Эвакуация во всем разгаре. Сегодня мы сошли к гавани, так как все вывозится по Днепру, а мы хотели насладиться зрелищем большевистского бегства. У берега стоят десятки барж, их грузят киевским добром: мебелью, автомобилями, экипажами, полными ящиками.
Вид такой, как бы эвакуировался неприятель, желающий нанести возможно больший материальный ущерб покидаемому городу, а не правительство, отступающее перед бунтовщиками. Ведь, в сущности, таковым должно быть отношение большевиков к добровольцам. Пора первым уходить, а то все станут ворами, как напр[имер], наш плотник. Мы с ним помирились, так как оказалось, что его шантажируют его рабочие; он денег не имеет, боится их и решил выместить все на нас, как более состоятельных.
Борьба за существование! Социалисты всегда возмущались ею, но оказывается, что их режим увеличил ее до ужаса. Всякий старается утопить другого лишь бы спастись самому.
Хлеб уже стоит 90 руб. фунт. Р. рассказывал, что жена одного из курьеров совнархоза, торгующая хлебом, имеет месячный оборот в 400 тысяч рублей. Её муж поэтому потребовал увеличения жалования, не желая быть на содержании у жены.
На прощание большевики делают страшные повальные обыски, приводят будто бы женщин, для того, чтобы обыскивать буржуек. Наш дом пока избежал повального обыска, ограничились одной квартирой.
З., живущий в 21 № по Прорезной, рассказывал, что у них уже несколько раз делалось что-то страшное: искали в рамах картин, в резервуарах, в котлах, в вентиляторах. Кажется, ничего особенного не нашли, но, мимоходом, порядочно ограбили жильцов; вывозили груды белья и платьев.
Угроза более страшная, чем обыски — это аресты заложников. Уже чека полна заложников, которых расстреляют или, в лучшем случае, увезут в Москву.
Многие не ночуют дома. Иные совсем не приходят домой. Я., возвращаясь домой, слезает с извозчика за углом, потом, озираясь, подходит к собственным дверям: он все боится засады. Конечно, христиане будут говорить, как М., что евреям ничто не грозит, но Л., Г., Л-м и М. сидят в чека, ожидая высылки в Москву, уже не говоря о менее крупных.
Кроме того, многие заключены в концентрационный лагерь, как саботажники или безработные буржуи.
Недавно сюда прибыл Петерс[36]. Ему приписывают славу спасения Петрограда от Юденича и, вероятно, надеются, что он спасет Киев от Деникина.
А вдруг действительно спасет? Мы были уверены, что Ю. возьмет Петроград, и сами питерцы в это верили. Получались письма с сообщениями, что «дядя» близко. Он был, кажется, в 10 верстах и... не дошел.
Колчаку тоже все хуже и хуже. Бедный Р., весной так надеялся на него! Сначала доморощенные стратеги объясняли его отступление причинами высшего стратегического порядка, но он, видно, отступает, потому что не может бороться.
В газетах промелькнуло известие о том, что разрабатывается декрет о переселении буржуев на Труханов остров.
На этой почве у нас был следующий инцидент: одну комнату у нас реквизировал доктор (зауряд-врач[37]). Он часто возвращается навеселе, и сегодня в 2 ч. ночи вздумал телефонировать к своей приятельнице. Когда мама вышла из спальни и сделала ему замечание, он закричал: «Молчать, а то завтра будете на Трухановом острове!»
Хотя газеты храбрятся и заявляют, что «на подступах к Киеву Деникин найдёт свою смерть», из всего видно, что освобождение Киева неминуемо. У нас в учреждении вдруг заплатили служащим ликвидационные. Уже несколько дней нельзя говорить по телефону, а мы киевляне — люди опытные и знаем, что запрещение говорить по телефону и рытье окопов означают близость неприятеля — победителя. Кажется, уже гонят на окопы около Дарницы; причем гонят исключительно буржуев.
На днях стала выходить новая газета — орган чрезвычайки — «Красный Меч». Она выходит по воскресеньям, очевидно, чтобы усладить отдых гражданам Р.С.Ф.С.Р. Это новое, ценное изобретение пролетарского строя. До сих пор застенки не имели своих органов печати. Я сохранила один номер. К сожалению, я ничего почти не сохранила на память о революции, но думаю, что один экземпляр этой газеты заменит целый архив[38].
Это такой зверский цинизм, что нельзя даже понять откровенности авторов. Они открыто высказывают самые страшные, самые низменные мысли, которые человек обыкновенно прячет глубоко в себе.
И все-таки есть большевики, которые продолжают носиться с мыслью облагодетельствования человечества. Они до сих пор громят «капиталистические» войны. Я помню остроумные, интересные статьи Троцкого в «Киевской мысли», когда он описывал сербское отступление 1915 г. Казалось, что он плачет над бедными сербскими солдатами. Очевидно, он всю свою жалость отдал им, оставив нам только зверство.
