– Мы выкупаем тебя и найдем, где тебе разместиться, – сказала Медуза. – Я сама найду.
Медуза протянула руку, чтобы отвести беглянку в покои за храмом, но та не двинулась.
– Корнелия?
Взгляд девушки опустился на мраморный пол. Она поджала пальцы на ногах.
– Есть еще кое-что, – сказала Корнелия.
Медуза, похолодев, зашептала молитву Афине. Шум безудержных гуляний с городских улиц нарушал тишину; Жрица ждала. Она поняла, что сейчас случится. Корнелия медленно сняла шаль со своих бедер. Кровавое пятно доходило ей до колен.
– У меня был ребенок, – сказала она. – Еще один ребенок. Боюсь, его больше нет. Его больше нет, так?
Медуза молчала, ибо знала, что никакие слова не способны смягчить такую боль.
Когда раны были промыты и перевязаны, несчастную нарядили в одеяние жриц. Кровотечение не остановилось и не остановится еще много дней, сказала старшая жрица. Но если боли останутся и после следующей луны, надо будет вернуться и окунуться в фонтаны Богини. Ей повезло, что это произошло рано, сказала старшая жрица, щипая Корнелию за щеки, чтобы вернуть им цвет. Чем раньше, тем лучше. Медуза не поняла, как хоть что-то в этой ситуации можно считать везением.
– Эти шелка почти такие же тонкие, как мои, – сказала Корнелия, пытаясь казаться жизнерадостной, натягивая рукава одеяния на покрытую рубцами кожу. – Возможно, стоило прийти к Богине, а не выходить замуж.
– Все еще можно найти другой выход. Я напишу твоему двоюродному брату. Как только получим какие-то вести, мы тебе передадим. А сейчас надо найти тебе место для сна. – Медуза взяла беглянку за руку, но та молчала. Корнелия, недавно умоляюще смотревшая на Медузу, теперь не смогла даже встретиться с ней взглядом.
– Медуза. Я благодарю тебя. Ты хорошо позаботилась обо мне.
– Корнелия…
– Уже поздно. Не так уж много времени женщина может провести в молитве, чтобы ее муж не почувствовал себя брошенным.
Медуза потянулась к ее плечу, но, вспомнив о синяках, отдернула руку.
– Нет, Корнелия. Ты вовсе не должна возвращаться к нему.
– Должна.
– Нет, не должна.
– Ты хочешь сделать из меня островитянку. Крестьянку. – Ее хорошенькое личико исказилось. – Хочешь, чтобы я копалась в грязи и делила соломенный матрас с крысами и клопами? Разве можно так жить?
– Но ты будешь жить. Ты останешься жива. Ты можешь не возвращаться к нему.
– Я должна.
– Нет, ты…
– Да, должна. Моя жена права. Ей нужно вернуться домой сейчас же.
Он стоял в освещенном проеме, разведя в стороны загорелые руки, костяшки покраснели от крови жены. В его позе чувствовалась нервозность, глаза смотрели настороженно.
Ярость почти неземной силы захлестнула Медузу. Она шагнула к нему.
– Это храм Богини! – От гнева в ее голосе задрожал воздух. – Тебе запрещено здесь находиться.
Непрошеный гость слегка улыбнулся одними губами, будто она всего лишь поинтересовалась ценой на инжир.
– Я не желаю нарушать ваш покой. Я лишь пришел забрать то, что принадлежит мне. Твои молитвы окончены, любимая?
Не обращая внимания на Медузу, он обратился к жене, которая дрожала у нее за спиной.
– Я знаю, боги прислушались к тебе. Я в этом уверен. Удачно же я появился в тот самый миг, когда ты пожелала! Мы словно скроены из одного куска ткани.
Ноги Корнелии приросли к земле. Бравада, с которой она говорила раньше, испарилась.
– Корнелия! – Голос ее мужа стал резким.
– Господин, – снова заговорила Медуза, – это храм Афины. Покинь это место.
