Дверь со скрипом открылась, в амбаре было темно. Онафиэль нащупала керосиновую лампу на столе рядом с входом и зажгла свет: на жертвенном одре лежала Дума. Кровь толчками лилась из ее горла, тело напряглось, будто в судороге. Онафиэль бросилась к подруге и попыталась зажать рану, но было уже слишком поздно. Послышался последний хрип, и взгляд серых ледяных глаз устремился в никуда. Онафиэль в ужасе отшагнула назад.
«Если Дума только что захлебнулась кровью, значит, ее убийца где-то рядом», – пронеслось в ее голове.
Онафиэль зажала рот руками, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния, размазывая по лицу кровь подруги. «Нет, нет, нет», – шептала она, пятясь к двери.
Затушив керосиновую лампу, она вышла и, поскальзываясь на сырой земле, побрела обратно к дому. «Больше нет спасения, больше нет надежды», – думала она, обтирая ноги о траву возле крыльца. Если ее грязные следы обнаружат, то решат, что это она убила Думу. Онафиэль трясло, когда она запирала дверь, трясло, когда ложилась в постель, трясло, когда вставала с рассветом, так ни разу и не сомкнув глаз.
Мысли о том, что ее единственного близкого человека убили, причиняла физическую боль. Грудь сдавило так, что невозможно было вздохнуть. Онафиэль казалось, что она сама вот-вот отдаст душу Господу. Но страшнее всего было от мысли, что тот, кто убил Думу, – один из них. Человек, которого Онафиэль знала с самого рождения, не только извращенец, но и убийца. «За что? – Все внутри ее кричало от отчаяния. – Лучше бы ты забрал мать». Скорее всего, кто-то узнал, что они хотят бежать. Не проще ли было ее отпустить? Зачем убивать? Неужели она будет следующей? Кто мог знать о планах Думы? Но ответы не шли на ум.
В шесть утра раздался звон колокола: так созывали членов общины на собрание. Онафиэль пригладила спутанные волосы, натянула платье поверх ночной рубашки, завязала шнурки и поплелась вниз. Ноги не слушались, будто вместо них были две кувалды. Страх с новой силой сковывал мышцы.
С трудом преодолев расстояние в сто метров от дома до площади, где они обычно разжигали костер, Онафиэль встала за спиной матери. Она знала, что мать не защитит ее в случае чего, но встречаться взглядом с отцом Рафаилом ей не хотелось. Онафиэль всегда казалось, что он видит ее насквозь и знает все, о чем она только собирается подумать.
– Семья, сегодня ночью случилось непоправимое: наша сестра Дума покончила с собой, принеся себя в жертву богам на одре. Страшный грех – самоубийство, но она искупила его своей кровью, чтобы не навлечь беду на семью. Сегодня по нашим обычаям мы предадим ее тело огню, а душу – Господу. В связи с трауром на сегодня вся работа отменяется, кроме кормления скота. Старшие женщины подготовят тело сестры к последнему путешествию. – Отец Рафаил сложил ладони на груди и поднял над головой. Все члены семьи повторили этот жест.
Никто не произнес ни слова, не задал ни единого вопроса, а в голове Онафиэль было так шумно от мыслей, что казалось, будто череп вот-вот лопнет. «Это не могло быть самоубийство. Там не было ножа, ее руки были чистыми. Почему? Почему он соврал?» – Онафиэль нервно чесала руки, направляясь в амбар за зерном, чтобы накормить кур.
Когда небо окрасилось розовым, мужчины закончили складывать погребальный костер, а женщины на носилках принесли тело Думы, завернутое в саван. Носилки разместили на поленьях, все обступили костер. Отец Рафаил зажег факел.
– Наша бесценная сестра, ангел Дума, мы провожаем тебя к Господу нашему и даруем твоей душе свободу, о которой ты так мечтала. Смотри за нами с небес, оберегай свою семью и будь покойна. – Он приложил факел к хворосту, и тот подхватил огонь и расплескал его по всему периметру костра.
Когда огонь перекинулся на тело Думы, Онафиэль не выдержала и закричала: «Не-е-е-е-т!» Она повалилась коленями на твердую землю, закрыла лицо руками и разрыдалась. Горячие ладони коснулись ее плеч.
– Не плачь, дитя. Она сама хотела этого. – Отец Рафаил говорил тихо, обволакивающе и поглаживал плечи девушки. – Пойдем, я помогу тебе пережить утрату, очищу твой разум от тягостных мыслей.
Когда Онафиэль, униженная и еще более подавленная, поплелась в душ из комнаты отца Рафаила, она мечтала занять место Думы. Лучше бы это она была там, на костре. Лучше бы это ее душа стала свободной. И что бы ни говорил отец Рафаил, Она знала, что Дума не убивала себя. Не тогда, когда они были так близки к свободе и новой жизни.
С тех пор целых два года сплелись в один бесконечный день. Онафиэль больше не жила, она существовала, подавила в себе все чувства и желания и просто безропотно исполняла все, что от нее требовалось. Мать гордилась ее смирением, отцу Рафаилу тоже нравилось то, какой кроткой стала девушка. Так продолжалось ровно до тех пор, пока Онафиэль не поставили в круг со свечой на первом ритуале очищения другой девушки. Девушки, с которой они росли вместе, бок о бок, каждый день, на протяжении долгих лет. Хоть они и не были подругами, Она всегда питала симпатию к этой тихой и скромной девушке. Ее крик и мольбы всколыхнули собственные воспоминания. Она будто увидела со стороны себя в центре круга, мать, сжимающую ее руку до хруста, и отца Рафаила, навалившегося на нее, и пронзающую тело боль. Она вспомнила, как потом целые сутки провела в постели из-за того, что каждое движение причиняло невыносимую муку. Было больно и страшно за себя и за эту девушку, но она продолжала молча смотреть, до крови закусывая губу. Вкус крови напомнил ей, что она все еще жива.
