В 1958 году его в первый раз (после многочисленных вызовов) командируют в Болгарию для работы в рукописных хранилищах (что опять же резко увеличивает число папок). В том же 1958 году он издает книгу — «Человек в литературе Древней Руси».
Внешне его труд выглядел во все годы примерно одинаково — стол, заваленный рукописями, у стен — полки с книгами, некоторые из них распахнуты на столе перед Лихачевым — небольшое пространство для рукописи, письменный прибор. Позже Лихачев выучился печатать на машинке. Машинка была старая, еще с буквой «ять». И методично, день за днем, Лихачев пишет свои труды, которых за всю жизнь создано великое множество, и почти каждый его том — значим, весо́м, имеет большой резонанс.
Вроде бы налаживается и жизнь семьи. Дочки выходят замуж. В 1959 году у Людмилы родилась Вера, первая лихачевская внучка.
В 1961 году имя Лихачева уже популярно не только в научных кругах, но и в обществе: его избирают депутатом Ленинградского городского Совета депутатов трудящихся.
И в этот же год он пишет книгу, которую коллеги-ученые ставят выше всех его книг. Наверное, эта удача не случайна. Писалась книга в тот недолгий период, когда Лихачеву казалось, что страдания, преследующие его всю жизнь, закончились и он может, наконец, всецело предаться науке. Обе дочки замужем, мужья их симпатичны и талантливы, обстановка в обществе явно меняется к лучшему, — так казалось ему. Вся большая семья Лихачевых жила летом в Зеленогорске, вместе снимали дачу на Лиственной улице… может, то было самое счастливое время в жизни Дмитрия Сергеевича, когда спокойно и хорошо работалось. Он писал книгу о текстологии.
В общем-то, текстология существовала давно, но раньше можно было скорее назвать это «критикой текста», и так долгое время это и называлось. Критиковали текст: при издании старых рукописей отслаивали более поздние наслоения, описки, а также слишком своевольные искажения и добавления, допускаемые переписчиками, стремились к подлиннику, подвергая критике все, что искажало первоначальный текст.
Потом возник термин «текстология». Весьма популярна и уважаема в научной среде была книга Б. В. Томашевского «Писатель и книга: Очерк текстологии: 1928 год». Но там были изложены открытия в области текстологии только до 1928 года.
Одновременно с Лихачевым занимался проблемами текстологии и такой большой ученый, как Б. М. Эйхенбаум. Но его труд был построен на анализе текстов «Губернских очерков» Салтыкова-Щедрина.
Книга Лихачева, вышедшая в 1962 году в издательстве АН СССР, называлась «Текстология: На материале русской литературы X–XVII веков». И — как это было со многими лихачевскими книгами — вызвала повышенный интерес и оживленную полемику. Лихачев никогда не опускался до тавтологии, рабского пересказа чужих трудов, и если писал, то всегда сообщал что-то новое и неожиданное.
Лихачев первый заявил, что текстология — не прикладная дисциплина, а самостоятельная наука, изучающая историю текста. По обилию материала, богатству идей, самостоятельности и глубине трактовки, эрудиции автора — книга его не имеет равных в своей области. Лихачев обосновывает и расширяет все основные положения текстологии. Пишет о влиянии «сводов» (собраний рукописей, в которых текст находился) на сам текст и о многом другом. Указывает методы закрепления выводов изучения истории памятников литературы в виде так называемых генеалогических схем, составляющих «родословное дерево» памятника.
И как всегда — главная новация книги подсказана дерзкой, нестандартной мыслью Лихачева. Его предшественники (да и большинство более поздних авторов) стремились всячески «обезличить» памятник, отскрести с него наслоения, подсказанные историческим временем снятия копии, индивидуальностью или корыстными интересами переписчиков, в общем — убрать все личное, свести к канону, стандарту. Таково стремление большинства ученых, строителей трафаретов и схем: установить все незыблемо, неизменно — и, наконец, успокоиться. Гении — это те, кого схемы бесят, в ком бушует личностное начало. И вывод «Текстологии» Лихачева таков: «Текстология имеет дело прежде всего с человеком, стоящим за текстом»![12]
Безусловно, для всех — и не только филологов, но и каждого, пригревшегося в своем кресле, для всех ученых (и не только ученых) посредственностей это был гром среди ясного неба, пощечина по их сытой, гладкой физиономии, оскорбление! Им хотелось блюсти устоявшийся стандарт, и при этом хорошо зарабатывать, для них главное — сытый покой и никакой «самодеятельности»… их-то личности давно уже «ни за чем не стояли», да и личностей не было, потому и придумали, что личность вредна для науки, смущает ее… И вдруг — Лихачев: «Главное — личность! Во все века!» А где ее взять?! Уже столько веков занимались тем, что изгоняли ее отовсюду. И вдруг — опять? Главная привлекательность — и беда Лихачева — в яркой индивидуальности его книг, за которой не угнаться! Можно лишь попытаться их «утопить» — что многие пытались сделать, но безуспешно.