Это зверство Горький громил еще в «Летописи». А теперь он очень хорошо уживается с ним. Говорят, что его квартира в Москве настоящий музей — все продаваемые буржуями предметы искусства.
Сегодня под вечер в дом ворвалось трое солдат. Они вызвали председателя домкома и с ним стали обходить всё квартиры, требуя одеял и матрацов для армии. Они не только требовали, а рылись в постелях и сами забирали то, что им нравилось. Я всегда при таких сценах каменею и, молча, уступаю. Уж очень унизительно просить о чем бы то ни было этих хамов. Поэтому вещи, порученные моей опеке, очень быстро идут на народную пользу.
Но другие жильцы пробовали защищать свое имущество, поэтому на лестнице поднялся невероятный шум, давший мало положительных результатов.
Собрав достаточную дань, между прочим, белое шелковое одеяло у Д. (для армии!), красноармейцы тут же в нашем дворе стали продавать краденое.
Так, по-маленьку, мы останемся без рубахи (что не «конфискуют», то придётся продать — хлеб уже дороже 100 р. фунт). Вчера одна из сослуживиц (некая Гринштейн) сказала мне, что её семью выселением из квартиры совершенно разорили. А сколько таких семейств? Все, что люди собирали поколениями, здесь в Киеве, за полгода, пошло прахом.
Сегодня снова врывались солдаты и снова рылись в постелях. Ох! эти морды, эти «коммунистические» локоны из жирных волос, вылезающие из под засаленных, сдвинутых, по-пьяному, на затылок фуражек; этот стук винтовок о пол, резкие звонки, брань, и испуганные, измученные лица буржуев.
Некоторые люди, напр[имер], старик Б., месяцами не выходят из дому. Но в том то беда, что «они» приходят в дом, «они» не хотят, чтобы кто-нибудь хоть одну минуту жил и дышал спокойно.
Но это уже предсмертные конвульсии. В статистическом бюро сняты телефоны и мне приходится ходить по учреждениям собирать сведения. Это гораздо интереснее, чем сидеть в телефонной будке. Я была даже в одной из канцелярий чека, правда, в очень скромной, той, которая выдает пропуски на выезд. Она находится в хорошеньком одноэтажном доме на Екатерининской. Перед ней стоит огромная очередь, жаждущих получить пропуск. Бываю на бирже труда, в больничных кассах — все меньшевистские учреждения, члены которых имеют иногда недоразумения с властями.
Владелец типографии, в которой печатается наш бюллетень, раз робко спросил меня, каковы политические новости? По его глазам было видно, что он хотел услышать такой ответ: «Мое учреждение эвакуируется». Я ответила уклончиво: «Кажется, на фронте неважно!»
За эту неделю я видела немало учреждений, и у меня сложилось такое впечатление: сидят тысячи людей, получают жалование, считают, пишут и, в сущности, ничего не делают. Никому их работа не нужна, ни стране, ни частным лицам. Да это и не работа, а переливание из пустого в порожнее.
Труд дворника, дровосека более полезен для них же, чем их семичасовое высиживание в грязных, неподметенных комнатах.
И они сами это отлично чувствуют; большую часть дня болтают, уходят со службы, никто не скрывает своего халатного отношения.
Сегодня приходили забирать швейную машину, но двери открыла Б. и заявила, что она квартирантка, ничего не знает, а хозяев нет. Комиссар не настаивал и ушел, указав только, где надо зарегистрировать машину.
Прямо копия из сатиры Рихтера: рояль мы уже зарегистрировали, пишущую машину тоже, теперь очередь за швейной.
К чему им частные машины и музыкальные инструменты? Конечно, только, чтобы шиканировать буржуев, потому что И. говорит, что, когда она пошла по адресу, оставленному комиссаром, регистрировать машину, она видела, что в книгах, рядом с номером машины отмечали кто её владелец: «буржуй», «трудящийся», «доктор».
У первых, конечно, машины заберут в национальные швальни[39], в которых отвратительно шьют. Р. заказал себе в такой швальне косоворотку; ее шили очень долго, наконец, выдали без пуговиц и криво скроенную.
У него десять костюмов, но он должен был заказать себе эту сатинетовую рубаху, потому что ему сделали внушение за то, что он слишком элегантен.
Теперь я понимаю, почему все мои сослуживцы имеют такой неопрятный вид.
Хлеб стоит от 120—140 р. фунт. Вероятно, для многих он недостижим. Я уже несколько раз покупала для Т. Несчастная старуха не хочет прикасаться к своим сбережениям и отказывает себе в куске хлеба. В те дни, когда она ест у нас, она счастлива, потому что она должна себе варить на керосинке, которую она разогревает кусочками дерева (керосина давно нельзя достать); дым ей выедает глаза, раз она чуть не угорела. Всю зиму она собирала щепки на улицах. При распределении киевлян по категориям, она каким-то образом попала в 3-ью и ничего не получает. Положим, наш горпродком так работает, что никто почти ничего не получает по карточкам.