— Постой. Это ужасно. Я ничего не понимаю. Я обидел тебя? Ты меня разлюбила? Я был груб?
— Нет. О, нет!
И все-таки что-то дрогнуло в ее ледяных чертах. Не делая уже попыток покинуть его, она так и застыла, слегка приподнявшись над землей.
— Неужели ты все забыл? — В ее голосе опять появились человеческие интонации упрека и сомнения. — Когда ты спустился на Орру, мы заключили между тобой и нами договор…
— Замолчи! — с силой воскликнул он. — Я знаю только, что ты меня любила. И что я люблю тебя.
Она покачала головой, как научилась этому от него.
— Я не любила тебя.
— Никогда? Ни одной минуты?! — Он начал раскачиваться, как от сильной боли. — Скажи, что это неправда, Бирбала… Оан… скажи мне!
Она молчала. Он затих, опустился на пепельно-серую-землю и, тупо глядя перед собой, пальцами перебирал жесткие вздутия мха. Он не смотрел в ее сторону, но она не уходила и стояла рядом, словно в нерешительности.
— Но ведь и ты не любил меня, — сказала она с усилием. Он резко вскинул голову. Странно, как отчетливо видит он теперь ее лицо! Бирюзовые глаза, составленные из многих долек, и узкий овал, похожий на серп месяца, излучающего внутреннее свечение.
— Ты тоже ведь не любил, — повторила она почти с прежней мягкостью.
Его затрясло от негодования.
— Ты выросла в лживом мире. Я прощаю тебя, — сказал он наконец. — Орра наделила вас нищими душами. И не тебе судить о человеческом сердце.
— Я тоже прощаю тебя, — сказала Оан. — Вы, люди, страдаете счастливой неспособностью понять других. Разве ты искал во мне что-нибудь иное, чем лишь слепок земной женщины? Тебя охватывала неприязнь, когда я на мгновение становилась сама собой.
— И ты притворялась!
— Потому, что именно этого ты и хотел. Вспомни, тебя раздражал мой подлинный вид, мои движения… Ты выведывал как можно хитрее подробности о наших машинах, о способе хранить и собирать информацию… Почему ты никогда не спросил меня обо мне самой? Чего я хотела, о чем могла мечтать? Чего хотим мы все на Орре? Ты относился к нам или как к идолам, пока не мог нас понять, или как к зверюшкам, если вдруг чувствовал в чем-то свое превосходство.
— Значит, ты никогда, никогда не любила меня?.. — горестно пробормотал он.
— Я могла тебя полюбить. Однажды.
Он вскинул голову с надеждой.
— Когда это было?
— Когда я несла тебя через болото и впервые услышала твой голос… Это мы, молодые, потребовали, чтоб тебя не выкинули обратно в космос. Старшие убеждали нас, будто между островами Вселенной нельзя перебросить мостов. Но мы не хотели этому верить: ты казался так похож на нас! Когда ты впервые улыбнулся и протянул мне руку, я чуть не заплакала от радости. Я сама не знала до этого, что умею смеяться или плакать. Ведь Орра — суровая планета. Нам очень трудно выжить, Зенит, и мы одиноки.
Он слушал ее со сжавшимся горлом и не понимал, что с ним творится. Если раньше он был уверен, что любит Бирбалу, потому что никто никогда не вызывал в нем подобного ощущения полноты счастья, то теперь, переполненный болью и раскаянием, он любил новую Оан намного сильней. Жадно и смиренно смотрел он на ее прекрасное лицо, в котором уже ничего не осталось от земной женщины. В эти последние минуты — потому что он знал, что они последние! — Зенит стремился запоздало проникнуть сквозь ее телесную оболочку, чтоб, если не понять, хотя бы ощутить: чей же образ суждено ему отныне лелеять в памяти?
И еще со стыдом он понял, что не выполнил высокой миссии человека. То простое испытание, которое назначили ему на Орре, — любовь, — оказалось вовсе не таким уж простым. Слепота, эгоизм, черствость — вот что он явил от лица человечества существам запредельного мира. Что же оставалось ему теперь, как не удалиться в молчании, похоронив позор на дне души? Нет, не он стал звездным Колумбом. Жди, Орра, других. Не ему суждено протянуть руку дружбы между двумя галактическими народами. Его тщеславные надежды умерли так тихо, что он не услышал даже их прощального вздоха.
Он стоял перед Оан посрамленный и страдающий.
— Ты уйдешь, — сказала она в ответ на его мысли. — Уйдешь так же, как и пришел: словно вспышка далекой звезды.
— Нет! — закричал он. — Я бездарен, глуп, я тупица! Последний дурак на Земле оказался бы, наверное, более к месту здесь, чем я. Но верь одному: я тебя люблю! Я бесконечно люблю тебя, Оан. Не прогоняй меня так. Оставь хотя бы надежду. Если я не буду верить, что когда-нибудь мы увидимся снова, мне незачем жить.
Он молил ее и плакал, и, должно быть, она плакала тоже, потому что лица их были прижаты друг к другу, а по щекам текли то горячие, то холодные струйки.
Наконец она отстранилась, хотя и не отняла своих рук.
— Ты слыхал, наверно, что раньше, когда над вашей планетой кружили сферические диски, там, где они опускались ненадолго, оставались вещественные следы?
