Резко зазвонил телефон. Женщина поспешно сняла трубку.
— Ну вот, дал бог внученьку, — сказала она Кузовлеву, когда положила трубку. — Из роддома звонили. Сынок — добытчик, а дочка — хозяйка, — довольно улыбнулась счастливая бабушка.
Кузовлев понимал, что ему не время засиживаться. Но не мог сразу встать из-за стола, боясь обидеть хозяйку. Снова заливисто зазвонил телефон.
— Слушаю вас, — сказала женщина. — Поняла, милый, поняла. Сейчас позову лейтенанта. Он самый. Прибыл. Не беспокойтесь. Владимир, подойди, пожалуйста. Звонят из комендатуры.
— У телефона лейтенант Кузовлев. Слушаюсь, товарищ майор. Направляюсь к вам немедленно.
Военная комендатура помещалась на территории бывшего мужского монастыря в трапезной, сложенной из красного обожженного кирпича. Витые решетки на полукруглых окнах венчали массивные кресты. Лейтенант почти с суеверным страхом вошел в узкую калитку, врезанную в толстые дубовые двери.
Комендант сидел в маленькой комнате с низким сводчатым потолком, загораживая спиной окно. Он был краснощек и широкоплеч. Контраст между внешностью коменданта и аскетическим монастырским убранством был так разителен, что Кузовлеву вдруг стало весело. Он вспомнил уроки литературы.
Еще одно последнее сказанье —
И летопись окончена моя…
Он декламировал это когда-то с чувством, стихи ему нравились, но он никак не мог представить себе монаха Пимена. А ведь именно в таком месте должен был сидеть Пимен. Как это ему не приходило в голову?
Кузовлев, с трудом сдерживая улыбку, кашлянул.
— Я вас слушаю, товарищ лейтенант. — Майор внимательно посмотрел на стоящего перед ним офицера.
— Я прибыл в ваше распоряжение, товарищ майор.
— Ваше удостоверение личности? — вместо ответа потребовал строго майор.
Он долго разглядывал то Кузовлева, то его фотографию, укоризненно покачал головой:
— Удостоверение недавно получили, а в волосах уже седые пряди… Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного… Обычная работа.
Комендант неторопливо, с особым старанием пригладил свои пышные черные волосы, явно любуясь собой. Взял карандаш и застучал по столу, хитро прищурившись.
— Эскадрилья вылетела на север.
— Мне нужны точные данные, товарищ майор.
Майор недовольно смотрел на лейтенанта, наклонив голову. Засопев, грузно осел на стуле:
— Чтобы иметь точные сведения, надо вовремя прибывать в часть, товарищ лейтенант! Документы ждут вас в канцелярии. Маршрут следования в них указан. К месту назначения с вами последует сержант Сироткин.
Кузовлев вышел на монастырский дворик. Еще раз с интересом посмотрел на древние высокие стены с разрушившимися кое-где бойницами. В это время рядом тяжело хлопнула дверь. Обернулся. На пороге, жмурясь от яркого солнца, держа за пряжку раскатанный ремень, в расстегнутой на груди шинели, замер высоченный конопатый парень.
— Сержант Сироткин? — окликнул Кузовлев.
— Так точно, товарищ лейтенант! Сержант Сироткин!
Высоченный парень смотрел на лейтенанта и улыбался, затем быстро захлестнул ремень, привычным движением расправил складки шинели, загнал их на спину и шагнул с порога:
— Вместе будем добираться.
Шагая к центру города, где около сквера находился родильный дом, лейтенант несколько раз искоса взглянул на своего спутника. У рыжеволосого Сироткина не только лицо — большие красные руки и те были густо обсыпаны веснушками. Такого раз увидишь — не забудешь. Но в какой эскадрилье служил сержант, Кузовлев припомнить не мог. Он хотел было спросить у Сироткина, кто его командир, но раздумал.
— А чего это мы в город пошли? — внезапно спросил сержант. — Вокзал в другой стороне, товарищ лейтенант!
— Я знаю, где находится вокзал, — спокойно ответил Кузовлев. — Идите за мной.
— Есть, идти за вами! — после короткой, но достаточной для выражения обиды паузы сказал Сироткин.
«А он нахал! — подумал Кузовлев. — Недовольство выказывает!»
Теперь Кузовлев испытывал к своему спутнику смутную неприязнь. Он смерил его осуждающим взглядом и поджал губы. Дальше шли молча.
На углу городского сквера, возле голубой цветочной палатки, Кузовлев остановился. За витриной торчала в глиняных горшочках герань, белели опадающие флоксы, цеплялись проволочными стеблями за невидимые гвозди бумажные розы и бессмертники. Продавщица, подперев кулачком пухлую щеку, читала какую-то книгу — затрепанную, с пожелтевшими страницами.
— Девушка, необходим хороший букет! — наклонясь к вырезанному в стекле окошечку, сказал Кузовлев.
— Цветов нет, еще не привозили, — не отрываясь от книги, ответила девушка.
— А скоро привезут?
— Не знаю.
Желтая страница с тихим шелестом упала справа налево.
— Порядочек у вас! — с досадой сказал Кузовлев продавщице. — Для чего только эту торговую точку держат?.. Когда завоз? К обеду? К вечеру?
Продавщица кивнула:
— Угу.
«Нет, такую ничем не проймешь!» — Лейтенант с тоской посмотрел на розовое здание городской больницы. Как туда пойдешь без букета? А ждать, когда привезут, тоже рискованно. Вдруг совсем не привезут?
