Влад поднял голову и посмотрел на себя в запотевшее зеркало. Не увидел ничего. Провел пятерней по стеклу и отпрянул невольно. О, как непросто далось ему это утро! Будто десять лет жизни срезало разом. Под глазами — мешки, белки — в красных прожилках, с двух сторон рта, судорожно сжатого, скорбные складки-морщины. Лицо бледное — до синевы. Замотал головой из стороны в сторону, тут же сунул ее под ледяную струю воды и зарычал от холода и боли.
Да больно ему было, конечно же! Еще как больно!!!
От красоты Маринкиной соблазнительной и подлой. И от продажной сущности ее.
Как она обрадовалась, как возликовала, предположив, что и он ей изменяет. А как же ей было не радоваться! Он же теперь, получается, тоже запятнал себя, а значит, повода для упреков в ее адрес нет и быть не может.
Дрянь! Видеть ее противно после всего! Кажется, и в самом деле придется разводиться…
Хабаров, нарочно не торопясь, принял душ. Побрился и тщательно зачесал назад волосы. Потом подумал немного и потянулся к верхней полке за одеколоном. Пузырек стоял там нетронутым давно, с самого Нового года. Маринка подарила какой-то совершенно новый запах, модный, разумеется. Он понюхал тогда, поморщился про себя. Ну, не понравился ему этот чрезмерно утонченный модный аромат. И не пользовался им Хабаров после этого ни разу. Что толку душиться, если через час работы насквозь пропитываешься запахом автомобильного масла.
Сегодня же решил изменить своим правилам, раз уж с вечера начал, подарив соседям попугая. Он вышел из ванной и посмотрел в сторону освещенного дверного проема кухни. Маринка там уже гремела сковородками, готовя завтрак, и стерва такая напевала вполголоса.
Влад улизнул в спальню и лихорадочно оделся… во все новое. Так с вечера почин был заложен, следует продолжать. Джинсы тут же непривычно сдавили бока. А высокий воротник тончайшего свитера впился в горло, мешая дышать. И как только мужики ходят во всем этом с утра до ночи, понять невозможно! Для него вот милее привычных брюк и рубашки нет, а на работе у него удобный широченный комбинезон с дюжиной карманов, набитых железками.
Ладно, переживет. Начал удивлять супругу, следует двигаться тем же курсом. Решил же…
Она по-прежнему была не одета. Без стеснения металась по кухне все в той же прозрачной ночной сорочке. А кого ей было стесняться! Венька встанет только через час. Хабаров ее видел и без сорочки. И кажется не он один…
— Привет, милый, — пропела Маринка нежно, стоя спиной к нему и что-то переворачивая на сковородке, потом повернула голову и тут же охнула. — Ничего себе, Хабаров! Ты такой…
— Какой? — буркнул он, стаскивая с холодильника вечерние газеты и усаживаясь с ними за стол.
— Такой импозантный, блин! — Маринка снова склонилась над плитой, в сковороде стреляло масло и что-то аппетитно румянилось. — Ведь всегда говорила, что тебе пойдет, а ты упрямился. Теперь, видимо, кто-то оказался более убедительным, чем я…
— Прекрати! — повысил он голос и тут же загородился от нее газетой.
— Нет, Владик, не прекращу. Мне же приятно осознавать, что мой муж очень красивый мужчина, — игриво произнесла Маринка и снова покосилась на него через плечо. — Очень красивый! Очень молодой! И очень высокий!
А ведь польстила ему эта болтовня, еще как польстила! Неужели таким падким оказался на лесть? Или просто заскучал, закис без женского внимания и нежности? Может, и правда найти себе кого-нибудь? Андрюха давно предлагал. Рассказывал, что работает у них в управлении и живет где-то по соседству. Девчонка, говорил, хорошая, одинокая и такая же правильная, как и он.
Андрюха-то сам такой правильности не разделял, но всегда отзывался уважительно.
— Это нас, убогих, надо жалеть, Владюха! — похохатывал он под пивко. — А не таких, как ты! Мы расплодились, будто тараканы. А вы теперь раритет! Решительности тебе бы хоть немного, цены бы не было…
— Со сметаной будешь или маслом? — пропела жена, ставя перед ним на стол большое блюдо с румяными сырниками.
— Со сметаной, — хотел было отказаться, да не устоял, любил он их очень. — А чего это мы на кухне крутимся, Марин? Тебе же нужно сейчас в ванную часа на полтора. А потом прыг сразу в служебную «Волгу» и на работу. Там срочные неотложные дела, требующие твоего присутствия. А ты тут передо мной… сырники мечешь. Неспроста, а, жена!
Она медленно вытащила из его рук газету. Свернула ее аккуратно. Сложила вдвое, потом вчетверо, потом еще и еще. Складывала до тех пор, пока газета не превратилась в тонкую тугую трубочку. И как хряснет этой трубочкой ему по морде. Раз, другой, третий. Била и приговаривала:
— Это тебе за то, что любить меня не стал, гад! Это за то, что разводиться со мной собрался! А это за то, что вырядился для какой-то дряни! И моим одеколоном надушился, мерзавец! И еще за то, что завтрака не оценил, получи…
Растерявшийся поначалу, Хабаров через мгновение осатанел.
Вырвал из ее рук газету и на счет раз разорвал, разметав по кухне мелкие клочья. Ухватил Маринку за подбородок, грубо стиснув пальцами нежную гладкую кожу, и произнес, брызжа ей в лицо слюной:
— Еще раз такое позволишь, сука, убью! Только попробуй!!! Убью!!!
