Шевалье. Или страх страха. А такой страх в конце концов не лучше любого другого. Надо быть готовым к страху, как и к смерти^ в этой готовности и есть настоящее мужество. Может быть, я говорю с вами слишком грубым языком, языком солдата? Бог свидетель, я всегда видел в вас невинную жертву самого жестокого, самого несправедливого жребия...
Бланш (сдавленным голосом). Я здесь отныне— только бедная маленькая жертва Царя Небесного. Господь поступит со мной, как Ему заблагорассудится.
Шевалье. Я хоть и не доктор Сорбонны, но скажу, что так будет и здесь, и в любом другом месте.
Бланш. Нет, брат мой, здесь я более всего чувствую себя в Его воле.
Шевалье. Такая уверенность не освобождает вас от долга повиноваться воле отца.
Бланш. После пострижения я вышла из его воли. Теперь я обязана ему только сердечной любовью и уважением.
Шевалье. Бланш, только что когда я вошел, вы едва не упали в обморок, и мне показалось на секунду, что при свете этой скверной лампы я увидел все наше детство. Может быть, это из-за моей неловкости мы уже почти что фехтуем словами, как шпагами. Неужели моего зайчонка подменили?
Бланш. Его переменили. О, конечно, не в нежности к вам! Но это правда, что великий день моего пострижения стал словно днем нового рождения.
Шевалье. Если я правильно вас понимаю, это новое рождение освобождает вас от долга перед тем, кому вы обязаны своим первым рождением? О Бланш, довольно пустых словопрений! Подумайте, ведь наших родных и друзей разметало по свету; здесь никто не противится тому, чтобы вы вернулись к вашему отцу. Он может теперь рассчитывать только на вас.
Бланш. Разве у него не остаетесь вы?
Шевалье. Мой долг призывает меня в армию принца.
Бланш. А мой удерживает меня здесь. О! Зачем вы пытаетесь снова влить в меня яд сомнений? Я едва не погибла от него. Это правда, что я стала другой. Это правда, что Бог послал мне ту силу, тот дар Духа Святого, коего я недостойна, пусть так; но он все равно стократ драгоценнее земной храбрости, которой так тщеславятся люди.
Шевалье. Вы больше ничего не боитесь?
Бланш. Я знаю, что вы смеетесь надо мной. Но я и вправду ничего не боюсь. Там, где я обитаю, меня ничто не достигнет.
Молчание.
Шевалье. Ну что ж, прощайте, дорогая. Она внезапно бросается к нему. При этих словах прощания она, пошатнувшись, хватается обеими руками за решетку. Голос ее меняется, как ни старается она придать ему твердости.
Бланш. О! Не прощайтесь со мной так, не сердитесь! Увы! Вы так долго дарили меня своим состраданием, что вам трудно сменить его на простое уважение, которое вы дарите не раздумывая любому из ваших друзей!
Шевалье. Бланш, теперь вы говорите жестоко.
Бланш. У меня к вам только любрвь и нежность. Но я больше не зайчонок. Я дочь Кармеля, я буду страдать за вас, и.я прошу вас думать обо мне как о боевом товарище. Ведь мы будем сражаться, каждый по-своему, и в моем бою свой риск, свои опасности, как и в вашем.
Она произносит эти слова с крупицей детской важности и неловкости, отчего они звучат еще пронзительней. Шевалье бросает на Бланш долгий прощальный взгляд. Бланш держится за решетку, чтобы не упасть. Мать Мария от Воплощения подходит к ней,
Мать Мария. Успокойтесь, сестра Бланш.
Бланш. О мать моя, я солгала? Разве я не знаю, кто я такая? Увы! Их жалость так меня измучила! Бог мне прости! Эта нежность разрывала мне сердце. Неужели я навсегда останусь для них ребенком? Мать М а р и я. Довольно, пора идти.
Бланш. Я буду наказана за гордыню.
Мать Мария.. Есть только один способ умалить свою гордыню: стать выше ее. Но чтобы достичь смирения, не надо распластываться, как большой кот, лезущий в крысоловку. Подлинное смирение — это прежде всего пристойность, уравновешенность. (Она нежно поглаживает на ходу чуть сгорбившуюся спину Бланш.) Держитесь с достоинством.
Сцена IX
К концу свидания появляется капеллан и приглашает шевалье отужинать, прежде чем
пуститься в путь. Он приводит шевалье к себе и сам ему прислуживает за столом.
Капеллан. По правде сказать, господин шевалье, я думаю, что сейчас вашей сестре будет лучше здесь, куда Бог ее поместил.
Шевалье. У нас никогда не было в мыслях ее неволить. Кроме самой нежной привязанности, у меня к ней еще и то чувство, которое должен такой простой человек, как я, питать к существу, отмеченному судьбой. Она цришла в мир, осыпанная всеми дарами происхождения, богатства, природы. Жизнь была для нее словно наполнена до краев дивным питьем, но оно превращалось в горечь, как только она подносила его к губам.
Капеллан. Полно! Мы сказали об этом все, что нам нужно было сказать. Хлебните-ка Лучше этого винца, оно чисто как золото и прозрачно как слеза. Вот и будет на посошок. Что вы теперь намерены делать?
