личное. И оно не может секуляризировано, ведь здесь человек как существо, имеющее тело и разум, выступает в роли материи, в которой обретает форму Всевышний. Все это — формы культа, в особом смысле этого слова. Они могут потерять свою устойчивость, они могут исчезнуть. Но они никогда не могут быть секуляризированы. Остальное несколько отдалено от тайны чудесного, и, даже если не могло бы существовать или продолжало бы существование без божественной жизненной искры, все же мы не можем не думать об этом расстоянии как о части их самих.
Особой характеристикой создания культа является отсутствие этой дистанции. Оно так тесно связанно с осознанием близости сверхъестественного, что сам человек всем своим существом превращается в творческий акт. Любому истинному творцу известно о вдохновении и вспышках озарения. И чем они ярче и сильнее, тем почтения выражает творец, когда обращается к тайной силе, которая им движет.
С другой стороны, культ свидетельствует о проявлении Божества. В центре всех религий находится образ Бога. Его приход, Его присутствие — вот что наделяет значением и жизнью все первичные формы религии. Таким образом, мы подошли к феномену, который не может более восприниматься как продукт человеческой мысли, устройства его познания и повседневности. Его следует понимать, скорее, как необходимое условие для их существования. Следовательно, бессмысленно спрашивать, происходило ли нечто во внешней реальности, либо человек оказался захвачен «идеей». Альтернатива обладает лишь поверхностным смыслом. Ведь даже тогда, когда мы говорим «идея», мы обязаны утверждать, что мы имеем дело с нечто непреодолимым, с «подстрекателем» и направляющим мысленных процессов, а не с одним из их результатов.
Вывод этого первичного «нечто» из хорошо известных законов мышления и чувственного восприятия в последнее время стал главной заботой ученых. Тогда, когда имеющихся законов оказывается не достаточно, предлагаются другие, аналогичные им категории мышления (такие предложил, к примеру, Эрнст Кассирер). Предполагается, что они, якобы, сделали такой же вклад в создание мифологического мировоззрения, какой сделали категории мышления в построение нашего эмпирического мира. Остальные гипотезы, которые являются, по крайней мере частично, весьма надуманными, и вовсе не обращают внимание не базовый феномен религиозного элемента. По сути, они просто пытаются избежать его признания настолько, насколько это возможно.
Но какую пользу принесет обращение к законом разума без признания того, что направило рациональное мышление и наделило его целью? Что дает нам обращение к человеческим потребностям и человеческим формам реальности, если именно эти элементы и нуждаются в объяснении более всего? Нам действительно необходимо принять тот факт, что абсолютно безнадежно пытаться извлечь основные формы религиозных верований из резерва уже готовых идей, потребностей и идеалов. Ведь даже тогда, когда кажется, что они соответствуют заданным условиям внешнего и внутреннего мира, они все равно нуждаются в целостной идентификации до того, как они станут тем, чем они являются. Наш фрагментированный способ восприятния вещей, который, несомненно, обманывает нас в этом вопросе. Мы сосредотачиваемся на индивидуальных потребностях, нуждах, процессах мышления, желаниях, целях и идеалах, но мы не постигаем при этом всю целостность. Мы не видим, таким образом, что все это на самом деле является лишь единичными формами коллективного паттерна жизни, создание которого — большее чудо, чем достижения самых выдающихся творцов и изобретателей. Все отсылает нас к нему, и все его формы указывают нам путь.
В центре всего значимого, в центре любой завершенной интенции находится образ самого человека — та форма, в которой он хочет себя видеть. Глупо утверждать, что он позаимствовал этот образ Всевышнему, и таким образом создал формы человеческих богов. Напротив, Божество показало ему этот образ. До того, как человек стал способен увидеть себя самого, Бог явил Себя ему. Его образ предшествует человеческому образу. От проявления Божества человек узнал, какими могут и должны быть человеческий образ и природа.
Величественное прозрение, через созерцание которого человеку открылся его собственный образ, также излучался на ту целостность, которую мы называем жизненным паттерном. Сначала всегда присутствует Божество. И сначала Им создаются цели и пути к этим целям. Им же создаются страдания, которые Он же должен облегчить. И это было не потому, что человек хотел, чтобы Бог предстал перед ним, чтобы исполнить его желания. Потребности и желания, как и их удовлетворение, произошли от реальности Божества.
