфер вам ответит”. Обычный апокалиптический бред. Я бы не обратил особого внимания, если бы не имя — Агасфер. Разумеется, оно меня заинтересовало.
— Почему?
— Так звали Вечного жида. Разумеется, он известен и под десятком других имен, но в лейденском памфлете 1602 года, с которого все и началось, он назван ein Jude mit Namen Ahasverus[7]. Я никогда не встречал этого имени применительно к кому- нибудь другому, а потому решил провести небольшое расследование. Я пошел на собрание и ничего особенного там не услышал. Я решил, что Агасфер умен и умеет управлять аудиторией, но он не сказал ничего увлекательного, и паства была маленькой и бедной. Я взглянул на тарелку для сбора пожертвований — там не набралось и десяти долларов. Агасфер ничем не отличался от прочих бродячих евангелистов, если не считать странного имени и желтого одеяния. Потом я стал слышать о нем все чаще и чаще. Быстро появилась небольшая группа ревностных последователей, и на Агасфера начали снисходить “откровения”. Последователи распространяли его учение, и к Агасферу уже стекались толпы. Вскоре он собрал достаточно денег, чтобы выстроить Храм Света. И тогда завертелось по-крупному. Теперь он — один из крупнейших сектантских проповедников в Лос-Анджелесе. Как вы понимаете, это серьезно.
— Но что он проповедует? У него есть… как их… догматы?
Вулф улыбнулся.
— Вы наивны, Дункан. Впрочем, признаю, раньше у еретиков были отчетливые доктрины. Они взывали к здравому смыслу и интеллекту. Но теперь достаточно харизматичной личности со склонностью к драматическим эффектам и несколькими бойкими фразами. О, у Агасфера есть некоторые религиозные принципы, но сомневаюсь, что все дети Света их разделяют. Вряд ли большинство американских пресвитериан верили в предопределение, даже когда в это полагалось верить. Вряд ли, если уж на то пошло, большинство людей, считающих себя католиками, верят в первородный грех, в лимб или даже в пресуществление.
— Кажется, я вас понимаю. Сценарий, как в политике: лидер, слоган — и готово. Но каковы же доктрины Агасфера?
— Если коротко, примерно таковы. Современное христианство берет свое начало от Павла и Луки, которые, сговорившись, исказили подлинные факты жизни Христа ради собственных целей. Единственное подлинное Евангелие написано Иосифом Аримафей- ским. Агасфер утверждает, что нашел его в Тибете и лично перевел со старинных манускриптов. Он заявляет, что Христос, Иосиф Аримафейский и Агасфер были членами аскетической иудейской секты ессеев. И что Христос сделал Агасфера бессмертным — а он утверждает, что является Вечным жидом в буквальном смысле — не в качестве наказания, а для того, чтобы тот нес искру истины сквозь все времена, пока поддельное христианство Павла и Луки набирает силу. Он утверждает — и неплохо доказывает, — что христианство Луки и Павла сегодня — ложный путь. Наконец спустя девятнадцать столетий настало время Агасферу выйти и поведать правду. Старый порядок вот-вот исчезнет, et antiquum documentum novo cedat ritud[8], как мы поем при адорации. То есть Агасфер открывает людям Истину и извлекает из этого немало пользы.
— По-моему, звучит довольно безобидно, — заметил Мэтт.
Вулф фыркнул.
— Посмотрите на него сегодня. Послушайте проповедь, понаблюдайте за аудиторией. И обратите внимание на корзинки для пожертвований. Послушайте, что будут говорить люди, выходя. А потом скажете, по-прежнему ли человек в желтом одеянии кажется вам безобидным.
За десять кварталов они увидели неоновую вывеску, сверкавшую белизной на фоне неба:
СВЕТ
Сияло сначала слово целиком, потом каждая буква по отдельности и, наконец, снова целое слово.
Не доезжая шести кварталов, они начали замечать обилие машин. В трех кварталах Вулф Харриган свернул на парковку.
— Эти деньги тоже пойдут Агасферу, — сказал он Мэтту, расплачиваясь со служащим.
Храм Света был простым белым зданием в некогда тихом переулке. Больше всего оно напоминало старомодный зал суда где-нибудь в провинции. Не считая размера, здание оставалось бы совсем непримечательным, если бы не сияющие неоновые трубки, облепившие фасад.
— Свет, — объяснил Вулф. — Иногда мне кажется, что Агасфер немного путает себя с Ахурамаздой. Вы увидите все возможные цвета. Если нельзя получить их при помощи газа, в ход идет цветное стекло. Все цвета, кроме одного — желтого. Сам Агасфер носит желтое в знак своего былого унижения, но никому из адептов это не дозволяется. Нельзя даже читать книгу в желтой обложке или есть желтую еду. Публика в восторге.
В людях, входивших в здание, Мэтт не обнаружил ничего особенного или живописного. Они не отличались от любой толпы, идущей на религиозное собрание, на концерт местного оркестра или в районный кинотеатр. Бросалось в глаза разве что отсутствие молодежи. Все старше сорока, а доброй половине как минимум за шестьдесят.
