— Ну, Люся, ты должна все простить Владимиру Ивановичу (у меня к нему счет за М. А.). Знаешь, что он сделал?! Спектакль сегодня идет изумительно, по-моему, никогда так не играли. Может быть, оттого, что смотрит Вл. Ив. Ну, и Эррио, конечно... Уже после первого акта Эррио стал спрашивать про автора, просил познакомить, но Мака куда-то исчез. После «Гимназии» Вл. Ив. увидел Маку в ложе, стал выманивать. Мака с Судаковым подошли. Эррио, Литвинов, Альфан, мхатовцы — в первом ряду. После знакомства, видя внимание публики ко всему этому, Вл. Ив. сделал жест, знаешь, такой округлый, как он всегда делает, и сказал интимно, но так, что вся публика услышала: «А вот и автор спектакля», — и тут все зааплодировали в театре, была настоящая овация. Мака очень хорошо кланялся. Эррио в восторге от спектакля. Вл. Ив. тоже: «Это настоящий художественный спектакль. Замечательная пьеса и замечательная игра актеров». На принос Николки Вл. Ив. не пошел: «Если пойду, заплачу непременно»... Вообще, подъем необыкновенный в Театре...
Тут подошел домой Миша, рассказал мне: моментально вынырнул переводчик. М. А. отказался. Эррио — «Mes compliments…» * Спросил, писал ли М. А. по документам?
— На основании виденного.
— Talberg est un traitre? **
— Конечно.
— Кто такие петлюровцы?
(Со стороны — вопрос: сколько вам лет?)
— Скрываю...
Вопрос Литвинова: какие пьесы вы еще написали?
— «Зойкину квартиру», «Мольера»...
Эррио:
— Были ли когда-нибудь за границей?
— Jamais ***.
Крайнее удивление.
— Mais pourquoi?! ****
— Нужно приглашение, а также разрешение Советского правительства.
— Так я вас приглашаю!
Звонки.
— Au revoir! *****
В следующем антракте Немирович задумчиво:
— Может быть, я сделал политическую ошибку, что вас представил публике?
— Нет.
7 сентября.
Звонок некоего Л. Канторовича (журналиста). Просит разрешения придти.
8 сентября.
Пришел Л. Канторович.
— Михаил Афанасьевич должен как-то о себе напомнить...
Настойчивые советы каких-то писем, желание напечатать отрывок из биографии Мольера, акт из пьесы, просьба ответить на анкету о Салтыкове-Щедрине.
Оставил печатную анкету. М. А. вяло согласился.
9 сентября.
В 12 часов дня во МХАТе Горький читал «Достигаева». Встре-
Мои поздравления (фр.).
Тальберг предатель? (фр.).
Никогда (фр.).
Но почему? (фр.).
До свиданья (фр.).
35
чен был аплодисментами, актеры стояли. Была вся труппа. Читал в верхнем фойе.
Горький:
— Я прямо оглох от аплодисментов. У меня ухо теперь отзывается только на крик «Ура!»
В антракте у М. А. встреча с Горьким и Крючковым. Крючков сказал, что письмо М. А. получено (от 5 августа, что ли?), что Алексей Максимович очень занят был, как только освободится...
— А я думал, что Алексей Максимович не хочет принять меня.
— Нет, нет!
По окончании пьесы аплодисментов не было.
Горький:
— Ну, говорите, в чем я виноват?
Немирович:
— Ни в чем не виноваты. Пьеса прекрасная, мудрая.
Москвин сказал, что Горький прекрасно читает и так и надо играть все роли, как он читает.
Сахновский что-то просил разъяснить, и Горький рассказал массу всяких политических и иных происшествий, чтобы объяснить своих героев.
Наверху, в предбаннике, у Олиной конторки, Афиногенов М. А.-чу:
— Читал ваш «Бег», мне очень нравится, но первый финал был лучше.
— Нет, второй финал лучше. (С выстрелом Хлудова.)
Взяли чай, пошли в кабинет Маркова. Афиногенов стал поучать, как нужно исправить вторую часть пьесы, чтобы она стала политически верной.
Судаков:
— Вы слушайте его!! Он — партийный!
Афиногенов:
— Ведь эмигранты не такие...
М. А.:
— Это вовсе пьеса не об эмигрантах, и вы совсем не об этой пьесе говорите. Я эмиграции не знаю, я искусственно ослеплен.
Афиногенов пропустил мимо ушей.
В конце разговора М. А. сказал:
— То есть, другими словами, переводя нашу речь на европейский язык, вы хотите, чтобы я из Чарноты сделал сукиного сына?
Судаков:
— Сутенер он, сутенер!!
Афиногенов разрабатывает закон, что пьеса будет давать авторские только пять лет.
М. А.:
— Ну, тогда я знаю, что мне делать...
Афиногенов:
— Нет, нет! Пять лет со дня опубликования закона! А что, что вы бы сделали?
12 сентября.
Вчера М. А. был у Пати Попова. Кроме них с Аннушкой (Толстой) был профессор Гудзий и еще кто-то. Аннушка пела под гитару. М. А. все просил цыганские вальсы — ищет для «Бега».
Сегодня обедала у нас Оля. Только сели за стол, разразился скандал. Оля сказала, что был разговор в Театре о «Беге». Немирович сказал, что не знает автора упрямей, чем Булгаков, что на все уговоры он будет любезно улыбаться, но ничего не сделает в смысле поправок. Что Владимир Иванович, например, находит сцену в Париже лишней, а Афиногенов сказал, что — нет, ему эта сцена нравится, а вот вторая часть пьесы не годится... Тут я что-то сказала про них обоих — и Оля с воплем: «Я уйду! С тобой невозможно разговаривать!» — кинулась в переднюю. Потом — постепенное примирение, благодаря М. А.