Один из самых известных читателей Лихачева Олег Басилашвили писал о нем: «Его занятия древнерусской литературой, формально не неся в себе ничего антисоветского, чрезвычайно противоречили системе. Например, тома замечательного издания „Памятники литературы Древней Руси“ я покупал в Болгарии, в Польше — но не у нас. Почему эти книги не лежали открыто на полках книжных магазинов? Чем они были опасны?.. Образ Лихачева всегда связывался в моем сознании с какой-то большой хрупкостью (страшно разбить!), и в то же время с очень большой стойкостью. Это сочетание несочетаемого меня восхищало и даже пугало. Таких людей, как Лихачев, я никогда не встречал».
Когда Гранин спросил Лихачева: «Какой главный итог вашей деятельности?» — тот ответил: «Возрождение интереса к семи векам древнерусской литературы».
ЕРЕСИАРХ
…И при всех успехах, наградах и званиях смута вокруг Лихачева не утихала, а наоборот — разрасталась. Может быть, как раз потому, что успехи его казались кому-то чрезмерными? Смута эта есть и сейчас. Узнав, что я собираюсь писать книгу о Лихачеве, мои друзья-филологи прореагировали почти одинаково:
— Да ты что?!
— А что?
— Пропадешь!
— Почему?
— Да ты не представляешь, сколько разных групп, даже противоположных, считают себя «наследниками» Лихачева! Сколько у него до сих пор завистников и врагов!
— У Лихачева? Врагов? Через двенадцать лет после его смерти?! Чем же он им насолил?
— Чем человек успешнее — тем больше завистников! Съедят тебя! Или скажут — «не допочтил», или наоборот, «приукрасил»! Все знают, как надо — и к Лихачеву не подпускают.
— …Ладно. Пусть занимаются интригами, а я — напишу всё, как было!
— Ты не представляешь, сколько «подводных камней». Одна история с Зиминым чего стоит! Осторожней будь!
Про Зимина я уже слышал. То, что произошло с Зиминым — до сих пор «на слуху» и часто вспоминается как дело не очень ясное: мол, увитый лаврами, властолюбивый Лихачев убрал талантливого соперника не совсем корректными методами. Правда, разговоры эти идут не от профессионалов, а в основном от «сочувствующих», которым всегда лучше видно со стороны, как правильно было нужно сделать.
Лихачев ретроградом не был. Скорее — он был просвещенным консерватором. Но и «умеренный консерватизм» уже многих раздражал. «Новаторам» хочется крайностей, ведь именно только в крайностях тебя и заметят, ибо все остальное уже занято людьми, сделавшими что-то настоящее.
Прежде на Лихачева все больше нападали сверху, угнетали власти. И вдруг вспыхнула «внутренняя война» — на него напали «свои». Его, в сущности, обвиняли в том же, что и всегда — в излишней увлеченности, субъективности. Но теперь еще и в том, что он «субъективно» подыгрывал властям, создал вокруг «Слова о полку Игореве» некий фальшивый «патриотический апофеоз». Лихачев вполне лояльно относился к тем изыскам науки, которые он сам не разделял. Но времена менялись, приходили новые люди — и им казалось, что Лихачев «загораживает дорогу». Его «величие», непререкаемость стали кое-кого раздражать: мол, что он сделал для науки, кроме прославления старого, созданного давно и не им? Почему же он — везде, почему всюду — лишь «Лихачев, Лихачев»? Почему именно он, консерватор, стал символом всей современной культуры? И удар был нанесен по основной его «базе» — древнерусской литературе, которой он создал такую славу!., а заодно и себе, добавят завистники.
— А так ли уж безупречна созданная им картина? — заговорили оппоненты. — Может, эта «картина» — подделка?!
Для объективного изучения этого конфликта мне необходимо было пойти в Пушкинский Дом. Там, в Отделе древнерусской литературы, где уже 12 лет как нет Лихачева, до сих пор идет изучение драматической истории, связанной с Зиминым, главным противником Лихачева в вопросе о «Слове». Сотрудница отдела Л. В. Соколова подарила мне огромную, почти восьмисотстраничную книгу, содержащую полную и объективную историю гипотезы Зимина и ее обсуждения в научных кругах. Книга называется «История спора о подлинности „Слова о полку Игореве“». Л. В. Соколова, как указано под обложкой, была составителем книги, писала вступительную статью, готовила тексты и комментарии. Ответственным редактором книги была доктор филологических наук Н. В. Понырко, нынешний руководитель Отдела древнерусской литературы. Рецензировали книгу доктор исторических наук М. Б. Свердлов и доктор филологических наук М. В. Рождественская.
Книга эта не только объективно представляет историю обсуждения версии Зимина, но и точно рисует картину жизни науки и общества в те годы.
Версия о том, что «Слово о полку Игореве», которое Лихачев относил к XII веку, на самом деле «подделанная древность», стилизация, существовала уже давно. Скептики уверяли, что «Слово» всего лишь подделка, выполненная лишь в XVIII веке архимандритом Спасо-Ярославского монастыря Иоилем (Быковским) по заказу Екатерины II для подъема патриотизма, поддержки ее наступательной, или, иначе сказать, захватнической внешней политики.