Мужчина, сидевший за маленьким столиком, встал.
— Дорогие последователи Древних, — обратился он к слушателям. — Возможно, некоторым из вас известно, что сегодня в Храме Света особый вечер, и я знаю, что вы не желаете тратить время, слушая мои разговоры. Поэтому я не отниму много времени, разве что поприветствую многочисленные новые лица, которые вижу здесь. Говорю вам, друзья, — вы не знаете, насколько были правы, придя сюда сегодня. Я хочу, чтобы те, кто пришел впервые, повернулись и пожали руку брату или сестре справа, потому что все мы — дети Света, а значит, братья и сестры!
Мэтт послушно повернулся и пожал руку Фреду Симмонсу. Этого оказалось достаточно, чтобы минутное волнение, охватившее его при виде человека в желтом одеянии, который господствовал над слушателями, исчезло. Пусть происходящее здесь было нелепым, смехотворным, что опасного могла натворить паства, состоящая из заурядных Фредов Симмонсов, простых здравомыслящих американцев? — А теперь, — объявил человек с внешностью бывшего банкира, — прежде чем заговорит тот, чьих слов мы ждем, он хотел бы, чтобы мы спели “Старое христианство”. Присоединяйтесь все, и давайте постараемся.
Игра света на белом заднике померкла, и вместо лучей благодаря стоявшему над сценой проектору появились строчки гимна. Органист заиграл “Тело Джона Брауна”, и аудитория постепенно присоединилась.
Постигнув мудрость Древних, ты, Господом храним, Обрящешь царственный венец, душой сольешься с Ним, На небесах навек войдешь в Христов Иерусалим. Мы правды держим шаг.
До сих пор пела только половина зала. Некоторые — в том числе Фред Симмонс, который что-то мычал — сидели с такими лицами, как будто слова были для них чересчур трудны. Но как только начался знакомый припев, все присутствующие загремели ликующе и фальшиво:
Старое христианство во гробе лежит, Старое христианство во гробе лежит, Старое христианство во гробе лежит, Мы правды держим шаг!
Мэтт сомневался, что можно петь еще громче, но голоса тем не менее нарастали. Фред Симмонс покраснел и торжествующе отдувался, и Мэтт внезапно присоединился к хору, с такой энергией, которая редко — в трезвые часы — сопутствовала его пению. Он даже услышал в общем хоре голос Вулфа Харригана. Потому что они добрались до слов, которые всякий знал с детства, задолго до того как услышал об Агасфере и о Древних, до слов, которые вошли в плоть и кровь американской нации:
Слава, слава, аллилуйя! Слава, слава, аллилуйя! Слава, слава, аллилуйя! МЫ ПРАВДЫ ДЕРЖИМ ШАГ![10]
На финальном оглушительном “шаг” Агасфер поднялся со стула и вышел на середину сцены. Раскаты пения, словно по волшебству, сменились внезапной тишиной, совсем как в русском хоре. Повинуясь почти незаметному жесту желтой руки, ассистент в белом выкатил из-за занавеса массивную кафедру. На ней лежала открытая тяжелая книга в кожаном переплете. С балкона было видно, что страницы пусты.
Мэтт оглянулся на соседей. Вулф Харриган сидел напряженный и внимательный, точно хирург, который собирается посмотреть учебный фильм о необычной операции. Фред Симмонс подался вперед, высунув меж тонких губ кончик языка. Он дышал прерывисто, в глазах появился блеск, которого Мэтт раньше не видел.
Агасфер не стал тратить время на вежливые приветствия и отбивать хлеб у человека за столиком. Проповедник сразу принялся говорить.
— Все вы знаете эту книгу, — произнес он.
Голос у него был хороший — низкий, резонирующий, богатый, отлично поставленный, но в то же время ничуть не театральный. Агасфер говорил с легким акцентом, но совершенно незнакомым.
— Ведомо вам, что я ищу в ней помощи во времена бедствий — бедствий и скорби. Ибо написано в пятой главе Евангелия от Иосифа: “И сказал Иисус ученикам своим: ищите и обрящете, откройте и прочтете. Ибо тем, кто чтит Древних, даровано будет умение читать там, где другие видят лишь пергамент”. И вот я открыл и ныне читаю.
И так далее в том же квазибиблейском стиле. Мэтт понял, что в речах Агасфера в равной мере смешаны христианство и теософия вкупе с обильными вкраплениями из Дейла Карнеги и лозунгов Национального комитета Республиканской партии. Это была банальная проповедь о познании самого себя и о слиянии с какими-то неопределенными высшими силами, которые Агасфер именовал Древними. Но в качестве награды он сулил отнюдь не расплывчатое будущее блаженство. Агасфер, ссылаясь на тексты, недвусмысленно заверял, что человек, познавший Древних, обретет друзей и бесконечную власть.
Во время речи проповедник то и дело изучал пустые страницы, как будто читал ленту телетайпа. Вдруг он замолчал, перечитал “послание” и произнес:
— Я только что получил немаловажное для всех нас известие.
Фред Симмонс радостно заерзал.
— Новый советский бомбардировщик вчера стартовал из Сибири и отправился в учебный полет на Аляску. Но подлинное намерение русских — не учения, а бомбардировка города Нома!
Мэтт услышал, как Симмонс ахнул от ужаса.