Она знала, что если сейчас попытается их остановить, это ничего не изменит. Ее так же, как Думу, запрут в подвале до тех пор, пока она не смирится. Поэтому Онафиэль стояла и смотрела, впитывая боль этой девушки, – ярость в ее груди распускалась огненным цветком.
Когда все закончилось, Онафиэль отправилась на кухню, взяла нож, в прачечной она срезала бельевые веревки и направилась в покои отца Рафаила.
Он уже лежал в постели, готовый вот-вот заснуть, когда в коридоре за дверью послышались тихие шаги. Рафаил не помнил, чтобы кого-то звал к себе, а без приглашения никто бы не осмелился к нему войти. Так кто там бродил среди ночи?
Ручка тихо щелкнула, и дверь приоткрылась. На пороге его спальни стояла полуобнаженная Онафиэль, ее глаза возбужденно блестели. Вид девушки и ее внезапный визит заинтриговали Рафаила, и он присел на кровати, опираясь спиной на изголовье.
– Ну же, смелее, дитя. Что привело тебя ко мне в столь поздний час? – Он похлопал по кровати, приглашая ее присесть рядом для интимной беседы.
– Великий отец, то, что сегодня было на ритуале, так возбудило меня. – Онафиэль неловко переминалась у порога.
– И ты пришла, чтобы?.. – Рафаил жаждал услышать, что она его хочет. Он мог получить любую из них, когда ему заблагорассудится, но лишь единицы просили о близости сами, и Онафиэль никогда не было среди них. Даже в моменты, когда он проводил с ней индивидуальные обряды, Онафиэль скорее оставалась безучастной и равнодушной к происходящему. И вот она стояла перед ним, растрепанная и возбужденная. Это будоражило его сознание.
– Я вся мокрая там, я трогала себя. – Она нерешительно шагнула к нему в темноте, взяла его руку и направила себе между ног, чтобы он мог убедиться.
– Потрогай себя еще, а я посмотрю, – мягко приказал отец Рафаил.
– Хорошо. – Онафиэль сглотнула. – Вот только у меня есть одна фантазия…
– О, это чудесно. Смелее, проси, чего ты хочешь? – Рафаил погладил девушку по бедру, давая понять, что одобряет ее поведение.
– Я видела в одном журнале, как женщина связала мужчину и делала все сама. – Онафиэль замолчала, ожидая реакции.
– Тебе тоже так захотелось? Хочешь все сделать сама? – Рафаил удивился, но обрадовался. Действие грибов, которые он употребил перед ритуалом очищения, еще не прошло.
Онафиэль несмело кивнула.
– Я тебе позволяю, можешь связать меня. – Рафаил развел руки в стороны, так, чтобы девушка привязала их к металлическим прутьям изголовья кровати.
Только сейчас Рафаил заметил, что веревки были повязаны на ее талии. Она сняла их с себя, затем бережно, но крепко привязала его к постели, а сама легла напротив и стала гладить себя сквозь белье, как он и просил.
– Вам нравится, великий отец? – томно спросила Онафиэль.
– Очень. – Он заерзал. – Ты самая красивая в нашей семье. Ну же, иди ко мне, не могу больше терпеть.
– А вы позволите мне еще кое-что? – Онафиэль села на его колени.
– Все, что попросишь, – слишком быстро согласился Рафаил.
– В том журнале у мужчины был кляп. – Она посмотрела на него из-под густых ресниц.
– О, дитя, мне нравится ход твоих мыслей. Можешь засунуть мне в рот свои трусики, – предложил он.
Онафиэль поднялась, медленно сняла белье и засунула трусы в рот отцу глубже, чем того требовала ситуация. Он закашлялся, но девушку это не остановило. В глазах Рафаила возбуждение смешалось с зачатками страха. Онафиэль вернулась на его колени и стала ерзать взад-вперед, не позволяя ему проникнуть внутрь. Рафаил застонал.
– Скажи мне пароль от сейфа. – Она наклонилась к самому его уху и прикусила мочку.
Рафаил промычал, удивление в глазах сменилось гневом.
– Я знаю, что ты не можешь говорить, покажи на пальцах, – велела девушка внезапно изменившимся голосом.
Рафаил сжал кулаки и с силой дернулся вперед, надеясь порвать веревки, но ничего не вышло. Он лишь травмировал кожу. От злости он тяжело дышал, ноздри раздувались, но он не торопился ничего показывать.
– Ладно, не хочешь по-хорошему, значит. – Онафиэль встала и направилась к двери.
Мужчина сильнее замычал, пытаясь привлечь внимание других членов семьи. Возможно, они услышат его, когда Онафиэль откроет дверь. Но девушка лишь на секунду отворила дверь, подняла что-то с пола и снова закрыла. Когда Онафиэль развернулась к нему, в лунном свете блеснул нож.
– Теперь скажешь? – спросила она, приближаясь к нему.
Рафаил замотал головой, попытался пнуть приближающуюся девушку, но напоролся на лезвие, ранив сухожилие. Кровь хлестнула на белые простыни, гнев сменился страхом. Рафаил закивал и начал показывать цифры.