, но все это были инсценировки, интерпретации жизни Христа с налетом сказочности.
Фильм Пазолини был как будто с другой планеты. Мы никогда раньше не видели лица Иисуса, как и многие другие лица из этой картины. То же самое относится и к месту действия, городу Матера, а также к необычной подборке музыки: Одетта, Бах, Ледбелли, Прокофьев, Missa luba, и к энергии Иисуса, к Его гневу, к суровой красоте и силе образов. Настоящее произведение искусства. И вот я подумал: если когда-нибудь мне удастся снять фильм о Христе, нужно найти другой способ подобраться к этой истории. В общем, да, я годами вынашивал идею фильма об Иисусе.
– Что ты имеешь в виду под фразой «Пазолини приблизил к нам Иисуса»?
– Ну, глядя на Христа Пазолини, понимаешь, что это не тот человек, который входит в комнату и заливает все своим светом. Иногда Он остается в углу кадра, и на него не сразу обращают внимание: первый становится последним, и наоборот. Это меня как раз и привлекло. До Пазолини все фильмы об Иисусе снимались с огромным пиететом, в них Он всегда в центре внимания, откуда ни посмотри. Он отличается от остальных своей речью, походкой, внешностью. И в этом нет ничего плохого, это продолжение давней иконографической традиции, согласно которой Иисуса изображают в живописных работах, чаще всего с нимбом. А что же сделал Пазолини? Он показал Христа человеческим существом – с Ним можно познакомиться, поговорить. Это и стало ключевым элементом. Лично я считаю, что близость Иисуса всегда ощущается в нашей жизни. Это окружающие нас люди, это испытания, через которые мы проходим, и любовь, которую дает Христос, чтобы мы могли преодолеть себя и встретиться лицом к лицу с другими.
– И тем не менее ты, даже после просмотра фильма Пазолини, не отказался от задумки снять свою картину об Иисусе, и так появилось «Последнее искушение Христа». В чем суть этого фильма? В нем много плотского, физического. Также показана одержимость, проблема незавершенности. Что именно тебя в этом затронуло? Ты остался доволен этой работой? И еще интересно отметить, что, хотя в сценарии ты нередко вставляешь отсылки на другие свои фильмы, «Последнее искушение» ты никогда сам не цитировал.
– На самом деле этот фильм бьет по определенным точкам: внезапная злость, обида, усмешка. Начнем с того, что это выдуманная версия жизни Иисуса, основанная на романе, а не на Евангелии. И Христос здесь – всего лишь персонаж. Поэтому нам и показывают, что делает этот персонаж, о чем он думает, что с ним происходит. Он должен стремиться стать Мессией, должен этого хотеть. И вдруг под конец автор романа Никос Казандзакис подбрасывает замечательную идею: Иисус на кресте, и его подвергают соблазну, но не силой, а возможностью жить нормальной жизнью, которую нам дал Господь, ведь она прекрасна. Ухаживать за садом, полюбить женщину, завести семью и детей, растить их – вот такой жизнью соблазняет его дьявол, и она настолько прекрасна, что как будто это сам Бог завидует тому, какую жизнь Он подарил нам, людям. И мне показалось, что это великолепная идея.
Но самым главным для меня было непонимание того, как изображен Иисус, – в середине двадцатого века в Нью-Йорке. В детстве нас водят в церковь. Мы поднимаем глаза и видим Иисуса на кресте. Нам говорят, что он умер за наши грехи. Ладно, но что это значит? Он Бог, поэтому может умереть на кресте, чтобы в конце концов ему не пришлось страдать, не знаю, смогу ли я это объяснить, Он как бы полноценный Бог и при этом полноценный человек. И вот возникает путаница: да, для Христа это несложно, а для нас? Как это будет в нашем случае? Мы страдаем по-другому. А когда мы злимся? Или когда превратно что-то понимаем, а годы спустя становится ясно, что все это время мы ошибались и теперь должны, так сказать, покаяться? А еще страх – как быть с ним? В этом суть человечности, и она есть в Иисусе во всей своей полноте. Так что мы старались показать его по-настоящему человечным.
Принимать смерть – это просто ужасно, именно поэтому рука Лазаря чуть не затащила Иисуса вместе с ним в гробницу, и Уиллем Дефо, сыгравший Иисуса, отступает назад. Он напуган, потому что понимает, что должен страдать. Отсюда и рождается идея о том, что для Христа это несложно, ведь он Бог… Но это не так. Иисус выбирает свой путь, и путь этот очень трудный. Вот этот необыкновенно важный аспект я и хотел передать.
Правда, был еще один момент, он тоже показался мне значимым. Я читал разные переводы Евангелий, изучал историю той эпохи и тех мест, читал о мытарях, которые собирали налоги, о проститутках, о Синедрионе и так далее…
Так вот, фарисеи и книжники заявляют, что этот парень ходит по округе и пьет вино с проститутками и сборщиками налогов. В наши дни мы представляем такого сборщика господином с красивой ручкой в нагрудном кармане, своего рода чиновником. А тогда мытари были все равно что головорезы, вымогатели, бандиты. Другими словами, он проводил время с худшими представителями человечества, за что и был осужден. Работая над «Таксистом», я многое из этого воспроизвел. Мы снимали на Восьмой авеню, между Сорок третьей и Пятьдесят второй. Сейчас это место считается невероятно престижным – как и тот район, где я вырос. А тогда это была граница цивилизации. Вот как это ощущалось. Об этом и говорил Иисус: о людях, которые живут в разорении на краю цивилизации. Именно такой фильм я и хотел снять, он как раз для тех, кто вечно повторяет: «Я пьяница, я наркоман, я проститутка, я плохой, у меня нет сердца, моя жизнь пуста, и мне нечего дать другим, я не заслуживаю любви». Вот каким я стремился показать им Иисуса. Таков был мой подход к «Последнему искушению Христа».