– Я уйду, когда получу то, за чем пришел.
– Лучше бы тебе уйти сейчас, сохранив то немногое, что осталось от твоего достоинства.
Гнев вспыхнул в его глазах.
– Ты сомневаешься во мне? – Он шагнул вперед, в храм. Медуза ахнула, будто он не перешагнул порог храма, а ногой ударил ее в живот. Мужчина сжал пальцы в кулак. Ее глаза вспыхнули.
– Ты хочешь ударить жрицу в храме Богини войны? – спросила Медуза.
– Я этого не хочу, – ответил он.
– Тогда уходи.
Непрошеный гость покачал головой.
– Я уйду, когда получу то, за чем пришел.
– Уйдешь. Боги увидят тебя здесь. Они увидят тебя здесь, в этот день, попомни мои слова. Ты еще не видел гнева, подобного гневу богини, чей храм осквернили.
Она не отступила, уперев в бока трясущиеся руки – трясущиеся от ярости, не от страха.
– Я не хочу причинять тебе вреда, жрица. Я тут только за своим.
– Здесь у тебя нет на нее права. Ты не осквернишь имя Афины, – повторила Медуза.
Из-за ее спины эхом раздался прерывистый вздох Корнелии:
– Я иду. Я иду с тобой, любимый.
Медуза обернулась, потеряв дар речи.
– Ты не можешь.
– Только взгляните на себя – ссоритесь из-за глупого недоразумения, – рассмеялась она высоким фальшивым смехом.
Оглядываясь на Медузу, Корнелия прохромала навстречу мужу и встала рядом с ним. Взяла его за руку и обняла, морщась от боли. Взгляд Медузы был прикован к ее животу. Животу, где всего пару часов назад трепетало маленькое сердце, такое крошечное, что только боги могли его слышать. Корнелия повернулась к выходу.
Лишь в последнюю секунду она оглянулась на Медузу. Она что-то произнесла одними губами – возможно, благодарность, возможно, извинение. Что именно – Медуза так и не узнала.
Глава четвертая
Через три дня к храму пришел раб. Темная кожа юноши была испещрена розовыми отметинами. Он ступал, склонив голову, остановился у храма и принялся ждать у ступеней. Когда к нему подошла жрица, раб спросил Медузу.
– Мой хозяин сказал, что это ему больше не нужно.
Посланник вложил в ладонь Медузы какой-то предмет. Золото кольца потускнело: блеск скрыла красная корка.
– А твоя хозяйка? – с трудом выдавила Медуза; ее язык и горло онемели.
– Несчастный случай. – Юноша внимательно рассматривал землю под ногами.
У нее было не в привычке рыдать – теперь уже нет. Она плакала в первую ночь, когда отец оставил ее. Богиня тоже ушла, и Медуза осталась одна, не только в храме, но и во всем мире. В уединении тихого уголка она позволила себе минутную слабость.
В первое время случалось всякое. От вида окровавленного ребенка или младенца, родившегося мертвым, слезы подступали к глазам и катились по щекам. Обычно они оставались незамеченными, заглушаемые воплями и криками матери. С годами сердце Медузы очерствело. Такова была жизнь. Детей избивали, младенцы умирали, и каждый год бесчисленное множество женщин покидали мир подобно Корнелии. Кто-то перед этим приходил в храм, пытаясь вырваться. Мало у кого хватало мужества пойти до конца. Одни оставались с мужьями ради детей, другие – ради золота. Многие – потому, что цеплялись за надежду, пусть и крошечную, что их супруги способны измениться. Так что Медуза привыкла к такому ходу событий, и с каждым разом ее сердце все больше каменело. Но она по-прежнему проливала слезы по Корнелии.
