По правую руку в километре тянулся горный кряж — куда-то туда по просёлочной дороге должен был вырулить Рустам на Антилопе Гну. Эх, всё же, криво мы рассчитали по карте. Далековато — почти километр. Конечно же, пистолета-пулемёта оттуда не хватит.
Да и вообще, вдруг вспомнил я — большинство стрелковых орудий в этом мире не бьют на дальность выше одного-двух километров. Тут тебе дальнобойные гаубицы и противотанковые орудия бесполезны. Только ближний бой.
Мы остановились у вторых ворот — за сотню метров перед имением. Там раскинулся небольшой сад, Башня возвышалась на уровне пятого этажа. И как только красный кадиллак Замойского проехал через ворота, короткая автоматная очередь расчертила улицу.
— Ложись! — заверещал Замойский.
Степан едва не въехал в бампер кадиллаку. Интересное бы тогда ДТП получилось, подумалось мне. Хотя больше всего я почему-то запереживал про лошадей. Видимо, потому что помнил откуда-то, что раненая лошадь порой способна наделать куда больше делов на поле сражения, чем пуля ранившего её стрелка.
Где-то в кустах у замка стонал и хныкал раненый подручный. Оттуда раздалось два выстрела в сторону окна на последнем этаже башни.
На узком окне виднелись приделанные на старинный манер решётки из кованых лент — неплохая средневековая броня, как раз, чтобы ствол выставить. А шальная пуля из чего-то некрупнокалиберного вполне в таких лентах увязнет.
Замойский тут же юркнул под приборную панель.
— Дура! Больная! Александр, сделай что-нибудь!
За спиной Макшейн прошепелявил внучатому племяннику:
— Чего стоишь, болван! Снимаешь? Хорошо! Такие кадры!
Я не торопился ничего делать. Наблюдал, как к Замойскому подбежал, на корточках, перебежками от укрытия к укрытию какой-то лысый мужичок, судя по одежде, похожий на камердинера. Видимо, докладывал ситуацию.
Ситуация, очевидно, была крайне, крайне хреновая. Замойский вскочил, обернулся на меня и проворчал:
— Она ранила моих людей! В ноги! Вы мне будете должны мне двух бойцов!
Я усмехнулся.
— Как будто бы это я в этом виноват. Замойский, выбирай более безопасных девушек для кражи в своё имение! Предупреждал же. Смертоносная Дева же.
Похоже, меня услышали, и из башни донёсся голос Ангелины:
— Александр! Это ты?
— Ага! — крикнул я в ответ.
— Это ты чего… за мной пришёл?
— За тобой, ненаглядная. Слезай давай.
— Не вылезу! Скажи, а я много подстрелила?
Я взглянул на Замойского. Он почему-то тихо показал мне на пальцах и прошептал «два».
— Двоих, говорят.
— А я им яйца отстрелила? Я целилась в яйца!
— Только в ноги.
— Вот чёрт! Теряю навык! А можно ещё пару раз попробую?
— Ангелина. Хватит шутковать. И не пали куда не попадя, тут ещё и… наши люди есть. И лошади! Вылезай давай. Я с Замойским уже поговорил, он больше не будет.
— А вот и не вылезу, а вот и нет! Тут пулемёт ещё есть… Я, правда, с таким не работала, не могу разобраться, как ленту вставить… сейчас снова попробую!
— Пулемёт! У неё пулемёт! — запаниковал камердинер. — Хозяин, прикажите…
— Ещё не время, — проворчал Замойский. — Мы подождём. Дадим время — минут двадцать. А после…
— И чего после? — я насторожился.
Замойский снова принял свой издевательско-надменный вид.
— Думаешь, только у тебя есть хитрые пробирочки, де Онисов? Мой двоюродный братец тоже много чего умеет! Бранимир! Твой выход!
— Ну-ка сукиные дети, а ну где, порешаю, на! — раздался сиплый голос.
Камера Тима развернулась на звук, ну а дальше начался форменный цирк.
Из крохотной избушки, притаившейся в кустах напротив особняка, вышел он. Или, точнее, ОНО. Это был глиняно-соломенный голем без головы, приземистый, коренастый и широкоплечий. Вместо шеи у него было седло, на котором сидел Бранимир Сологуб-Замойский — это позже я выяснил, как его зовут. Один его вид заставлял поёжиться от дискомфорта. Это был горбун неопределённого возраста, косматый, с весьма уродливым и безумным лицом, одноглазый, очень маленького роста, почти карлик, и, судя по всему, обезноженный — худые, босые ноги болтались на груди голема.
На седле и груди у алхимика в три ряда висели пробирки. А его голем светился серебристо-голубым сиянием в сочленениях и упрямо шагал в мою сторону.
— Ух, твари, ух, черти позорные, удушу-загною, вот я сейчас вам!.. — продолжал он бессвязно бормотать, доставая одну пробирку и откупоривая пробку.
— Стой, стой! — крикнул Замойский, очевидно, сообразив, что перегнул палку. — Я имел в виду просто…
Поздно было — я уже действовал на упреждение. Неужели они серьёзно решили, что я позволю сделать глоток боевого эликсира раньше меня?
Глотнул, скорчился, едва не заныл, выплюнул-выдохнул… И снопом пламени достал почти до юродивого алхимика, опалив ему волосы на руках. Пробирка, которую он держал в руках, не то вскипела, не то загорелась, он заорал и выронил её на землю, потом последовала цепная реакция эликсиров на поясе, а голем принялся ходить по небольшому кругу, как заводная игрушка. Послышались выстрелы, видимо, кто-то попытался палить в меня. Я отпрыгнул к тарантайке Степана, прикрывшись дверью, но Замойский, залегший в укрытии, вовремя прикрикнул:
— Не стрелять! Стоп! Хватит!