Слишком много времени было потрачено на бессмысленную задачу извлечения истины из слабой, не имеющей никакой потенции предпосылки. В этом мире нет ничего, что показало бы такую же производительную способность, как образ Божества. Стоит, наконец, признать, насколько глупо пытаться проследить происхождение продуктивности там, где ее меньше всего — в желаниях, нуждах и тревогах. Безумно было бы искать идеи, которые сделали возможным существование рационального мышления, в плодах рациональных процессов. Также глупо пытаться понять основу, которая позволяет целенаправленным интенциям впервые обрести их масштаб и направление, в концепции пользы и корысти.
5
Не зависимо от того, исследуем ли мы культ и верования отдельной культуры или человеческую жизнь, какой она предстает в них, мы всегда приходим к великом акту творения. И этот акт нельзя объяснить никакими индивидуальными конфигурациями культуры. Он наделил эти конфигурации их внутренней природой и, следовательно, наделил их бытием.
Общая целостность того, что мы называем культурой, опирается на главенствующий миф, который всегда неразрывно связан с историей Божества. В соответствием с этим мифом создается культура и народный этос. До этого их не существует вообще. Конечно, мы не имеем в виду, что все разнообразные перспективы мифа воплотились в жизнь в одно мгновение. Жизненная сила, которая произвела это великое явление, могла и должна была постоянно создавать что-то новое — неизменно новое, но, в то же время, одинаковое.
Таким образом, если переживание присутствие Всевышнего, неопровержимые доказательства которого преподносят нам культовые практики, является первым звеном в каждой из цепочек жизненной эволюции; если его нельзя объяснить ни одним из наследующих его феноменов, но оно само есть основой всей последующей творческой деятельности, то мы должны принять его как первоначальный феномен. Мы должны признать также, что проявление Божества, из которого происходят все религии, не только не есть бредом, а является самой настоящей из всех возможных реальностей. Ведь его манифестация включает в себя все то, что мы называем «реальным» — от формирования человеческого общества и культуры до объектов опыта, мышления, ощущения и воли.
И все эти формы были очерчены первоначальным феноменом мифа, а не человеческими намерениями или обстоятельствами.
Я предполагаю, что нам не хотелось бы полностью возлагать творчество (особенно в тех аспектах, в которых оно наиболее значимо) на то, что происходит от Божества, отделяя его от всех человеческих сил, возможностей и склонностей, которые известны нам из опыта. Мы привыкли рассматривать великие духовные процессы с помощью разума, лишенным творчества. Следовательно, эта концепция должна показать в высшей степени парадоксальной. Но парадокс присущ природе всего творческого. Не лишено смысла предположение, что самая личная деятельность человека не является его собственной, что «инаковость» — союзник человека во всех его творениях и что эта «инаковость» имеет гораздо большее значение, чем совокупность всего, что он инстинктивно переживает как собственные намерения и способности.
Тот, кто исследует культы и мифы, не позволяя концепции теоретического человека (который никогда не произвел бы ничего подобного) сбить себя с толку, должен сразу же увидеть, что парадоксальное противоречие, которое отличает все истинные акты творения, является очевидным в культе и мифе. В них мы признаем величайшие творения, которые задают направление всем последующим творениям. Ведь это они поддерживаются таким мощным осознанием присутствия божественного, что деятельность человека уже не просто содействует божественному, а становится свидетелем Высшей сущности.
Все религии свидетельствуют о том, что каждый пример великой действенности человека является проявлением и откровением действенности божественной. И в тот момент, когда появляются первые формы всего процесса создания (то есть, когда появляются культ и миф), этот опыт становится потрясающим событием, которое мы должны, по крайней мере, признать.
И мы должны признать, что учение о манифестации божества адекватно выражает то, что на самом деле произошло и будет продолжать происходить, пока существование культа и мифа будет служить этому живым свидетельством.
Рудольф Отто также настаивает на объективном характере проявления божества. Но его идея «священного» является объективностью, которая проявляет себя только психологично, и которую можно понять лишь при помощи методов психологии.
Нас уверяют, что душа достигает состояния, в котором ощущение страха и ничтожности сливается с чувством восторга и обожания для того, чтобы создать чудесный опыт — опыт несомненной реальности. Но эта реальность может быть воспринята исключительно в моменты подобных эмоциональных приступов. Прежде, чем она сможет быть связана с объектами эмпирического познания, потребуется, чтобы особый вид умственной деятельности предстал перед этими объектами визави. Это сравнимо с тем, что Кант считал необходимым для «вещи в себе». Сама по себе эта реальность не имеет никакого отношения к этим объектам. По сути, их сравнение вообще не способно принести нам никакой пользы. Это, скорее, нечто «совершенно другое», полностью и всецело отличное от чего-либо в нашем мире. Таким образом, оно открывается непосредственно лишь в опыте души, то есть, совершенно мистическом опыте.