– Ты принимаешь этот случай слишком близко к сердцу, дитя, – сказала Афина Медузе, пока та топила горе в вине. Она отказалась от своих обязанностей в полисе и лежала в постели в комнатах под храмом. Прошло несколько часов, прежде чем слезы иссякли и жрица забылась недолгим беспокойным сном. Когда же она проснулась, воздух вокруг мерцал и искрился, и рядом с ней была Богиня.
– Она сама решила вернуться к этому человеку, – сказала Афина, гладя ее по волосам, как ребенка. – Она сама за это в ответе. Ты не можешь винить себя.
– Я и не виню, – сказала Медуза. – Я виню его. За каждую каплю ее крови.
– Хорошо.
– Но он не заплатит за это.
– Заплатит. Боги об этом позаботятся.
Медуза фыркнула.
– Ты мне не веришь?.. – Рука Афины замерла.
– Боги и есть причина происходящего, – ответила Медуза. – Их власть, их сила. Их упрямая злость и страх, который они сеют. Они рады показать, как человек по сравнению с ними беспомощен, и, таким образом, заставляют его требовать права на то единственное, что он способен контролировать.
– Так ты винишь меня? Ты думаешь, я причастна к этому?
Медуза приподнялась с места, где лежала.
– Тебя, моя богиня, – нет. Ни за что. – Она глубоко вздохнула. – Почему так вышло, что именно женщин считают неуравновешенными? Женщины держат в руках нож чаще, чем мужчины, но это не жены закалывают мужей до смерти, заподозрив измену. Дружба между женщинами крепче железа, но это не женщины избивают своих мужей всей шайкой, стоит только ему хоть в чем-то провиниться. Это не женщины меняют любовницу за любовницей, обещают любить, но отказываются от своих слов, стоит только увидеть кого-то с более темными волосами и глубокими глазами. Раз за разом нас называют пылкими, неразумными. Женщины не напиваются, как мужчины, и не осыпают оскорблениями незнакомцев, не швыряются камнями, когда чем-то недовольны. Женщины используют слова и доводы рассудка там, где мужчины кулаки и силу. Так почему же мы всегда на втором месте? Почему так, моя богиня? Почему мы всегда вторые?
Медуза ждала, всем сердцем желая услышать мудрые слова своего кумира, но на сей раз богиня мудрости с трудом подобрала ответ.
– Иногда наши пути скрыты завесой тумана, Медуза. – Афина поднялась на ноги. – Иногда ты не видишь своих ног, устремив взгляд к горизонту. Но мы не будем говорить об этом здесь, в моем убежище мира и покоя. Я скоро вернусь к тебе. – Она наклонилась и поцеловала Медузу в лоб, и ее кожу закололо, будто по ней разлился лед и солнечный свет.
На время покинув свою службу, Медуза со стороны наблюдала, как муж Корнелии берет факел и несет его к погребальному костру жены. День выдался холодным. С моря дул промозглый ветер, разбрызгивая в воздухе кристаллы соли, отчего языки пламени плевались и шипели, облизывая тело покойной. Ему не очень-то нужна одежда, чтобы согреться, думала Медуза, глядя, как крокодиловы слезы катятся по его щекам. Склонив голову, он принимал объятия всех женщин, кто бы ни подошел к нему. Солнце уже скрылось за горизонтом, а Медуза все не уходила, застыв в отдалении, и слушала соболезнования, которые он принимал с такой же легкостью, как вино из своего кубка. Вино, что подавали девушки, а он их щипал, словно селянин, проверяющий качество скота, а не муж, оплакивающий жену. Конечно, подобное не редкость; не он первый заглушал горе выпивкой. Только вот судя по увиденному, никакого горя тут не было – подлинного горя. День сменялся вечером, но Медуза все продолжала наблюдать. Сама она воздержалась от вина; его сладость была бы испорчена горечью ее гнева, который рос с каждой секундой. Она смотрела, как его ладонь легко скользнула к руке другой женщины, от ее руки – к бедру и выше. Она смотрела, как его живот трясется от смеха и как он поднимает тосты, но не за свою жену, а за свое везение в жизни.