З в о н а р с к а я. Ты?..
Н и к о н о в. Нет. Никого. Я ничего еще не сказал. Отчего ты на меня не смотришь? Посмотри мне в глаза!
З в о н а р с к а я. Всю неделю у меня сердце ныло.
Никонов поворачивается, опять ходит, опять останавливается.
Н и к о н о в. Отчего ты на меня так смотришь?
З в о н а р с к а я. Как же мне на тебя смотреть?
Н и к о н о в. Мы двое знаем. Никто больше. Никто, поняла? (Снова ходит по кругу.) Я не предатель. Он поймал меня на крючок. Купил во время обыска! И я, мразь, поддался! Но я не предатель! Поняла? Веришь?
З в о н а р с к а я (после долгого молчания). Верю. (Трогает пальцами его лицо, глаза.) Верю… Сколько близких уже в тюрьмах? С ума сошли, кончили самоубийством! Казнены!.. Господи!
Н и к о н о в. Я мог бы не сказать. Но нельзя не проститься. Нужно проститься. Хоть один человек в мире… Чтобы знал и простил. Хоть одна душа… И чтобы простила!
З в о н а р с к а я. Ты никого не выдал?
Н и к о н о в. Нет.
З в о н а р с к а я. Хорошо. Хорошо, что ты мне все сказал. Хорошо, что наша совесть чиста.
Молчание.
Н и к о н о в. Прости меня.
З в о н а р с к а я. За что же?
Н и к о н о в. Прости, если в чем-либо я произвел на тебя дурное впечатление. Мне было тяжело подумать, что ты меня осудишь. Теперь, когда я стою у могилы, все кажется мне сходящимся для меня в одном. В моей чести. В эти дни я кончаю все земные счеты. И знай, я любил тебя, страдал и молился с тобой. Будь же защитой моей чести.
Женщина вынимает револьвер, кладет на стол. Долгий взгляд глаза в глаза.
Нет!
З в о н а р с к а я. Помнишь нашу первую ночь?
Н и к о н о в. Да.
З в о н а р с к а я. Мы соединили две жизни в одну только потому… О чем мы поклялись тогда?
Н и к о н о в (не сразу). Что судьба будет у нас одна… Что мир никогда не будет сильнее нас…
З в о н а р с к а я. Нам нельзя даже любить друг друга? Мир разрывает нас. Швыряет по разным тюрьмам и ссылкам. Одного оставляет мертвым, другого — живым. Мы об этом говорили тогда!.. Но ты муж мой, брат мой, сын мой. Пусть мы не венчаны здесь, на земле. Но, может, повенчаны там, в небе! Не знаю где!
Н и к о н о в. Нет, нет, Лида.
З в о н а р с к а я. Молчи.
Н и к о н о в. Я уйду теперь свободно. Все эти дни я чувствовал себя выброшенным из человечества, а сейчас снова с ним. С тобой. Ребята завтра пойдут на сходку. Рано капкан захлопнулся. Жалко.
З в о н а р с к а я. Средняя жизнь каждого подпольщика, как бы законспирирована она ни была, коротка.
Н и к о н о в (после паузы). Я сделал то, что должен был сделать. То, что мог. То, что было по силам. Пусть мало! Пусть!.. И если бы снова пришлось переступить через черту!.. Другие, наверное, переступят?
З в о н а р с к а я. У тебя есть еще свечи?
Н и к о н о в. Да. Одна.
З в о н а р с к а я. Зажги, и вино, если есть. Я хочу праздника в эту ночь.
Н и к о н о в. Ты пойдешь сейчас к себе. Я останусь один.
З в о н а р с к а я. У меня тоже нет выхода. Меня арестуют завтра же, как только станет известно… Дело о покушении на цареубийство не шутка. А тюрьма не для меня. Недаром даже сплю с револьвером у сердца. В нем — моя свобода. И в тебе.
Н и к о н о в. Ты сошла с ума!
З в о н а р с к а я. Все мы безумцы! Весь мир безумен!
Н и к о н о в. Ты еще одну вину взваливаешь на мою душу.
З в о н а р с к а я (обнимает его). О нас говорят всякие гадости. Льют грязь. Но пусть знают, как любят, как умирают революционеры… Зажги свечи.
Никонов достает еще свечу, зажигает. Ставит на стол бутылку вина, две рюмки. Тут же, на скатерти, лежит и револьвер.
Интересный натюрморт… Не верю в Христа, в православие. Но я и не атеистка. Что-то высшее, тайное и непостижимое есть. И мне кажется еще, что мы бессмертны. Мы много раз приходим на землю. И наверное, будет, случится все-таки так, что когда мы еще раз вернемся, то, быть может, не увидим уже войн, зла, крови! Человек, быть может, станет наконец человеком? Когда догорят эти свечи, мы многое узнаем, маленький мой…
Н и к о н о в. Я люблю тебя. Я редко говорил тебе, что люблю. Был скуп. Но не оттого, что сердце было скупо. Знай это.
З в о н а р с к а я. Милый!.. Милый!..
Смеется безумным счастливым смехом женщина. Смеется мужчина.
Н и к о н о в. Я люблю тебя! Люблю!
З в о н а р с к а я. Родной! Вечная кровь моя!
Гаснут оплывшие свечи. Наступает мрак. Звучат два выстрела. Кто-то стучит в дверь. Потом входит, зажигает спичку. Становится видно, что это Б р о н с к и й. Увидев Звонарскую и Никонова, бросается к ним, ошеломленный, поднимается. Они лежат рядом, почти полуобнявшись. В откинутой руке Звонарской еще зажат револьвер.