И тут же сзади раздалось мягкое покашливание, и Венькин дребезжащий от испуга голос позвал:
— Па-ап! Ма-ам! Вы чего, ссоритесь, что ли?! Вы чего, а?!
Хабаров уронил руку и тут же сгорбился от стыда перед сыном. Никогда за пятнадцать лет не делал он ничего подобного. Никогда! Даже тогда, когда обнаружил на теле жены синяк от чьих-то алчных зубов. Даже тогда сдержался.
— Прости, Вениамин. Все в порядке, — заспешила с объяснениями Марина, потирая покрасневший подбородок и пытаясь улыбнуться сыну. — А ты чего так рано поднялся?
— Ничего! — проворчал тот, удаляясь. — В туалет встал… А чё это Кешка молчит, а, пап?
И остановился у открытой двери в туалет и уставился ему в спину испуганными округлившимися глазами.
— Я это, Вень… — вот сейчас Хабаров ненавидел уже себя; ладно Маринка — она сука, с ней все понятно, сын-то чем виноват. — Подарил я его!
— Подарил?! — ахнули в один голос жена и сын. — Кому?!
— Да девочке тут одной. Василиске… Очень ей хотелось птичку, я и подарил. А ты против? — он обернулся и посмотрел на Вениамина глазами больной брошенной собаки, мысленно вымаливая у того прощения за все вселенское зло.
— Я? Да нет, — неожиданно спокойно отреагировал его ребенок. — Мне по большому счету по барабану, па. Он мне спать мешал по утрам. Я давно хотел его, если честно, кому-нибудь сплавить. Но все не решался.
— Почему? — Хабаров тепло улыбнулся, сын был очень похож на него, и так же, как и он, был не по-современному честен.
— Как почему? — искренне изумился Венька. — Скажете, просил, просил, а теперь отказываешься!
— Ладно, ступай в туалет, а потом иди досыпай, — ледяным голосом приказала сыну Маринка, дождалась, пока Венька скроется в своей комнате, и зашипела гневно Хабарову в лицо. — Ты что же, сволочь такая, себе позволяешь?! Уже из дома имущество стал таскать сучкам своим. Василиске он подарил, как же! Поверила я!
— А мне и не надо, Марин. Не надо, чтобы ты верила, — вдруг сделал Влад открытие и для себя тоже, отодвинул подальше блюдо с нетронутыми сырниками и поднялся из-за стола. — Всего тебе, дорогая! Пошел я…
— Куда?! Куда пошел?! — подскочила та с места и ринулась ему наперерез, встала в дверях кухни, расставила руки, загораживая ему проход. — Куда ты уходишь, Хабаров?! К ней, скажи?! К ней?!
Поразительно, как менялись приоритеты в его жизни за крохотное морозное февральское утро! Она уже готова ревновать, валяться у него в ногах, унижаться. А он, еще месяц назад лелеящий подобное в своих мечтах, теперь вдруг оказался совершенно равнодушным. И к ревности ее, и к разбуженной ревностью чувственности.
— Да, к ней, — впервые, наверное, в своей жизни соврал Хабаров. — Я же сказал тебе, что развожусь с тобой!
— Нет!!! — произнесла одними губами Маринка и побледнела, соревнуясь белизной лица со своей сорочкой. — Я не дам тебе развода! Не мечтай!
— Сейчас это уже не имеет значения, Марин. Нас с тобой разведут, без обоюдного на то согласия. — Это его уже Андрюха проконсультировал пару недель назад. — Поздно, извини…
— Ничего не поздно! Все можно вернуть назад, Влад! Мы же… Мы же пятнадцать лет вместе!
— Ну и что? И все эти пятнадцать лет я слышал, что не оправдал, что не состоялся и так далее. Я устал. Извини, поздно. Поздно уже, мне пора на работу. Сегодня мне нужно пораньше.
Хабаров очень осторожно, чтобы не сделать ей больнее, чем уже сделал, убрал ее руки с притолоки. Потеснил чуть в сторону и протиснулся с кухни, направляясь в прихожую. Маринка, он слышал, плелась за ним следом.
Пришла, села, подобрав ноги под себя на маленьком диванчике в углу, и уставилась на него жалко и умоляюще.
— Владик, милый, посмотри на меня, — попросила жена, когда он по привычке опускал уши на своей шапке. — Ты ведь злишь меня, так? Просто решил позлить, чтобы я ревновала, так? Ты столько времени ревновал, теперь решил… Господи! Что я говорю?! Что такое я говорю?! Ты не можешь так поступить со мной, с нами…
— Почему? — он и в самом деле не понимал, почему он не может развестись со своей женой, которая последние четыре года только и делала, что наставляла ему рога. — Веньку я бросать не собираюсь. Я его люблю!
— А меня? Меня любишь?! — Маринка непритворно всхлипнула. — Или ты ее теперь любишь?! Ответь мне!
— Не кричи, пожалуйста.
Хабаров задумался ненадолго.
А, и правда, любит он ее или нет? Ревновал — что да, то да. Бесился от собственного бессилия — это тоже было. Скучал, когда отсутствовала подолгу. А вот любил ли?
— Владик, милый! Ты… ты что же не любишь меня больше?! — по красивому лицу жены прошла болезненная судорога. Так, как если бы у нее болели все зубы разом. — Не любишь, ответь?!
— Наверное, нет, Марин, — ответил он снова честно, застегнул до самого подбородка пуговицы на старой дубленке и взялся за ручку двери. — Кажется, все уже прошло. И как-то так получается, что меня это вполне устраивает.