13 сентября.
Письмо из Парижа от брата Мишиного Николая — относительно «Зойкиной квартиры».
14 сентября.
М. А. вызван в 4 часа в Театр в Комиссию по устройству программы в день 35-летия МХАТ. Леонтьев, Марков, Топорков, Яншин, Станицын, Ливанов, Вл. Баталов. М. А. предложил не ставить спектакля в этот день, а то ничего не выйдет. Говорят — нельзя. Кто-то предложил — маскарад. Общее веселье по этому поводу.
Юбилей хотят сделать торжественно, говорят, ждут Правительство.
Вечером — звонок Гаврилова, режиссера из Ашхабада. С этим было так: пришла как-то телеграмма из Ашхабада — дайте «Турбиных».
— Пьют, наверно, вторую неделю.
— А, может, послать?
— Ты с ума сошла.
Опять — телеграмма.
— Я пошлю ответ — пусть пришлют две тысячи за право постановки. А вдруг...
— Можешь. Даже двадцать две. Ведь они все равно прочитать не сумеют, голубчики.
Пришли две тысячи. Послала экземпляр.
— Ну, ясно, заметут их. Эх, втянула ты меня в историю.
Через несколько времени — телеграмма — приглашают на премьеру — 17 марта.
А теперь вот звонит — в Москве.
15 сентября.
Около 11 часов вечера появился Гаврилов. М. А. не было дома. Мы разговаривали с Гавриловым через окно (которое во дворик выходит), он не входил. Привез программу «Турбиных» в Ашхабаде. Спектакль шел, кажется, тринадцать раз. Говорит, хороший состав, некоторые роли — лучше, чем в Москве. Потом в газете яростная статья. Вскоре его вызвали в ответственное место. Прямо, говорит, шел, трясся, вдруг какие-нибудь неприятности по поводу «Турбиных».
— У вас идет булгаковская пьеса?
Он задрожал.
— Так вот, мы хотим ее посмотреть. Нас — двенадцать товарищей.
Ожил.
Тем не менее, вскоре сняли. А у них уже было приглашение в Баку на двадцать спектаклей и еще куда-то, кажется — Тифлис, тоже двадцать.
17 сентября.
Опять журналист Канторович — все те же предложения, уговоры, пишите пьесу, пишите сценарий — детский, звериный, что хотите. Дайте сведения биографические для какого-то фельетон-бюро для заграницы.
— Никаких автобиографических сведений принципиально не дам. Писать не буду, устал и не уверен, что поставят. Насчет «Мольера» говорите с Еленой Сергеевной.
Вечером М. А. читал две главы романа Коле Л.
19 сентября.
Дежурство М. А. на «Нашей молодости» в качестве режиссера.
20 сентября.
Была в МХТ. Яков Л. устроил в своем кабинете встречу мою с ленинградскими директорами Шихматовым и Тельсоном — неожиданно для них. Яков, как всегда, умно повел разговор, и они дали подписку, что уплатят все деньги до 15 октября (за летние гастроли). Подписку заверили в Театре, и я ее отвезла во Всероскомдрам. Неужели эти жулики действительно отдадут?
21 сентября.
Вечером пришла Н. А. Экке, принесла экземпляр мольеровской биографии, задержавшийся у нее после запрещения. Рассказывала: какой-то партийный работник из «Academia» говорил:
— Вы дураки будете, если не напечатаете. Блестящая вещь. Булгаков великолепно чувствует эпоху, эрудиция громадная, а источниками не давит, подает материал тонко.
22 сентября.
Миша у Поповых, а я перетаскиваю книги в столовую — в кабинете сырость, погибают.
23 сентября.
Было общее собрание жильцов корпуса А, опять откладывается стройка. На собрании М. Залка и Шкловский сводили счеты.
24 сентября.
Днем — «Турбины». Дети в первый раз смотрели.
Евгений:
— Первоклассная пьеса. На ять.
Сергей:
— Во — пьеса! Если бы еще три действа были, все пересмотрел бы.
Вечером у нас: Оля, Калужский, Любаша, которая сегодня переехала в отделанную для нее комнату — рядом с нами.
27 сентября.
Миша читал Коле Л. новые главы романа о дьяволе, написанные в последние дни, или, вернее, — ночи.
28 сентября.
Уговоры Канторовича дать фильм «Бубкин». Я ему как-то рассказала, что М. А. каждый вечер рассказывает Сергею истории из серии «Бубкин и его собака Конопат». Бубкин — воображаемый идеальный мальчик, храбрец, умница и рыцарь. Его приключения. Вечером, когда Сергей укладывается, Миша его спрашивает: «Тебе какой номер рассказать?» — «Ну, семнадцатый». — «Ага. Это, значит, про то, как Бубкин в Большой театр ходил с Ворошиловым. Хорошо». И начинается импровизация. Канторович говорит, что есть чудесный мальчишка для роли Бубкина. Пишите!
Но М. А. занят романом, да и не верит в действительность затеи.
1 октября.
Письмо из Риги от Гришина, с распиской мамы, выдал ей 26 лат. Думаем, что честность объясняется заинтересованностью в «Беге» — все о нем пишет.
3 октября.
Вчера чудесный вечер у Леонтьевых.
Письмо из Рима от какой-то Резневич. Переводит на итальянский «Мольера».