спала. И отвечала: «Да». И при этом улыбалась. Я пока её одевала и прикармливала. Полюбила она свою куклу и всё время ходила с ней в ясли. В бибику не играла (я ей купила на рынке за 80 рублей) и вообще на игрушки не обращала никакого внимания. Когда я несла её в ясли, она, увидев деревья на Мойке с распустившимися листочками, говорила: «Мамотька, смотри, вон светочки и касяются». Крошка моя дорогая, она думала о «светочках», а ей, бедной, приходилось сидёть по 12—13 часов в душном каменном помещёнии. Няни и воспитательницы говорили, что она днём не плачет и кушает хорошо. А я её и отдала в ясли только потому, что дома кормить было нечем. Но давали в яслях мизерные порции. Она приходила домой и просила есть. И причём она нам не давала покушать, вернее немножко заткнуть голодную кишку. И мы нашли «выход»… ходить за ней в ясли после того, как поедим. Какой это ужас, кошмар!
Первое время она всё плакала. Не только в яслях, но и дома. Причем ночью она нам не давала спать, и сама не спала. Всё плакала и плакала без конца. Я очень за неё боялась и даже хотела её обратно взять, так как меня испугала воспитательница, что она может стать нервнобольной. Но она стала привыкать и понемножку поправляться (она очень похудела от сильного плача).
Но вот, она заболела краснухой. Я очень перепугалась. Думала, что-нибудь опасное. Всё плакала. Во время болезни она ничего не кушала. И поэтому опять похудела. Врач из консультации назначила ей дополнительное питание. Мама каждый день ездила на улицу Глинки. Простаивала там в очереди по 2—3 часа и привозила 200 г каши, 300 г молока или соевого кефира. Риточке было достаточно этого. И даже маме кое-что перепадало. Например, она с кашкой иногда пила чай или пила кефир. Дочка заметно поправилась. В дополнительном питании потом отказали, так как ясельным детям вообще не полагалось (нам дали карточку и продлили просто по милости врача, очень я ей признательна за это).
Мама чувствовала себя очень плохо. Еле таскала ноги. Я была чуть жива. Правда, отправили меня на усиленное питание в столовую на 3 недели. Но я не только не поправилась, а даже похудела, побледнела и вообще потеряла последние силы. Так как до столовой ходить было очень далеко, на улицу Достоевского. И тогда я поняла, что никакие стационары, ни усиленное питание не воскресят, не восстановят моего здоровья. И я решила твёрдо, что надо немедленно уезжать из Ленинграда. Спасать себя, дочку и мать.
Я забыла сказать, что в феврале месяце умерла сестра мамы, тётя Соня. От голода, при эвакуации. Причём доехала до станции назначения и здесь скончалась. Умерла также маленькая двоюродная сестрёнка Наташа.
Тётушки, которые эвакуировались из Ленинграда в Ярославскую область, писали нам о том, что они сыты, и звали нас к себе. На сегодня хватит писать. Времени 22 часа 50 минут. Надо скоро передавать в Трест сводку о выполнении плана.
До скорой встречи, мой единственный бледный друг, дневник.
Зоя Георгиевна
Летом нас отправили на прополку капусты. Мы брали с собой спичечный коробок соли, находили лебеду, такую, чтоб почище была, отрывали корень, стряхивали пыль, скатывали из лебеды катыш. Посолим – и в рот.
В другой раз послали – и дождь. Промокли, высохли и снова промокли.
В мою квартиру сразу после отъезда попал снаряд. Меня переселили в дом с комнатной системой: длинный коридор и маленькие комнатки.
После дождя у меня поднялась температура. Я пожаловалась соседу, что плохо себя чувствую. Он говорит: «Давай смеряем температуру».
Смерили. 38,60.
Он пошёл, куда-то позвонил, вызвал врача. Приехала женщина, посмотрела и говорит, что у меня тиф. Сосед возмутился: «Какой тиф!? Девчонка промокла на прополке, простыла. Нет у неё тифа!»
Тиф – и всё. Везут меня в тифозное отделение. Обстригают наголо. Помещают в палату. А это бывшее здание школы. Классы большие, коек, наверно, 15 помещалось. И все заняты. И везде люди умирают.
На следующий день врач приходит и говорит: «Нет у тебя тифа. И температура уже 37 с чем-то. Поменьше будь в палате. Ходи по коридору».
И я ходила. Что поделаешь, карантин. Карточки я сдала. На завтрак съела свою порцию каши, а мне ставят ещё одну. Я говорю: «Это не моё!» – «Это уже всё равно. Кашу надо съесть кому-то».
Так иной раз и две, и три тарелки мне доставалось.
Как-то хожу я по коридору, а мне навстречу идёт молодая женщина лет 20—22. Тоже в платке и без волос. Мы остановились у окна. Это был второй этаж. Она спрашивает: «А что ты такая худая?»
Я отвечаю: «Как и все».
А сама смотрю на неё – она нормальная, не худая.
«Ты что, голодала?»
«Так все ж голодают».
«Вот если прыгнуть со второго этажа, – спрашивает меня. – Как ты думаешь, ногу можно сломать?»
«Не знаю. Я прыгала со второго этажа только в песок».
У нас в доме ремонт был у кого-то, привезли песок – вот мы и прыгали. Дети.
Позже ко мне подошла нянька и говорит: «Ты поменьше с ней разговаривай. Она с охраной».