Надо же, иногда у него есть мозги. Алхимик, отряхнувшись от пепла и продолжая что-то бормотать, наконец, справился с управлением и ушагал к себе в берлогу.
— Довольно! — сказал Замойский, вылезая из укрытия и пытаясь сохранить лицо. — Думаю, ты всё хорошо понял, Александр?
В такие моменты я часто взрываюсь. Чтобы не пальнуть в эту наглую рожу прямо сейчас я компенсировал свой гнев небольшой лекцией.
— Понял⁈ Да уж, я оценил. Это ж каким… каким надо быть идиотом, чтобы хранить эликсиры в открытом виде над одеждой, без защиты от огня, ещё и в стеклянных колбах все так кучно! Где несгораемый плащ⁈ Этому же учат на первом курсе! — не выдержал я. — Это просто непрофессионально! Затем, Замойский, это ты меня сейчас пытался замотивировать угрозой? Ты жен понимаешь, что это сработает только на самых дебилах, бездельниках, лентяях? Остальных угроза демотивирует, а демотивация в нашем с тобой случае чревата перестрелкой и кровавой баней. Поэтому давай закончим этот дурдом. Хорошо? Эй, Ангелина, спускайся! Мы прикрываем.
С этими словами я зашагал к парадному входу в здание.
Степан, оставшийся в машине, достал пистолет.
— Эй, малой, без шуток, — сказал Замойский. — Тут хватает людей с оружием!
— Я иду! — послышалось откуда-то из башни.
А спустя минуту Ангелина выпорхнула из парадного входа. С двумя автоматами в обоих руках! Новёхонькими, с глушаками, с полным обвесом. За ней шагал, прихрамывая, хмурый подручный Замойского — видимо, тот самый, которому она ногу проткнула.
Выглядела Ангелина, прямо скажем, прекрасно в своем шальном безумии — даже приобнять её захотелось, но эмоциям волю давать было совсем не время.
— Вот, значит, так вош-шоеденились любящие ш-шердца! — проговорил Макшейн на камеру своему внучатому племяннику Тиму.
— Это ты кого привёл? Чего этот старик бормочет? — осведомилась Ангелина.
— Оружие верните. Это моё! — сказал Замойский.
Я обернулся. Замойский упёрто стоял, наставив на меня здоровенный пистолет-пулемёт. Взгляд слегка безумный. Ну и ещё у четверых на площади ружья были наставлены на нас двоих и Степана.
Но я огляделся ещё раз и прямо-таки расхохотался. И только затем остановил готовую открыть пальбу Ангелину.
Ситуация не была бы столько комичной, если бы не маленькая светящаяся точка прямо на лбу к Замойского.
— Кажется, ты в чём-то измазался? Вот здесь, а? — я показал на лоб.
— Хозяин, хозяин, ложись, снайпер!!! — рявкнул подручный, буквально роняя Замойского под машину.
Ну, когда мы успешно погрузились в тарантайку, прихватив два трофейных автомата, взяли с собой Макшейнов и проследовали до ворот, меня занимал только один вопрос.
Откуда, блин, у Рустама оказалась снайперка⁈
Тётушка Марго в наше отсутствие, похоже, повеселилась на славу. На обочине дороги сидели попарно связанные по рукам и ногам сторожевые псы Замойских, а оружие горкой валялось у дороги. Рядом паслись двое из оставшихся юнцов — видимо, наиболее смелые, а остальные разбежались.
— Произошло некоторое недопонимание, пришлось поработать, — сказала она и пригляделась к оружию Ангелины. — А ты я, смотрю, даром время не теряли? Трофейные «Галкин-90 м», неплохо, неплохо…
— Я бы вернул, — сказал я. — Это против моих правил. Воровать оружие в условиях, когда официальная война не объявлено — это ниже моего достоинства.
— Не отдам! — Ангелина надулась и спрятала руки с оружием за спиной.
— Ладно, потом решим, как отобрать у тебя чужую игрушку, но вот эту кучу надо вернуть. Эй ты, — сказал я одному из связанных. — Лично передашь всё оружие Замойскому. Скажешь, что я возвращаю знак доброй воли и перемирия.
— Странная пошла молодёжь! — вдруг воскликнул Осип Эдуардович. — Я всё жду долгожданных поцелуев, воссоединения любящих щ-щердец! И где? Лишь холодные подколки? Мой внучатый племянник потратил уже половину плёнки! Придётся всё штирать и перезаписывать, зря шнятые кадры.
— О чём это он? — спросила Ангелина вполголоса.
— Вероятно, поженить нас хочет и снять это на видео, — предположил я. — Осип Эдуардович, в вас пропадает величайший режиссёр и драматург!
— Пропадает, так тощно! Когда меня перевели в штаб, я вёл там театральный кружок! Ну, что ж теперь, показывайте Фламберг, займёмся делами.
Во Фламберге нас уже ожидал довольный Рустам с «Антилопой Гну». Я тут же бросился с расспросами:
— Это ты в Замойского целился? Откуда снайперка?
— Так я ж по дороге встретился с тётушкой Марго, она дала мне рекомендательное письмо и отправила в оружейный. Успел обернуться как раз, когда у вас были переговоры.
А сам продемонстрировал новёхонький ствол со здоровенным прицелом.