— Не страшитесь. Сам Иосиф сообщил мне, что почувствовал приближающуюся угрозу и обрушил самолет в океан. Вы ничего не прочтете в газетах. Красное агентство ТАСС решило скрыть этот факт. Но помните о нем, когда услышите проповедь коммунистических идей. Научитесь распознавать дьявола, видеть его истинное лицо. Ибо по плодам их познаете их. Фред Симмонс энергично закивал.
— Некоторые не прочь завести друзей и союзников в стане врага. Им я могу сказать лишь то, что сказал до меня Древний Иисус и что записано в седьмой главе Евангелия от Иосифа: “Если заводите себе друзей, у которых богатство беззаконное, помните, какова цена сей дружбы”.
Внезапно Вулф Харриган, с блестящим от волнения лицом, схватил Мэтта за руку.
— Запомните! — сказал он. — Проблему это не решит, но лишним не будет. Не знаю, каким образом я не заметил, когда читал их Евангелие… Запомните!
— Но… — начал Мэтт.
— Потом объясню.
Мэтт достал ручку и бумагу и записал цитату из Евангелия от Иосифа, как запомнил, после чего продолжал следить за ходом проповеди. Впрочем, она уже приблизилась к концу. Агасфер вдруг прервал воображаемое чтение и возгласил:
— Древние сказали всё. Теперь я должен немного отдохнуть, чтобы восстановить силы. Затем у меня к вам будет чрезвычайно важная просьба.
Когда человек в желтом одеянии вернулся на место, органист заиграл интермеццо из “Сельской чести”. Фред Симмонс повернулся к Мэтту.
— Правда, здорово? Он уж встряхнет так встряхнет. Откроет глаза на то, что творится вокруг.
С первыми нотами органа люди в белом двинулись по проходам с корзинками. Они обходились без энергичных призывов жертвовать, однако слушатели и так охотно давали деньги. Когда корзинка проплывала мимо, Мэтт бросил туда десятицентовик (шоу того стоило) и заметил, что она наполнена преимущественно купюрами, причем не только однодолларовыми. Фред Симмонс пожертвовал два доллара. Мэтт не сомневался, что старый бакалейщик щедр не по средствам.
Наконец орган замолчал, слышался только шелест денег. Но когда Агасфер вновь выступил вперед, затих и он.
— Вы уже слышали от меня про Девятью Девять.
Он помедлил. По залу пробежал неопределенный выжидательный шум, каким концертная публика встречает вступительные аккорды знакомой арии. Фред Симмонс приоткрыл рот, костлявые старые руки задрожали.
— Я рассказывал, — продолжал Агасфер, — как тибетский лама не позволил мне переписать Евангелие от Иосифа и как я призвал Девятью Девять — и его не стало. И другие истории вы слышали о Девятью Девяти, но никогда еще не созывали вас, чтобы призвать Девятью Девять. Сегодня… — Он позволил эху своего голоса замереть в мертвой тишине зала. — Сегодня да совершите вы сие.
Под приглушенный шепот собравшихся свет померк. Лучи на сцене тоже. На мгновение воцарился абсолютный мрак. Затем сверху, ярко озарив Агасфера, упал желтый луч.
— Силой этого ненавистного цвета, — нараспев начал проповедник, — силой желтого кафтана, который я носил в гетто, силой желтых священников, которые пытались сокрыть истину от мира, силой тления и гниения, ненависти и смерти, воплощенной в желтом цвете, я взываю к Древним. Взывайте и вы. Повторяйте за мной: “О Древние!”
Послышался гул — неуверенный, сдавленный, гнусавый, взволнованный:
— О Древние!
— Вам известно, о Древние, имя того, кто сулит нам погибель! Вам известно, что он отвергает нашу истину, презирает наши идеалы, смеется над нашим наследием, хулит нашу веру, препятствует нашим проповедям. Вам известны замыслы, зреющие в его злобном уме. Вам известны бедствия, которые обрушатся на нас. И на вас, о Владыки Света! А потому я взываю к Девяти! К Иисусу, Гаутаме, Конфуцию, Илие, Даниилу, святому Герману, Иосифу, Платону, Кришне. Повторяйте и вы за мной: “Я взываю к Девяти!”
— Я взываю к Девяти!
— Теперь взываю я к другим Девяти, которые служат первым Девяти. К херувимам, серафимам, престолам, властям, господствам, силам, началам, архангелам и ангелам! Я призываю Девятью Девять! Повторяйте за мной: “Я призываю Девятью Девять! ”
— Я призываю Девятью Девять!
— Внемлите нам, жаждущим освобождения! Освободите нас от злого человека, о Девятью Девять! Уничтожьте его без следа! Все вы возвысьте голос свой вместе со мной и воззовите к Девятью Девяти: “Убейте его!”
— Убейте его!
Мэтт тонул в волнах звука, которые перекатывались от стены к стене. Глаза наконец привыкли к темноте, и он посмотрел на соседей. Из простых калифорнийцев они превратились в участников пиршества ненависти. Глаза горели, губы двигались, зубы сверкали. Добродушная полная блондинка превратилась в американскую менаду, готовую терзать врагов. На лице добряка Фреда Симмонса застыла ужасная маска неподдельного гнева. Мэтт больше не мог посмеиваться над ритуалом. Не важно, насколько нелепо было происходящее. Оно превращало обыкновенных добрых людей в сосуды, полные бешеной ярости.