— Сейлор, я думаю о будущем. Что, если у нас будут дети и у них тоже будут дети? Ты что же, не расстроишься, если здоровенный столб пламени обрушится на твоих правнуков?
— Глупышка, да они в это время будут уже «бьюики» на Луне водить.
Лула уставилась на воду. Солнце уже почти зашло, в сотне ярдов к югу от отеля зажегся сигнальный огонь на маяке, и через канал протянулась дорожка света. Несколько минут Сейлор с Лулой молчали. На соседней веранде какая-то женщина расхохоталась диким, безумным смехом, и Лула изо всех сил сжала руку Сейлора.
— Ты в порядке, милая? — спросил Сейлор, растирая руку там, где она ее сжала.
— Вроде да, — ответила она. — Извини, что я тебя так схватила, но это было так ужасно… Точно гиена расхохоталась.
— Никогда не слышал, как смеются гиены.
— Я их видела по каналу «Нэйшнл Джиогрэфик».
— А мне показалось, что старушка просто неплохо проводит время.
— Из всех кинозвезд, — продолжила Лула, — лучше всех смеется Сьюзан Хейуорд.[6] У нее такой замечательный горловой смех. Ты видел ту старую картину, забыла название, где она играет женщину, которую отправляют то ли на электрический стул, то ли в газовую камеру?
— Не-а, — ответил Сейлор.
— Она вышла замуж за наркомана, который ее избивал. А еще она дружила с грабителями, потом произошло убийство, она была меньше всех в этом виновата, но ее приговорили к смерти. Она там много смеялась.
— Пока ее не прикончили, — добавил Сейлор.
Лула кивнула:
— Угу. Но мисс Сьюзан Хейуорд не изменила своему смеху.
— Ты не проголодалась? — спросил Сейлор.
— Я бы поела, — ответила Лула. — Но сначала мне нужен поцелуй, милый. Хотя бы один.
Южный стиль
Лула надела свою любимую ночную рубашку, розовую, короткую, и прижалась к Сейлору, который валялся на животе в одних трусах и смотрел по телевизору шоу.
— Неужели тебе нравится этот идиотизм? — спросила Лула. — Не похоже, чтоб у этих людей была хоть одна стоящая мысль в голове.
— Ну и что, — буркнул Сейлор, уставившись в телевизор. — Ты хочешь мне сказать, что тебе пришла в голову стоящая мысль?
— Почему ты сразу на личности переходишь? — надулась Лула. — Я просто хотела сказать, что ты мог бы книжку почитать или еще чем заняться. В телевизоре люди выглядят такими противными, они так пыжатся, точно надувные куклы. И смотрятся в цвете как-то нездорово, уж лучше черно-белое изображение.
Сейлор что-то пробормотал.
— Что, милый? — спросила Лула.
— Знаешь ли, детка, в «Пи Ди» не было телевизора. Они там не особенно заботились о досуге заключенных. Так что уж не обессудь.
Лула наклонила голову и поцеловала Сейлора в щеку.
— Прости, родной, — сказала она. — Я иногда забываю, где ты провел эти два года.
— Двадцать три месяца, восемнадцать дней, — уточнил Сейлор. — Не стоит прибавлять лишнего, и так достаточно.
— Пока тебя не было, — сказала Лула, — мама настояла на том, чтобы пригласить на обед Армистедов, ее знакомых с Миссисипи. Они приехали после того, как пристроили свою дочь Друзиллу в колледж. Были еще Сью и Бобби Брекенридж и мать Бобби — Альма. Альме, должно быть, лет восемьдесят шесть — восемьдесят семь. Она весь вечер просидела в углу в кресле не шевелясь и не произнесла ни слова. Ты слушаешь, Сейлор?
— Я привык делать по нескольку дел сразу, глупышка, ты же знаешь.
— Я так спросила, чтобы знать, что не стенке рассказываю. Этот Эдди Армистед похож на длиннющего муравьеда. У него аптека в Оксфорде, он там родился и вырос. А у мамы есть все книги Уильяма Фолкнера, знаешь, писатель такой? Пол Ньюмен[7] играл в одном старом фильме по его книге. И Ли Ремик,[8] когда была молодая и красивая. Теперь она, конечно, старая, но тоже красивая. Мама как-то ездила в Оксфорд, посмотреть на дом Уильяма Фолкнера, кажется, там сейчас музей, и познакомилась с Армистедами.
— А жена у него какая? — спросил Сейлор.
— Миссис Аримистед? — уточнила Лула. — Она не особо разговорчива. Элви ее, кажется, звать? Муравьед говорил без передышки. Все трепался про то, как, когда он был маленьким, мистер Билл — он так Фолкнера, что ли, называл? — выбранил его за то, что он вытоптал клумбу тюльпанов на его плантации. «Рябиновые дубы» она, кажется, называлась. «Нельзя бегать по цветам, Эдди», — сказал ему Уильям Фолкнер. «Да, мистер Билл», — ответил Муравьед и снова пробежал по тюльпанам Уильяма Фолкнера. Маме это почему-то показалось смешным. Да, так вот насчет обеда. Ты послушай, Сейлор, это самое интересное. Друзилла. Дочка. Она почему-то показалась мне похожей на коктейль, из тех, что можно пить через соломинку. Так вот, когда мама наполняла ее тарелку, Друзилла вдруг как закричит — до этого она, как и старушка Альма, не сказала ни слова за весь вечер, — нельзя, говорит, чтобы мясо касалось картошки. Мы с Бобби переглянулись и засмеялись. «Что ты сказала?» — спросил он Друзиллу. «Я не смогу это есть, если они соприкоснутся», — ответила она. Надо же какая!