У каждой из трех огромных дверей, ведущих в зал, паству встречали двое — женщина в развевающемся белом одеянии и мужчина, одетый, невзирая на холод, в белый летний костюм. Привратники щеголяли розетками из белых ленточек и застывшими, хотя и дружелюбными, улыбками. Мужчина, который приветствовал Вулфа Харригана, оказался на удивление молод — чуть за двадцать — в отличие от двух других, пожилых, степенных и дородных. Женщины походили на участниц какой-нибудь швейной гильдии “Сойерс-Корнерз” или литературного общества.
Молодой человек просиял — он, несомненно, узнал Вулфа.
— Хорошо, что вы сегодня здесь. Предстоит кое-что особенное.
Он напоминал магазинного администратора; казалось, сейчас он добавит: “Новинки в третьем отделе”.
— Особенное?
— Да. Мы призовем Девятью Девять. — Улыбка привратника еще расширилась. Мэтт мысленно назвал ее ангельской. Не улыбка, а сплошное сияние.
Она озаряла круглое лицо, так что взгляд автоматически переходил на плечи в надежде увидеть распахнутые крылья.
— Лучшие места на балконе, — добавил молодой человек.
— Что такое Девятью Девять? — поинтересовался Мэтт, пока они поднимались по лестнице.
— Так я и сказал Бесси, — донесся из-за спины голос. — Я сказал: “Ничего удивительного. Берешься печь яблоки, так не суй нос, куда не надо”.
— Увидите, — ответил Вулф. — На самом деле я не удивлюсь, если… Впрочем, посмотрим.
— Не втягивайте нас, вот что я скажу. Хотят поднять бучу во всей Европе, ну и пускай себе подымают, только нас не втягивайте.
— Я уже сорок лет голосую за демократов, но если для Джорджа Вашингтона было достаточно двух сроков, значит, достаточно и для любого другого…
— Кэрри, ты подожди, пока сама ее не увидишь! Как я сказала тете Мейбл, именно так моя Лилиан…
Мэтт испытывал разочарование. Происходившее было чересчур заурядно. Это он слышал каждый день в своем убогом отеле на Банкер-Хилл. Даже потрясающая игра лучей в огромном зале не могла преобразить старую добрую компанию провинциалов — приезжих со Среднего Запада. Честных, непритязательных, типичных американцев.
Органист тихонько импровизировал на тему “Деревьев” и “На рассвете”. Мэтт любовался блаженной улыбкой на лице крашеной блондинки весом в двести фунтов в вылинявшем домашнем платье, когда вдруг почувствовал прикосновение чьей-то руки и обернулся.
— Я тебя узнал, парень, — сказал сидевший справа пожилой мужчина.
Мэтт ухмыльнулся и пожал соседу руку. Фред Симмонс был одним из старейших обитателей отеля “Крылья ангела”, и Мэтт частенько сиживал с ним в вестибюле. Фред, вышедший на пенсию бакалейщик из Айовы, как Эйб Мартин[9], сочетал в себе доброту и грубоватый здравый смысл.
— Хорошо, что ты здесь, — продолжал Симмонс. — Молодежи у нас маловато. Слишком заняты, наверное, своими потанцульками, а те, которые не танцуют, устраивают всякие там конгрессы. Приятно видеть, что хоть кто-то из молодых еще интересуется духовной жизнью. Ты часто сюда ходишь?
— Сегодня впервые.
— Правильное время выбрал, сынок. Я слышал, он собирается вместе с нами призвать Девятью Девять. Вот тогда они все попляшут.
— А что такое…
— Ш-ш, — сказал Симмонс.
Органист играл “Сладостную тайну жизни”, видимо намекая, что шоу начинается, потому что в зале воцарилась относительная тишина. За занавесом мелодию подхватил высокий тенор.
На последней ноте радужный занавес раздвинулся. Сцена была пуста, но из-под колосников на белые стены лились разноцветные, изменчивые потоки света. Слева на авансцене стоял столик, а на нем — самый обычный графин с водой. За столиком сидел пухлый пожилой мужчина, похожий на отошедшего от дел директора маленького банка. А в центре сцены ждал Агасфер.
— Это он, — прошептал Фред Симмонс.
Но Мэтт и так догадался, хотя раньше никогда не видел Агасфера. Этот человек владел сценой и всей аудиторией. Правда, понять, как же он на самом деле выглядит, было еще труднее, чем в случае с сестрой Урсулой. Лицо проповедника скрывала черная широкая борода в ассирийском стиле, а тело полностью пряталось под знаменитым желтым одеянием.
Оно не было золотым, шафрановым, лимонным или цвета хрома. Оно было абсолютно и недвусмысленно желтым, чистым, стопроцентным, отвратительным воплощением основного цвета. Ни вышивки, ни каббалистических знаков, ни какого-либо стиля, отраженного в покрое. Желтое одеяние — и точка.
Рукава полностью закрывали руки, а благодаря желтым перчаткам казалось, что они даже длиннее кончиков пальцев. Никаких накладных плеч, одни лишь свободные линии, и никакого пояса, чтобы помешать одеянию каскадом ниспадать до земли. Над плечами возвышался капюшон, завершая маскировку. Не считая капюшона и бороды, публика видела только нос, который, по крайней мере, явственно подтверждал национальную принадлежность Агасфера, и глубоко посаженные глаза, окруженные черными тенями.