Я замер. И снова – будто чужое, не мое.
«Нет, это точно от усталости и от горной болезни, других причин быть просто не может!» – решил я и снова мысленно вернулся к событиям вчерашнего дня.
К несчастью, из аэропорта я приехал первым, и оттого вынужден был дожидаться всех в фойе нашей гостиницы вместе с Олегом и Джимми: первый являлся нашим гидом от туроператора, второй представлял китайские власти – ему надлежало присматривать за тем, чтобы мы не совершили ничего противозаконного.
«Например, неукоснительно следовали по заранее согласованному маршруту, чтобы не увидеть лишнего».
Вскорости начали приезжать другие «паломники». Вопрос о горной болезни в той или иной форме задал каждый из них.
– Ну, как голова? – спросил Лама, едва меня увидел.
– Как самочувствие? – это уже Ребе.
Следом пришел Борис Гринберг:
– Вижу, высокогорье вас не подкосило?
Остальные «паломники» – Артем, Паша, Дмитрий, Виталий, Роман и Лариса – тоже оригинальностью не отличались. Впрочем, что еще спросить при первой встрече в Тибете? Я из всех собравшихся знал только Ламу и Ребе; они же и набирали группу из своих знакомых, с которыми мне перед поездкой удалось обменяться лишь несколькими сообщениями через соцсети. Заселившись в номера – гостиница, снятая туроператором, оказалась паршивая, но Олег заверил, что лучшей в этот сезон не найти, – мы отправились прогуляться по Лхасе.
– Как, говорите, переводится это название? – щурясь от яркого солнца, уточнил Ребе.
– Место Богов, – ответил Лама.
– Мне кажется, или пора переименовывать? – усмехнулся Ребе. – Потому что богов тут, как кажется, уже не осталось…
Я склонен был с ним согласиться. На той улице, по которой мы пошли, первые этажи красивых старинных зданий занимали магазинчики и сувенирные лавки с аляповатыми вывесками, отчего Лхаса больше напоминала огромный базар, разросшийся до размеров целого города. При этом грязь и запущенность, о которых рассказывал Цыбиков в своих дневниках, разумеется, никуда не делась (разве что фекалий на мостовой в сравнении с началом двадцатого века значительно поубавилось). Местные, кажется, даже не особенно старались как-то декорировать убогость иных улиц. Вдобавок то тут, то там попадались на глаза дешевые палатки, в которых жили самые бедные горожане.
Больше всего поражало количество красных флагов, транспарантов и полицейских, которые нам встречались.
– Китай в эти дни празднует 70-летие Народной Республики, – пояснил Олег. – Так что привыкайте к яркости… и предосторожности.
– Что ж, безжалостная поступь китайского прогресса, который добрался и до этих мест, – глубокомысленно заметил Лама, когда мы делились с ним первыми впечатлениями от древнего города. – В Потале должно быть поаутентичней.
После обеда мы отправились к салону BMW за мотоциклами, аренду и страховку которых мы оформили через турфирму.
– А чего у некоторых тибетские номера, а у некоторых – китайские? – удивился Борис Гринберг.
– Какие были по наличию, такие и оформили, – пожал плечами Олег.
Придирчиво осмотрев мотоциклы – это оказались новенькие BMW GS800 и GS1200, – мы жребием распределили транспорт между участниками нашего каравана, после чего отогнали байки на стоянку возле гостиницы. Туда же чуть позже Олег прикатил джип сопровождения, в котором планировали перемещаться они с Джимми.
– А в багажник положим вещи, – добавил наш гид.
Забегая вперед, стоит сказать, что с поклажей дела у всех обстояли совершенно по-разному – от двух небольших сумок, которые легко помещались в кофры мотоциклов, до внушительных баулов с картины пассажиров первого класса «Титаника».
Разобравшись с байками, мы отправились на первый совместный ужин, в ходе которого обсуждали различные нюансы.
– Мотоциклы к путешествию готовы, машина сопровождения тоже… – перечислял Олег. – Завтра, насколько я помню, отправляемся на пешую экскурсию в Поталу?
Все закивали. Я про себя отметил, что во времена Цыбикова дворец находился на окраине города, а теперь являлся его центром.
– Как вообще впечатления от Лхасы? – сделав пометку в телефоне, спросил наш гид.
– Что-то пока не вдохновляет, – опередив всех, заявил Дмитрий.
Я нахмурился, удивленно посмотрел на Ламу. Тот лишь пожал плечами.
– Ну, так мы еще нигде не были, – неуверенно заметил Ребе. – Только первый день же.
– Ну, я думал, тут как-то… сразу необычно. А пока просто язык другой, ничего выдающегося.
Голос Дмитрия буквально сквозил разочарованием.
– Ничего, ближе ко сну еще будет «необычно», – улыбнулся Лама. – Когда горная болезнь накроет.
Тогда нам казалось, что он больше шутит. Но с наступлением ночи мы все убедились, что Лама отнюдь не лукавил.
«К сожалению».
Заснул я под утро и толком не выспался, но по крайней мере с утра у меня не болела голова, а это на фоне жуткой ночной мигрени казалось настоящим чудом. Вдобавок странный голос, который вчера как будто звучал в моей голове, более никак себя не проявлял, а потому я списал все случившееся на усталость и «горняшку».
День обещал быть насыщенным: нас ждала Потала и центральный рынок Лхасы – Баркхор; в этих местах, как заверял Лама, все еще жил дух исконного Места Богов.