— Действительно, — согласился Сейлор. — Она, наверно, чокнутая.
Лула поцокала языком:
— А потом, после того как Армистеды уехали, Бобби сказал, что Друзилла — настоящая южная красавица и что раньше он таких не видал.
На экране телевизора смазливая девица в коротком белом платье хихикая поздравляла высокого смазливого парня с копной темных волос.
— В чем там дело? — спросила Лула.
— Эта парочка отправится на Гавайи, — ответил Сейлор. — Девчонка выбрала его из троих кандидатов.
— А забракованные парни ничего не получили?
— Им подарили сертификаты на бесплатный завтрак в «Кентуккийских жареных цыплятах», — хмыкнул Сейлор.
— Не очень-то это справедливо, — заявила Лула.
— Черт возьми, а почему телешоу «Третий лишний» должно отличаться от реальной жизни? — сказал Сейлор. — По крайней мере, эти парни смогут перекусить на халяву.
Различие
— Не знаю, как быть с мамой.
Лула курила свою «Мо», сидя на краю ванны, а Сейлор брился перед зеркалом у раковины.
— А что ты можешь сделать? — произнес Сейлор. — Она была твоей мамой двадцать лет, и меняться ей поздно. Ты же понимаешь, в ее годы люди редко меняются.
Лула смотрела на затылок Сейлора, любуясь его каштановыми кудрями.
— Милый, — сказала она. — Я очень рада, что твои волосы отрастают после тюрьмы. Теперь будет во что вцепляться, когда мы занимаемся любовью.
Сейлор рассмеялся:
— Когда мне было двенадцать, я знал одну девчонку года на два-три постарше меня. Банни Суит ее звали, мы жили по соседству. Так вот эта Банни любила старую пластинку Бадди Нокса «Party Doll» и постоянно напевала эту песенку, особенно фразу: «Запущу пальцы в твои власы». Он почему-то так пел — не «волосы», а «власы». И вот как-то раз Банни с двумя своими подружками подошли ко мне и спросили, могут ли они запустить пальцы в мои «власы», как в песне. Им нравилось, что они такие длинные и волнистые. А девчонки они были, что называется, оторви да брось. Шлялись по округе с местными придурками, парнями намного старше их. Знаешь, они были ужасно сексуальные. Ну так я и сказал им — валяйте. Они окружили меня, Банни запустила свои длинные красные ногти в мою шевелюру, и ее подружки тоже.
— И что они сказали?
— Да что-то вроде: «О малыш, они такие мягкие!» Я помню пятна от никотина на их пальцах, их руки пахли духами «Воды Флориды» и сигаретами. Я думал об их руках, как они дрочат своих парней, как помогают им засовывать члены в свои пипки. Нелегко мне пришлось. Когда они закончили, они обнюхали пальцы, а потом вытерли о юбки. Меня это жутко возбудило.
— А больше у тебя ничего с ними не было? — спросила Лула. Она стряхнула пепел с сигареты в ванну.
— Нет, с этими шалавами ничего, — ответил Сейлор. — А потом я с приятелем пошел на вечеринку в дом одной девчонки, с которой я не был знаком. Мы играли в бутылочку, и я удрал в другую комнату с очень даже порядочной на вид девочкой, хорошенькой маленькой блондинкой в голубом клетчатом платье. Мы собирались просто разок поцеловаться и вернуться обратно, но все вышло совсем по-другому. У нее были такие сладкие ярко-красные губы, мы увлеклись, забыв про время и вовсю орудовали языками.
Лула засмеялась:
— Не слабо для двенадцати лет.
— Это было так неожиданно, — отозвался Сейлор. — Для меня, по крайней мере. Надо же, на вид ну прямо пай-девочка — и тут такое… Минут через пять мы услышали, как ребята в другой комнате смеются, орут, свистят. Мы с этой цыпой-лялей разгорячились, аж жуть. И сами себе удивились, как я уже сказал. «Может, лучше выйдем?» — говорит она мне. Мы с ней сидели в какой-то кладовке, там была куча мебели, в приглушенном красном свете ее глаза и губы выглядели огромными. Она положила мне руку на затылок и очень медленно провела пальцами по волосам. Я попытался поцеловать ее еще раз, но она увернулась и выбежала из комнаты. Было слышно, как ребята смеются и орут, даже еще громче, чем раньше. Помню, что принялся было стирать тыльной стороной руки с лица ее помаду, но потом решил оставить как есть и вышел вслед за ней.
Лула швырнула окурок в унитаз:
— Знаешь, Сейлор, об одном я тебе еще не рассказала. Когда мне было шестнадцать, я забеременела.
Сейлор ополоснул лицо и вытерся полотенцем. Он повернулся и прислонился к умывальнику.
— А твоя мама знала об этом? — спросил он.
Лула кивнула:
— Она отвезла меня на аборт в Майами к одному старому доктору, еврею. Помню, у него в ушах и в ноздрях было полным-полно волос. Когда все закончилось, он мне сказал, что все хорошо, я еще смогу иметь детей. Он сделал это в номере пляжного отеля, а потом нам пришлось спуститься на лифте. Я чуть не потеряла сознание, я плакала, стиснув зубы. А мама сказала: «Я надеюсь, ты оценишь то, что мне пришлось потратить шестьсот долларов, не считая расходов на дорогу. Доктор Гольдман лучший специалист по абортам на Юге».