Шевалье. Отправлюсь в путь до рассвета. Дорога до Вермона небезопасна. Но там у меня есть убежище, где я смогу передохнуть и послать весточку моему отцу.
Капеллан. Господин маркиз, наверно, очень беспокоится о вас?
Шевалье. Это я беспокоюсь о нем. Хоть он и стар, ничто не может поколебать его дух или изменить его привычки. Кажется, люди этого, рожденного для удовольствий, поколения, не отказывая себе ни в чем, научились обходиться без всего. Он смотрит, как события громоздятся друг на друга, будто сломанные деревья в ураган, и верит, что дождется тех времен, когда река вернется в свое русло.
Капеллан. Увы! Боюсь, как бы река прежде не разрушила берегов. Что вы найдете здесь из того, что отправляетесь защищать, господин шевалье, когда вернетесь?
Шевалье. Ба! Поток смывает только то, что преграждает ему путь. Чего вам здесь рпасаться?
Капеллан. Сын мой, французы всегда сражались между собой только ради чужой выгоды и чужого блага. Но им хотелось верить, что они сражаются за принципы. Поэтому всякая гражданская война оборачивается войной религиозной.
Шевалье. Они злобствуют только против знатного происхождения.
Капеллан. Вздор! Вас они боятся, но ненавидят они нас...
Сцена Х
В монастырь явилась комиссия во главе со странным маленьким человечком с фригийским колпаком на голове. Мария от Воплощения его сопровождает.
Комиссар. Что означает эта комедия?
Мать Мария. Монахиня должна просто идти впереди вас и звонить в колокольчик. Таковы правила нашей обители.
Комиссар. Мы не знаем иных правил, кроме Закона. Мы — представители Закона.
Мать Мария. А мы — лишь смиренные служанки нашего закона. Этим объясняется моя настойчивость. Но коль скоро вы расположены требовать того, в чем вам отказывают, я больше не противлюсь.
Комиссар. Поторапливайтесь!
Мать Мария. Менее всего я хочу вас задерживать. От преподобной матери настоятельницы я получила приказ дать вам осмотреть наш дом.
Комиссар. Мы его осмотрим и без вас.
Мать Мария. Моя рольне в том, чтобы составить вам компанию, а в том, чтобы избавить вас от труда взламывать двери, которые я могу отпереть своими ключами.
Другой комиссар. Не спорь с ней, гражданин, это хитрая бестия, последнее слово всегда будет за ней.
Первый комиссар. Я попрошу тебя, гражданин, придерживаться выражений, соответствующих той миссии, что на нас возложена.
Мать Мария. Если вы действительно надеялись найти здесь золото и оружие, как пишется в ваших листках, разве не достаточно было перерыть вверх дном наши подвалы и чердаки? Зачем теперь ходить по кельям, где вы не увидите ничего, кроме тюфяка и налоя?
Первый комиссар. Возможно, мы увидим там и юных гражданок, которые заточены здесь своими семействами и имеют право на покровительство Закона. '
Мать Мария отпирает первую келью. Она пуста. Затем другую, дверь которой запирается за ней. Слышатся голоса. Дверь снова открывается. На пороге стоит монахиня. Лицо ее трудно разглядеть сквозь длинное покрывало.
Комиссар. Я требую, чтобы с этим смехотворным маскарадом было покончено. Снимите покрывало.
Монахиня не двигается. Мать Мария мягко приглашает ее откинуть покрывало. Это очень старая монахиня, она никак не соответствует образу юной девушки, заточенной в монастырь семейством. Первый комиссар начинает нервничать.
Комиссар. Гражданка, отдайте ключи. Этот гражданин сам будет отпирать мне кельи. Ваше присутствие явно влияет на этих несчастных.
Карлик открывает дверь в келью Бланш. Как только его гримасничающая физиономия появляется в дверном проеме, Бланш издает душераздирающий крик. Вытянув перед собой руки, она отступает в дальний угол кельи и стоит вжавшись в стену, словно в ожидании казни. Мать Мария остается в коридоре. Лицо ее живо передает первый порыв, который она не в силах подавить,— чувство негодования и презрения к трусости Бланш. Дверь за комиссарами закрывается. Мать Мария явно заставляет себя не двигаться с места. Дверь снова открывается.
Комиссар. Гражданка, я требую, чтобы вы мне сказали, как давно заключена здесь эта юная особа.
Мать Мария, Я полагаю, сударь, что лучше вам самому спросить ее об этом.
Комиссар. Она как будто разучилась говорить.
Мать Мария. Вам не кажется, что вы напугали ее своим приходом? Вам не кажется, сударь, что в вашем облике и поведении есть от чего прийти в ужас?
Другой комиссар. Гражданин Монстреле, не попадайтесь на удочку. Юная гражданка сама все сейчас объяснит муниципалитету.
Мать Мария. Ордер на обыск не дает вам Никаких прав на личность. Эта девушка выйдет отсюда только по своей доброй воле.
Она входит в келью. На ее лице, внешне очень спокойном, читается какая-то тревога,