Зенит с трудом собрался с мыслями.
— Да, — припомнил он. — Клубки спутанных нитей? Их еще называли "волосами ангелов". Но они так быстро исчезали, словно испарялись или таяли на солнце.
— Когда я смогу… Если мне удастся… — медленно сказала Оан. — Вдруг Орра захочет еще раз бросить взгляд сквозь междузвездные глубины на человечество? Тогда я пошлю тебе с ними весть.
— Но как я пойму ее? Множество ученых бились в лабораториях над остатками этих нитей, но так ничего и не разгадали.
Оан жестом отвела возражения.
— Достаточно будет взять в руки пучок — и дальше все случится само собой: ведь эта весть будет для тебя одного, никто другой не поймет ее.
— И я снова услышу твой голос?!
— У меня нет голоса. Но ты узнаешь то, что мне нужно будет передать.
Они медленно шли к болоту, где стояла его капсула.
— Знаешь, — сказал он, чтоб оттянуть еще на миг прощание. — Когда я был совсем маленьким, отец мне однажды сказал, что в каждом году для человека созревает одно райское яблоко, его главная радость. Все дело в том, чтоб увидеть это единственное яблоко между многими другими и сорвать его.
— Наверное, земные плоды похожи на звезды, — задумчиво сказала Оан, глядя вверх. — А на что похожи деревья?
Прошло не более десяти лет, и над Землей снова стали появляться странные сферические тела. Иногда они застывали неподвижно над каким-нибудь большим городом, словно внимательно всматриваясь в него, и тогда на площадях собирались огромные толпы, которые смотрели и перешептывались, потому что в двадцать пятом веке люди по-прежнему жаждали чудес.
Но иногда диск пролетал почти невидимо и опускался где-нибудь на лесном пустыре или на острове, далеко от жилья. Случалось, что чабаны находили в горах прилипшие к камням пучки "волос ангела". Уже через несколько часов радио и телевидение оповещали мир об очередной диковинке.
И тогда рано поседевший, давно живущий в уединении человек, как бы далеко он ни находился, мчался на самых быстроходных ракетопланах и электромобилях к пустынному месту, задыхаясь, взбирался по осыпям, брал в дрожащие руки остатки спутанного клубка, в отчаянии глядя, как тонкие волокна исчезают на его ладонях…
— Это еще не моя весть, — непонятно говорил он окружающим. И, спотыкаясь, уходил прочь.
Дочь Ноя[1]
В стране Годд жил человек по имени Ной, называемый также Нойахом или Нухом. Он был вдов, а сыновья его холосты. Единственная дочь Сахарь, подраставшая в отчем доме, с колыбели была просватана за соседского сына. Дом Нуха, сложенный из грубо обтесанных камней, обширный двор с хлевом и водопойной колодой возле него в жаркую пору дня прикрывало тенью большое ореховое дерево. Все это Нух обнес высокой оградой.
Земля, подобно покорному волу, далеко ушла по небесной дороге вслед за своим поводырем — Солнцем в сторону созвездия Лебедя, и там, где была она во времена Ноя, нынче лишь первоначальная чернота космоса — вот как это было давно! Но будущее и прошлое расположены во Вселенной слишком, тесно. Настоящее лишь линия между ними. А линия не имеет толщины.
Если представить людскую речь в виде пышного куста, то первоначально она была всего лишь ростком в слабой оболочке. Человек учился обозначать обиходные понятия. Он произносил, прижимая язык к нёбу, "карпо" — и это означало намерение сорвать плод. А могло относиться и к минувшему действию, ибо грамматических различий еще не существовало. Человек говорил "дзуке" — собираю растения и "гоке" — иду по следу зверя, "виця" — бросаю в него дротик. Легко угадать по словарному запасу, чем занимались соплеменники столь неречистого говоруна и где они жили. Так было вначале.
К тому времени, когда родился Ной (вернее, Нойах или Нух), цивилизация далеко продвинулась вперед. Люди страны Годд уже ковали металл, сеяли злаки и давили виноград. (Лоза древнее человеческого рода! Она устилала голые пустоши и обвивала первые деревья.) Появились искусства. Музыкальным инструментом служила не только примитивная лютня с жильными струнами, но и медные кимвалы — две плоские чаши, которыми ритмично ударяли друг о друга, а также цевница, составленная из нескольких дудочек разного тона. Люди имели одежду для работы и особую, тканую, для праздника. У одних одежда была прочна и многоцветна, а у других ветха, замызганна, едва прикрывала тело. В общем, страна Годд мало отличалась от других стран, хотя вовсе не была средоточием земель, а представляла собой всего лишь ложбину на краю обитаемого мира. Вокруг теснились горы в солнечной дымке трав, растекались узкие пашни, засеянные ячменем, просом и пшеницей, за выступы скал цеплялись кусты цветущего шиповника, а ореховые заросли переходили в горный лес. Высоко в горах лежало круглое озеро, не имевшее стока. Говорят, оно возникло от сильных дождей при землетрясении и с тех пор не мелело, нависая грозящим оком над долиной.
Случалось, что бедняки, которым всегда не хватает хлеба, взывали к поднебесному водоему, словно к божеству, моля его излиться, чтобы покарать обидчиков. Но и самый отчаянный крикун прикусывал язык, представив въяве грозную кару…