•••
Февраль 1900 года
Монастырь Лабранг. Новые предсказания
– Не тяжело, Гомбожаб? – поинтересовался Чэшой, когда в очередное утро Цыбиков, неся молитвенный барабан, вышел из дома, чтобы отправиться на прогулку по окрестностям Гумбума.
Внутри у востоковеда похолодело, но внешне он никак не выдал волнения и лишь сказал:
– Да нет, привык. Сколько себя помню, он всегда был со мной.
Чэшой улыбнулся самыми уголками рта и одобрительно кивнул. У Гомбожаба отлегло от сердца; попрощавшись с предводителем, востоковед устремился прочь.
Его молитвенный барабан привлекал много лишнего внимания, что, впрочем, объяснялось его солидными размерами; он был необычно велик, определенно больше многих, виденных Гомбожабом прежде и ныне, но другой не подходил замыслу Савельева и других инициаторов путешествия.
Цыбиков невольно хмыкнул про себя, вспомнив, с каким лицом профессор рассказывал ему об их дерзкой задумке – красным от перевозбуждения, с горящими азартом глазами и чуть подрагивающими от волнения крыльями носа.
– Вы полагаете, никто ничего не заподозрит? – выслушав Савельева, сказал Цыбиков.
Голос его был пропитан скепсисом, точно накидка путника в дождливый день.
– Помилуйте, Гомбожаб… – Поморщившись, профессор отмахнулся, будто от назойливой мухи. – Это ведь настолько личное, что никто не станет на подобное покушаться! Нет, разумеется, если вас застанут, когда вы будете делать снимок с помощью спрятанного в барабане фотографического аппарата…
Он замялся, и Цыбиков с невеселой улыбкой закончил за него:
– Тогда не сносить мне головы. И не надо, прошу вас, говорить, что все обойдется. Нам обоим прекрасно известно, как тибетцы относятся к фотоаппаратам: любой из них, увидев меня с ним, решит, что я хочу похитить чью-то душу, и казнь моя станет вопросом времени, причем небольшого!
– Правда ваша, Гомбожаб… – нехотя подтвердил Савельев с грустью. – Но, поверьте, мы выбрали лучший фотоаппарат из всех возможных – ручной Pipon Self-Worker, сделан не где-то, а в самом Париже!..
– Ну, если в самом Париже, то умирать, конечно, уже не так страшно, – не удержался от сарказма Цыбиков.
Савельев устало вздохнул и сказал:
– Понимаю, все понимаю… Но, прошу, Гомбожаб, взгляните на это чуть с другой стороны: коли бы я или иной сотрудник института решили выдать себя за паломника, совершающего путешествие в исконные земли буддизма, местные власти не дали бы такому смельчаку спокойно вздохнуть. Полагаю, его бы – или меня – и вовсе развернули бы прямо на границе, чтобы не допустить вмешательства чужака в дела Тибета…
Профессор вздохнул и пристально посмотрел на собеседника исподлобья.
– Не буду лукавить, Гомбожаб: ваши происхождение и вероисповедание играли немаловажную роль при выборе кандидата. Но и то и другое было бы совершенно бессмысленно, если бы вы не были знатоком Востока, понимающим самые его основы. Вы единственный известный мне бурят, который осознает, насколько важным является это путешествие для исследования Тибета. Именно поэтому я прошу вас не рубить с плеча. Это тяжелая миссия, безусловно. Но она может прославить ваше имя в веках.
«И полусумасшедший предсказатель из Гумбума уже подтвердил, что так все и будет», – подумал Цыбиков, шествуя вдоль скромных домов местных монахов.
Нахождение в Гумбуме позволило востоковеду сделать несколько важных снимков, но каждый стоил ему нескольких седых волос: всякий раз Гомбожаб подолгу выбирал точку съемки, после чего дожидался, пока в обозримом пространстве вокруг не останется людей. Как правило, по злой иронии судьбы, к этому моменту или опускался вечер, или портилась погода, и Цыбиков, боясь, что кадр не удастся, откладывал фотографирование на потом. Вдобавок аппарат, спрятанный внутри барабана, иногда давал осечки, и Гомбожабу приходилось перезаряжать фотографические пластины. Учитывая мудреную конструкцию, процесс это был небыстрый, а потому в подобные моменты востоковед оказывался особенно беззащитен.
«Увидят – убьют», – думал Цыбиков всякий раз.
Пока что все обходилось.
Помимо своей миссии, Гомбожаб много думал о словах Лон-бо-чойчжона. Что за судьба его ждет? Почему из его черепа сделают габалу? И что такое эта таинственная «дихроя»? Ни на один из перечисленных вопросов востоковед пока не нашел ответа – расспрашивать спутников он не решался, а прорицатель с того памятного разговора будто нарочно избегал новых бесед.
«А ведь еще мне надо как-то попасть в Лабранг…» – размышлял Гомбожаб, проснувшись однажды утром и по обыкновению глядя в потолок жилища Лон-бо-чойчжона.
Это была одна из ключевых точек на пути в Лхасу, но самолично ехать туда Цыбиков остерегался. Требовался опытный проводник, который мог бы помочь с наемом людей для защиты и хорошо знал бы тамошний монастырь. Именно поэтому, когда Даший одним вечером поделился планами отправиться в Лабранг, дабы получить аудиенцию у ламы, востоковед тут же вызвался стать попутчиком собрата-бурята.