И мы заревели с ней. До этого она держалась. Поэтому и не шла. Расстроилась. Помню, мы плачем, вокруг все плачут. Потому что у каждого что-то или кто-то.
Её, конечно, пропустили. Набрали мы снова еду. И всё, больше мы в ресторан не попадали. А с 1 октября он и вовсе перестал отпускать еду.
Ирина Александровна
Мы с Вовой всё время сидели дома. Мне – 2 годика, ему – 4. Мы всегда раньше топили печку. А это – военное положение. Дома не отапливались. Но по привычке мы с ним сидели у этой холодной печки.
Нам мамы приказывали никуда не выходить. И мы всё время ждали, когда они принесут покушать. А что кушать? Хлеб, который проглотил – и его нет. Только крошки пальчиком собираешь потом.
Мамы уходили на Васильевский остров. Нужно было перейти через Неву. На это у них уходил целый день. Ушли рано утром – а возвращались вечером. Там, видно, ещё помогали в госпитале. Много раненых было. И чтобы получить чашку этого бульона из обмывков, надо было поработать.
Иногда приносили очистки от картошки. Мыли их и варили. Но нам, конечно, старались меньше этого давать. Хлеб они почти весь нам приносили. А это сами ели – нас оберегали. Что там могло быть? Смывка с тарелок…
Но ничего… Спасибо, и это было. Выжили всё ж таки.
Эльза Витальевна
Чтобы мы кушать не хотели, чтобы двигались, мама постоянно нас чем-то занимала. То мы распускали чулки: мама начинала, а мы с братом и сестричкой мотали клубочки. Потом мама приходила и показывала нам, как вязать. Чтобы мы шевелились.
Когда наступили холода, жались друг к другу. Сестра читала нам книжечки. И мы слушали. Читали, говорили в полудремном состоянии. Шевелиться уже нельзя было – мы берегли силы.
Топили буржуйку. Но не книгами. Книги жалко было. Топили какой-то мебелью, обогревались понемножку. Закутанные все сидели. Не шевелишься – как будто тепло. Как только шевельнулся, холодок пробежал по телу. Так и сидели, как птички, нахохлившись.
Зоя Георгиевна
Мы с младшей сестренкой во дворе гуляем. И там же мальчишки, постарше нас. Пришла женщина – зовет грузить платформы песком. Никто даже не задумался. Пошли, сели в трамвай, нас повезли на песчаный карьер – уж и не знаю, где он был. Дали нам лопаты, показали, что надо грузить.
Грузим. Черенки лопат такие корявые. Мозоли кровавые были на руках. Загрузили мы две платформы – приезжает следующий состав. И ещё один. И ещё.
Уже темно. Мальчишки хитрые были. Отдают нам лопаты, говорят: «Мы пойдем смотреть, как аэростат поднимают». Пошли и не вернулись. Комары жрут. Никто не забирает у нас лопаты. В общем, приехали мы первыми, а уехали последними. Уже солнце вовсю светит. Идём, у сестренки ноги заплетаются. Мама стоит у ворот, зареванная. Говорит: «Я уже шла в милицию заявлять, где вы».
А мы песок грузили. Понимаете, не было тогда, как сейчас: «А что я буду иметь за это?». Надо – значит, надо.
Эдуард Николаевич
Продавали тогда на рынке студень. А люди ж голодные – всё, что угодно ели. Студень этот делали из столярного клея.
Как-то мама принесла костную муку. Что это такое? На фабрике при производстве пуговиц высверливали дырки. Пыль, которая оставалась, и была той самой костной мукой. Она накапливалась в отвалах. Вот, что ели в тем времена.
Эльза Витальевна
Если падал человек, особенно мягенький, то мякоть обрезали.
Один раз мама купила холодное – а там палец. Мы холодное до сих пор не едим. Даже если дома варю, сама не ем. Не могу.
Эдуард Николаевич
Хоть было холодно и голодно, но мама понимала, что ребёнку нужен свежий воздух. Поэтому одевала меня, брала за ручку, саночки, ведро – и за водой на Финский залив, на «Голландский ковш». Народу вокруг проруби много было. Это ведь целый процесс – наклониться, ковшом черпать воду в ведро. И вот, как-то мама поставила меня с саночками в сторонке, а сама пошла за водой. Набрала ведро, оборачивается – ни меня, ни саночек нет.
Смотрит – женщина пошла, меня за ручку повела. И саночки. Как-то мама нас догнала, я не знаю. Схватила меня за руку, вырвала у той женщины. Потом мама рассказывала: глаза у неё такие были… ненормальные… Людоедка.
Как она меня уговорила, я, естественно, не помню. Наверно, сказала, что конфетку даст. Много ли надо 7-летнему ребёнку? Так что могло быть всякое. Котлеты, наверно, были бы вкусные… Да…
Эльза Витальевна
Мама приобрела судочки, и сестрица ходила в садик за пайками. Она была достаточно пухленькая. Мы все были пухленькие, потому что до Блокады хорошо питались.
Сестрица получила пайки и возвращалась обратно. А позади шёл мужчина: «Девочка, ты куда идешь? Что несешь?»
А видно было, что у неё судочки в руках, значит, еду несёт.
«Кто тебя дома ждёт?» – «Братик и сестричка».