Я не поняла. Тогда она объяснила, что это арестантка. Они отнимали у людей карточки.
У меня был карантин 16 дней. 16 дней я была с тифозниками, и мой организм выдержал. Я не заболела. Мне всё время как-то везло. Господь меня сохранял.
Эдуард Николаевич
Среди киевских блокадников был очень интересный человек. Во время войны он работал на Балтийском заводе. Однажды один из сотрудников не пришёл на работу. Пришлось идти к нему домой, выяснять, в чём дело. А тот далеко жил, на Новоизмайловском проспекте, в доме барачного типа. Заходят. Длинный коридор – и по обе стороны комнаты.
Смотрят: одна пустая, вторая пустая, третья… А дальше видят картину: из комнаты через коридор – в комнату напротив – лежит длинная ковровая дорожка. И на ней – женщина. Она эту дорожку из комнаты соседа напротив решила перетащить к себе. Представляете, у неё ещё были мысли о том, чтобы заполучить эту дорожку!
И такие ситуации были.
Зоя Георгиевна
Со мной работала одна женщина, тётя Таля. Мы жили на одной улице, через 2 дома. Её дочка, моя ровесница, была эвакуирована на Урал. И хотя во время Блокады нельзя было ночевать у чужих, иной раз хотелось куда-то уйти, и я оставалась у тёти Тали. А с ней в доме жила её золовка, Ольга, нехорошая женщина.
Как-то в январе я пришла к тёте Тале, а потом заглянула её золовка. «Чего ты девчонку взяла? – спрашивает. – Возьми меня!»
А тётя Таля отвечает: «А зачем ты мне? Ты – себе. Девчонка – себе. Она зашла просто, работаем вместе».
Я к ней частенько ходила. Однажды приходит эта Ольга и просит топор.
«Зачем? – спрашивает тётя Таля. – Зачем тебе топор?»
Та отвечает: «Дверь захлопнулась, а ключи остались внутри».
Тётя Таля дала ей топор. Та вернула, а через некоторое время приходит и говорит: «Дай мне мясорубку».
«Что ж ты будешь с мясорубкой делать?»
«Я достала немного овса. Перекручу – и буду кисель варить».
Как-то мы идём с работы с тётей Талей, зашли хлеб купить. Я смотрю, Ольга что-то продаёт.
Тётя Таля видела однажды свою золовку с молодой женщиной. У той девочке 4 года, а муж – военный. И вот, Ольга попросила её помочь дрова попилить в подвале. И там её убила.
Тётя Таля обо всём догадалась и сообщила.
Эдуард Николаевич
3 истории о спасении Фафста Тимофеевича
Когда я стал искать блокадников в Киеве, познакомился с Фафстом Тимофеевичем. Мы подружились.
Фафст Тимофеевич жил неподалеку от Исаакиевского собора, на улице Гоголя. На работу он ходил пешком. Надо было идти до моста лейтенанта Шмидта, перейти через него на Набережную ВО. Далее – по Большому проспекту, до Косой Линии. И тут с ним произошёл вот какой случай.
Истощённый от голода, идёт Фафст Тимофеевич на работу. Апрель, солнышко светит. До завода оставалось метров 800. Он присел и так бы, говорит, и сидел. А тут сандружинницы подхватили его под руки – и привели в стационар при заводе. На каждой встрече блокадников, сколько помню, он поднимал бокал за дорогих женщин, которые спасли ему жизнь.
Так вот, Фафст Тимофеевич рассказал мне 3 удивительных истории из своей блокадной жизни.
Первая история Фафста Тимофеевича
Немцы точно знали, в какое время на заводах кончают работу. В 1942 году снова начали ходить трамваи. Люди скапливались на остановках. И вот, немцы прицельно стреляли по таким точкам.
Идёт Фафст Тимофеевич с другом с завода по мосту лейтенанта Шмидта. От Академии Художеств на площадь Труда. Народ идёт с работы.
Вдруг впереди – буквально в 100 метрах – взрывается снаряд. И весь народ оттуда – бежать назад. И Фафст Тимофеевич тоже. А его друг говорит: «Стоп! Надо вперёд идти!»
Представьте, сидит наводчик, заглядывает в свою буссоль и поворачивает, методично всё обстреливая. Не зря ведь говорится, что в одну и ту же воронку снаряд дважды не попадает. И вот, они ринулись вперёд.
А те, кто бросился назад, действительно, попали под следующий снаряд.
Зоя Георгиевна
Я получила письмо от сестрёнки. Таня написала, что она в Ростове. И тут я слышу по радио, что наши войска покинули Ростов. Я со слезами: «Как же так!? Вывезли детей для того, чтобы немцы забрали их в плен!?» – и плачу.
А соседи говорят: «Успокойся, ты плохо знаешь географию. Есть Ростов-на-Дону и Ростов в Ярославской области. Так что всё в порядке».
Эдуард Николаевич
Вторая история Фафста Тимофеевича
Снова шёл Фафст Тимофеевич с другом с работы. На Невском проспекте напротив поворота на улицу Гоголя, там, где сейчас станция метро «Адмиралтейская», стоял дом, а в нём – бомбоубежище.
Началась воздушная тревога. Сандружинницы их за руки хватают, дескать, туда, в бомбоубежище. А они говорят: «Какое бомбоубежище? Вон наш дом! Сейчас добежим!» – и вырвались.