— Товарищ лейтенант, если цветы очень нужны, я достану! — раздался над ухом звонкий голос сержанта. — Только смотаться придется, тут недалеко… Ваша девушка какие предпочитает? Розы или гвоздики?
Кузовлев недовольно повернулся к Сироткину. Он и сам не знал, чем раздражал его этот неунывающий бесшабашный парень. Таким, во всяком случае, он представлялся лейтенанту. А может быть, просто вид этого веселого сержанта не соответствовал настроению Кузовлева?
— К вашему сведению, товарищ сержант, цветы нужны не кому-нибудь, а жене майора Федорова. У нее родилась дочь. Вот в этой самой больнице, — назидательно сказал лейтенант.
— Дочь! У товарища майора?! — В голосе сержанта прозвучала такая радость, будто он сам получил какой-то неожиданный подарок.
Кузовлев с удивлением заметил, что глаза у Сироткина нежно-голубые. «Словно цветущий лен», — подумал он.
— Товарищ лейтенант! — Сержант вытянул руки по швам. — Разрешите, товарищ лейтенант, я сгоняю! Одна нога здесь, другая там! Если та курносая дома, полчаса не пройдет — с цветами вернусь!
Какое-то мгновение Кузовлев колебался. Заполучить букет очень хотелось! Но ведь, кто его знает, этого Сироткина? Застрянет у своей знакомой, и они опоздают на поезд. Риск большой. Второй раз он не может опоздать.
— Отставить! — решительно сказал Кузовлев.
Сияние в глазах сержанта угасло:
— Ей-богу, зря, товарищ лейтенант.
— Времени нет, — озабоченно взглянув на ручные часы, Кузовлев, торопливо зашагал через сквер к дверям больницы.
Пожилая медсестра в белом, жестком от крахмала халате, приняв лейтенанта за молодого счастливого отца, певуче осведомилась:
— Вас как, папаша, с наследником поздравить или с разорительницей?
— Я не отец! — густо покраснев, признался Кузовлев.
И, заметив у столика для передач мать майора Федорова, кинулся к ней за выручкой:
— Екатерина Ивановна!
— А! Это вы! — обернулась старушка. — Вам чего, голубок?
— Да решил зайти поздравить, а цветов вот не достал. Уезжаю я сейчас, нет времени. Можно записку оставить?
— Записку-то? Можно. Да не волнуйтесь. Я в своей припишу, что вы заходили, привет передаете… А когда… в полк приедете, не тревожьте Анатолия-то. Поняли? Пусть за Людмилу не волнуется. Я ей добраться до него помогу. Одну не отпущу.
Выйдя из больницы, Кузовлев последний раз посмотрел в сторону гарнизона. Два года назад там был его дом, ждала комната в общежитии холостяков, где каждый гвоздь в половице стал вроде своим, привычным, нужным. Иногда казалось — все бы бросил и уехал куда-нибудь подальше, а вот теперь, поди ж ты, жалко расставаться!..
Пассажирский поезд уходил на Север в середине дня. Сироткин оказался на редкость расторопным парнем: в купе появились большой чайник с кипятком, маленький с заваркой, пакетики с сахаром. Аккуратно разложив на столике купленные лейтенантом в станционном буфете бутерброды с вареной колбасой и сыром, сержант довольно потер руки:
— Садитесь, товарищ лейтенант, заморите червячка.
Кузовлев был сыт, но не хотелось огорчать Сироткина, портить ему аппетит, поэтому он, улыбаясь, протянул руку за бутербродом и выпил стакан чаю.
— Вы продолжайте, — сказал лейтенант, вставая. — А я, пожалуй, полезу наверх.
— Да вы ж совсем ничего и не поели… — начал было Сироткин, но Кузовлев, упершись руками о края полок, легко забрался наверх. — А я, товарищ лейтенант, поглазею в окно. Скоро наша земля начнется. Сам-то я вологодский. Поезд к самому дому везет!
— А я буду спать. Разбудите, когда станем подъезжать.
Кое-как умостив голову на жесткой подушке, Кузовлев закрыл глаза. Но сон не шел. Разговаривать с Сироткиным желания не было. Может, и не так плох сержант, а просто не о чем было им говорить.
Вздохнув, Кузовлев повернулся на правый бок, лицом к стенке, потом на левый. Сунул руку под подушку, натянул на голову простыню. Мешали посторонние звуки: стук колес, голоса в соседнем купе, чьи-то шаги в коридоре. Не давала покоя одна мысль: как его встретит начальство? Как объяснить, что не мог бросить женщину в беде? Не чужая она ему. Нет. Чем подтвердить все случившееся? Кто поверит, что Наталья Николаевна ему близкий человек, а не случайная курортная знакомая? Захарушкин — тот первый не поверит! Ему только заикнись о женщине — и сам не рад будешь. Такого наговорит — не оправдаешься. Захарушкин, с его широко расправленными плечами, уверенной нагловатой улыбкой — свой в доску, рубаха-парень, — с его постоянной хвальбой об успехах у женщин, сейчас вдруг стал почти физически неприятен Кузовлеву. Лейтенант представил Захарушкина рядом с Натальей Николаевной. Вот он игриво стреляет в ее сторону глазами, говорит какие-то пустяки, вроде бы безобидные, а на самом деле имеющие другой смысл. И стиснул зубы от негодования. Кто-кто, а Захарушкин о Наталье Николаевне не узнает никогда. Вообще никто о ней не узнает. Незачем трепать ее имя. Отстал от поезда — и все! Отвечаю за все один!