– Вернемся к «Молчанию» – лично меня этот фильм поразил. Спустя несколько лет после его выхода можешь ли ты сказать, как он на тебя повлиял? Какой след оставил в жизни? Стал ли он, по-твоему, шагом вперед по сравнению с «Последним искушением Христа» и в каком направлении?
– Да, думаю, он оставил важный след.
На создание обеих картин ушло много времени, а бюджет, как и экранное время в кинотеатрах, был ограничен. В «Последнем искушении» я затронул всю церковную иконографию: терновый венец, Нагорная проповедь и прочее. И конечно, распятие. Однако на протяжении съемок мы постоянно находились в напряжении. Вдобавок возникла такая шумиха, что нам пришлось выпустить фильм раньше, чем его окончательно одобрили. Из-за спешки с процессом постпродакшена в моем понимании он так и не был доделан. А в каком-то смысле, на определенном уровне, это и не фильм вовсе – не знаю, как правильно выразиться.
По сути, это желание увидеть Иисуса, посвятить себя Ему, так и осталось во мне. Поэтому несколько лет спустя я понял, что нужно углубиться в историю Христа. Или, точнее сказать, не столько в историю, сколько в саму идею. Нужно исследовать дальше. Что-то такое внутри меня стремилось воссоздать распятие, воскрешение Лазаря. Показать свою версию. Но это, пожалуй, уже не история Христа. И стало ясно – хотя я многое сделал, хотя я чувствовал в себе силы, я так и не поведал эту историю. Я ощущал присутствие Иисуса, причем очень сильно. Никогда прежде об этом не говорил, но я действительно Его услышал. Однако снимать в пустыне очень сложно, мы все это понимали и решили все-таки за это не браться. Дело так и не дошло.
В какой-то момент, уже ближе к окончанию работы над фильмом, мы устроили предварительный просмотр чернового монтажа для представителей разных религий. Конечно, присутствовали и те, кто участвовал в создании картины: мои продюсеры, киномонтажер Тельма Скунмейкер, а также Том Поллок, он тогда был главой студии Universal. Мой давний друг, падре Джон Кинан, тоже к нам присоединился. Когда-то мы с ним вместе готовились к поступлению в семинарию.
Ситуация была крайне напряженная, в ту эпоху фильм оказался противоречивым еще до того, как его кто-либо увидел. В зале собрались люди, которые, как мы знали, возненавидят картину. Перед просмотром я произнес вступительное слово: объяснил, что работа еще не окончена, и добавил, что после показа будет ужин и во время него все желающие смогут обсудить увиденное.
После просмотра мы пошли в ресторан, и из всех присутствующих только двое были представителями епископальной церкви, это архиепископ Пол Мур и его жена. Он сказал, что, по его мнению, фильм получился «христологически правильным» и поэтому обнадеживающим.
И вот мы сели за стол, начали есть и общаться. Мы с архиепископом Муром отлично провели время за разговорами о жизни. Я описывал свое детство и наш район с бандитами и бездомными. А он говорил о своей работе во времена Второй мировой войны – те годы произвели на него глубочайшее впечатление. Со своей стороны я чувствовал, что мой опыт не идет ни в какое сравнение с его. «Я подарю тебе книгу, она называется „Молчание“», – сказал Мур и начал рассказывать мне о романе Сюсаку Эндо. Шел 1988 год. Книгу я взял с собой в дорогу, когда в 1989 году поехал в Японию – сниматься в фильме «Сны Акиры Куросавы» в роли Ван Гога. Я задержался в Штатах из-за съемок «Славных парней», мы превысили и бюджет и пропустили все сроки. Этот фильм я был обязан сделать для компании Warner Brothers, так как до этого они позволили мне снять «Последнее искушение Христа». Все руководители голливудской студии знали, как сильно мне этого хотелось, я их просто с ума сводил! В итоге все вышло как надо. Было особенно примечательно, что ради этого собрались всякие важные студийные шишки, и мне сказали: «Ладно, вперед, снимай этот свой фильм, а когда закончишь, сделаешь для нас еще один». Вот этим «еще одним» и оказались «Славные парни»… И снимать его было трудно. Так или иначе, мы торопились закончить «Парней», потому что меня ждал великий восьмидесятидвухлетний мастер Акира Куросава. А я опаздывал!
И вот я взял с собой эту книгу и впервые прочитал ее в сверхскоростном поезде на пути из Токио в Киото. И когда я дошел до того момента, где Иисус говорит Родригесу: «Наступи на меня!» – я был ошеломлен. «Нужно это снять!» – сказал я самому себе. После чего началась двадцатилетняя одиссея с продюсерами и самы