Проходят они мимо трамвайных путей. Вышла стрелочница и зазывает её:
«Видишь?» – кивает на мужчину.
«Вижу. А что я должна была делать?»
Стрелочница оставила сестрицу у себя до конца смены, а потом провела домой.
Когда сестра рассказала маме, та больше не отпускала нас из дома.
Ирина Александровна
Мама у меня была добрая, наивная. Идёт как-то по улице, держит в руках наши карточки. Мужчина какой-то подошёл, выхватил – и всё. Остались без ничего. Даже без этих 125 г хлеба. Что там за хлеб был? Один воздух, кушать нечего. А мы и без этого остались.
Что делать? Мама пришла к своей начальнице, говорит: «Выручайте меня, карточек нет».
У тети Веры, маминой начальницы, муж служил в Кронштадте. Морякам давали пайки и шоколад. У них было двое детей. Поэтому он старался один-два раза в неделю приносить им свой паёк.
Тётя Вера пожалела маму и стала делиться с нами шоколадкой. С собой не давала – знала, что мама слишком добрая, может ещё кому-то. Поэтому всегда разламывала нам кусочек пополам, мы съедали – и она говорила, когда прийти в следующий раз. Так тётя Вера три дня кормила нас шоколадом. А потом мы получили карточки на следующую декаду.
Тётя Вера говорила маме: «Будь внимательней, Аня, я тебя прошу! У тебя ж маленький ребёнок!»
Вот так тётя Вера и её шоколадка спасли нам жизнь.
Зоя Георгиевна
Как-то я дежурила в типографии ночью. Укрылась своим пальто и уснула. А в кармане были карточки. Проснулась – карточек нет.
Мама была в ужасе! Говорит: «Помочь я тебе ничем не могу». Потому что сама умирала.
Это был декабрь 1941 года. Я перестала ходить домой – экономила силы. Спала прямо в типографии, на полу у печки.
Одна женщина принесла соль – такую прозрачную, как льдинка. Отломила мне кусочек, и я сосала эту соль, как конфету. Сейчас возьми в рот соль…
В другой раз женщины приносили сухую горчицу. Вымачивали её, воду сливали, потом снова вымачивали, воду сливали. И ещё раз. Затем смешивали с типографским клеем. Одна сотрудница принесла тальк – это ведь не мука, это металл. Но все равно и его туда добавили. Замесили, наделали лепёшек. И мне досталось две штуки. Вот, что мы кушали.
26 декабря добавили норму хлеба. Старшая сестра, Лидия, работала на фабрике. Как рабочая, она получила дополнительные карточки на 100 г хлеба. И отдала их мне.
А 31 декабря я уже могла получить карточки на следующий месяц. Проснулась утром – и ничего не вижу. В глазах темно. Я кричу: «Мама, я слепая!»
Мама послала Татьяну за хлебом. У нас булочная была через дорогу. Сестра принесла хлеб. Я съела – и прозрела.
Эльза Витальевна
В ящике письменного стола лежал наш хлебушек. Все знали: это мой угол, это – брата, а тот – сестрички. Мой, конечно, самый первый уходил. И они потихоньку мне добавляли, потому что я поменьше была.
А когда холодно стало, уже не ходили. Сестрица вставала: «Лежите, грейтесь. Холодно же!»
Какие были одеялка, шубейки, платки – всё было на нас.
Эдуард Николаевич
У мамы была железная система. Получали тогда какую-то крупу. Допустим, пшено. Мне почему-то именно пшено запомнилось. Мама брала грамм 100. И кастрюлю – наверно, литров 5. Но, может быть, 3-литровую. Так вот, на полную кастрюлю воды – чашечка крупы. И, собственно, всё. Я даже не знаю, откуда соль брали.
И вот, она наливает в тарелку по 2 поварешки получившийся водички – это наш бульон. И немного крупицы. Это получалось второе блюдо, каша.
Но ели строго по расписанию. Утром часов в 10—11. А вечером – в шесть —около семи.
Зоя Георгиевна
В октябре уже чувствовался голод. Мы с Таней пошли на рынок. Там магазин «Силос» – и очередь. Раз очередь стоит, и мы встали. Стоим, и даже не знаем, за чем. А давали такие плитки – дурынды. По плитке на руки. И мы получили, идём домой, радостные, хотя и не знаем, что это такое. Но ведь хочется грызнуть! А они же твёрдые.
Размачивали, ждали, когда она поскорее размокнет. Скушали – потом животы болели. Мама говорила: «Не ешьте, ждите, когда она совсем размякнет».
Но терпения совсем не хватало. Так хотелось кушать!
Ирина Александровна
Старались помогать друг другу. Мамочка моя рассказывала, идёт с Васильевского острова, несёт домой судочек с едой. Впереди мужчина идёт. И вдруг – падает. Мама подбегает к нему, а он уже умер.
Во время Блокады мужчины умирали чаще, чем женщины. У женщин, девушек, девочек, даже худых, есть прослойка жира. И они выдерживали это все. А мужчины – нет.
Эдуард Николаевич
Папа работал на заводе. Он очень тяжело переносил Блокаду. Сильно похудел. Причем женщины как-то держались и страдали меньше. Моя мама до Блокады весила примерно 65 кг. Во время голода стала весить 45.