Б р о н с к и й (отступая). Лида! Лида!
На столе — небольшой лист бумаги. Снова вспыхивает спичка.
(Читает.) «Похороните нас вместе»!.. (Листок падает из рук.) Я не виноват! Не виноват!
Гаснет спичка. И из темноты, из мрака несется человеческий вопль.
Кабинет попечителя Казанского учебного округа Масленникова. Два человека — М а с л е н н и к о в и инспектор университета П о т а п о в.
М а с л е н н и к о в. В землячествах две трети студентов! В землячествах, которые запрещены уставом!
П о т а п о в. Нет, нет, Викентий Сидорович. Я думаю, полковник перебарщивает. Одна треть, возможно. Но две трети?
М а с л е н н и к о в. Гангардт…
П о т а п о в. У меня есть и свои, так сказать, наблюдатели, Викентий Сидорович. Для многих студентов землячества вещь условная. Если бы не принудительный характер!.. Многие из страха…
М а с л е н н и к о в. По-вашему, это не усугубляет положения? Голубчик, не все столь невинно, как кажется. Я склонен разделять точку зрения полковника. Землячества в данном случае служат полулегальным прикрытием конспиративных организаций. Рядовые члены одного землячества, по результатам дознания, например, не знают состава других групп. Что это? Здесь рука, организация! Но самое главное, внутри этих конспиративных кружков существует уже совершенно законспирированное ядро! Что такое этот мифический студенческий суд, спрашивается? Ведь приговор Шелонову — это вызов! Наглый и открытый! Демонстрация силы! А вы меня успокаиваете? Мы… на первом месте во всей России по числу исключенных и уволенных студентов! На первом месте! А вы меня успокаиваете?! Зачем вы меня успокаиваете?
П о т а п о в. Я не успокаиваю вас, ваше превосходительство. Я всегда докладывал вам…
М а с л е н н и к о в. Да-да! Простите, нервы.
П о т а п о в. Ну и что вы? Что вы?
М а с л е н н и к о в. Я не виню вас. Но мне жаль, до слез жаль!.. (С болью.) Старейший из университетов российских, и двое воспитанников — в числе цареубийц! Позор! А теперь?.. Университет учрежден для образования полезных граждан, а мы наблюдаем… безначалие и смуту. Бессильно наблюдаем!.. Не понимаю!
П о т а п о в. Успокойтесь, Викентий Сидорович.
М а с л е н н и к о в. Что делают с Россией теперешние сыны ее, а? Вы понимаете хоть что-то? Какому поруганию подвергают? Ведь что они пишут в своих прокламациях, а? Ведь это же, простите, совершеннейшая, легкомысленная дичь!
П о т а п о в. Ну, Викентий Сидорович, нельзя судить о русском человеке по тому, что он плетет порой. В нашей жизни значение слова ничтожно. И что удивительного, если в те редкие минуты, когда нам приходится им пользоваться, мы позволяем себе городить такие вещи, которых у нас и в голове-то никогда не было? Знаем, что никогда не сделаем и не захотим даже сделать того, что городим, так отчего же не погородить? А пословицы наши? Язык мягок, а без костей. Языком болтай, рукам воли не давай!.. В этих мудрых пословицах, я думаю, наш ультрасолидный и основательный опыт выражен. От слова до дела, от болтанья языком до воли рук у нас всегда дистанция огромных размеров. Перебесится Россия. Поболтает и успокоится.
М а с л е н н и к о в. Не знаю, не знаю!
П о т а п о в. Легкомыслие, говорят, наша национальная черта, Викентий Сидорович. Народ у нас в самом деле фантастический. На Западе скудоумцы упражняются, будто мы рубим все сплеча, до всего хотим дойти вдруг.
М а с л е н н и к о в. Не знаю, не знаю… Я принадлежу к числу защитников русской почвы. Почва только сейчас колеблется… Не узнаю я ее!..
П о т а п о в. Викентий Сидорович…
М а с л е н н и к о в (вставая). Нет, больна Россия-матушка! Больна! И прав Достоевский Федор Михайлович! Все эти мечтания и фантазии новых людей не более как бесы! Именно бесы, вышедшие из недр больной России и, подобно евангельским бесам, перешедшие в свиней! Мечтающим юношам, обороченным в свиней, ничего, разумеется, более не останется, как броситься со скалы в море и потонуть. И, говоря не метафорически, а юридически, это должны сделать мы!.. Мы… своими руками… подтолкнуть… своих детей!.. Иногда, знаете, я думаю, а может, бесы — мы?
П о т а п о в. Ну, что вы, Викентий Сидорович?
М а с л е н н и к о в. Да-да! Именно мы! Мы, ни о чем уже не мечтающие старцы, — бесы?! А возможно… Возможно, и они, и мы! Ведь бесы могут родиться только от бесов?.. Значит, и мы…
В дверях появляется ч и н о в н и к.
Ч и н о в н и к. Студент Шелонов явился, ваше превосходительство. Точнее, привели. Нашли в портерной.
М а с л е н н и к о в (морщась). Не… пахнет?
Ч и н о в н и к. Нет, трезв.
М а с л е н н и к о в. Давайте его сюда. Гангардта еще не видно?
Ч и н о в н и к. Нет.
М а с л е н н и к о в. Как прибудет, сразу… Всегда опаздывает этот красавец.
Чиновник вводит в кабинет Ш е л о н о в а. Тот небрит, осунувшийся, мрачный.
Ш е л о н о в. Студент юридического факультета четвертого курса Императорского университета Шелонов. По