Судя по сводкам, большевикам все хуже, но они, видно, решили защищать Киев серьезно, потому что с каждого дома взяли людей на окопные работы. Вчера в 4 ч. утра потащили в район и 60-летнего К., но он доказал, что он французский гражданин и его освободили.
Уходят! уходят! уходят!
В течение недели я переходила от надежды к отчаянию, но теперь видно, что они уходят.
Город имеет страшный вид. Все мертво, заколочено, только солдаты бегут по улицам и стреляют в воздух.
Еще утром мы не думали, что освобождение так близко. Утро было ужасно: в газете список 67 расстрелянных в прошлую ночь. Есть знакомые фамилии.
Но на службе уже говорили, что Хургин уезжает и, что всю ночь жгли бумаги; рассказывали, что всю перепись потопили в Днепре. Очень жалко! это была их единственная осмысленная работа.
К 3-м час. все стало ясно. Р., который никогда не передает слухов, вернувшись из совнархоза, сказал Н.: «Сегодня они уходят, «знатные» большевики уже уехали». Теперь он жжет какие-то документы. Он, кажется, свободно вздохнул и потому что ушли большевики, и потому что приходят добровольцы, а не Петлюра: он почему-то очень боится Петлюры.
Я знаю многих русских (даже монархистов), которые так ненавидят украинцев, что предпочитают им большевиков. П. еще летом убеждала меня, что и евреям лучше будет при добровольцах, чем при Петлюре. Действительно, несмотря на то, что они имеют министра по еврейским делам, украинцы вырезывают целые местечки. Но в этом отношении, я и на добровольцев больших надежд не возлагаю. Я только думаю, что при них легче будет уехать.
Часов в 5 веч[ера] я вышла полюбоваться эвакуацией. Уже было мало людей на улицах. По Владимирской и Фундуклеевской[40] тянулись обозы, напоминающие большевистское отступление 1918 г. Уже полтора года! А после октябрьского переворота «Русские Ведомости» писали, что власть дана большевикам только на недели. Уж очень длинны эти недели!
В Николаевском парке[41] я взвесилась. Хотела знать, как отразился большевизм на моем здоровье. Видно, нехорошо, так как мой вес неприличен: 2 п[уда] 38 ф[унтов]. Неудивительно! мы все хуже и хуже питаемся. На 9 взрослых человек уходит в день только 2 фунта мяса.
Не хорошо, так не хорошо на душе. Уехать! только уехать из этой страны злобы и ненависти! Как я могла одну минуту надеяться, обманывать себя? Мне казалось, что, если мы страдали вместе, то и радоваться можно так же. Как радужно начался и, как грустно кончился день входа добровольцев в Киев!
Ночь была плохая. По своему обыкновению, большевики, уходя, выместили свою неудачу на мирном населении, и часов от 10 веч[ера] до 1 ч. ночи безжалостно обстреливали Киев с Днепра. Повреждено немало домов. Они могли отступать только по Днепру к Чернигову, так как по шоссе шли добровольцы, а от Фастова галичане.
Ночью в городе не было власти. Когда обстрел прекратился, мы прилегли, но в 7 ч. нас разбудили новые выстрелы. Слышно было жужжание снарядов. Мы опасались, что повторятся Муравьевские дни и, под конец, большевики снова завладеют Киевом. Но страхи были напрасны. Стрельба вскоре прекратилась. В город вступали галичане и первые разъезды добровольцев.
Все христианское население высыпало на улицу. Евреев было сравнительно мало; видно, они уже чуяли вражду. До полудня настроение было мирное, радужное. Добровольцы и галичане приветствовали друг друга, слово «жид» еще не жужжало. У всех были весёлые лица. Какой-то поляк подбежал к знакомому, крепко пожал ему руку, говоря: «Неправда ли, какое счастие, что мы дожили до такого дня!» Словом, выглядело немного так, как в первые дни «улыбающейся» революции.
На Крещатике, там, где висели телеграммы Бупа, висело уже воззвание временного комитета при городской управе.
Но к полудню картина изменилась. На улицах появились представители и представительницы тех слоев общества, которые любят смотреть на всякое зрелище (даже на расстрелы офицеров, как было в 18 г.) и даже принимать в них участие. Это было большей частью мелкое мещанство, прислуга. Толпа стала с каким-то зверским воем и хохотом срывать большевистские плакаты, разбивать бюсты, ломать деревянные сооружения. Потом рассказывали, что какие-то расходившиеся бабы превратили голову бюста Троцкого в известный сосуд.
После 2-х часов стали возникать манифестации. Огромная толпа двигалась по Крещатику к думе. Вдруг выстрел, крики. К счастью кончилось избиением одного лишь господина — русского, так как его принял за еврея какой-то субъект, которому он нечаянно отдавил мозоль. Оказывается, что по городу распространился слух, что евреи будут стрелять из окон в добровольцев; выстрел был провокаторский, но погрома вызвать не удалось. Я вторично вышла на улицу и пошла в Липки. По Крещатику проходила украинская манифестация, довольно жалкая.
В Липках все помещения чрезвычаек были открыты. Их облегали огромные толпы. Женщины висели на заборах, жадно заглядывая в щели. Действительно, говорят, что внутри чека было ужасно. Ряд наиболее красивых домов превращен в застенки, в которых происходили оргии, полы покрыты грудами разорванных бумаг, разбитых бутылок, поломанных столов и стульев. Ужаснее всего в доме № 5 по Садовой; там в саду были расстреляны и тут же закопаны последние 67 жертв. Каретный сарай или конюшня в этой усадьбе уже давно служили застенком, там был устроен даже сток для крови. Трупы расстрелянных совершенно наги.
Когда мы отходили от этой усадьбы, к ней приближался церковный ход с хоругвями и иконами. На лицах шествующих было видно больше злобы и ненависти, чем радости и благодарности. Можно было читать в глазах этих людей желание мстить, посчитаться с личными врагами, под предлогом преследования коммунистов.
В толпе кто-то рассказывал, что растерзали коммунистку-еврейку. Какая-то женщина визгливым, истерическим голосом проклинала евреев. Была та же ненависть, то же зверство, что при большевиках.
Только уехать, уехать от этих зверей. Вечером гроза, висевшая над городом, разразилась. Заработали пулеметы. Продолжалось это недолго, но результатом было бегство галичан из Киева. У думы произошло столкновение между украинцами и великороссами. Кто-то сорвал чей-то флаг, завязалась драка, началась стрельба.
Только что освободили один из крупнейших городов и уже внесли раздор и ненависть. Потом русские будут возмущаться еврейским коммунизмом и украинским сепаратизмом. Сегодня же вышла первая не-большевистская газета «Вечерние Огни». Она сообщает, что Днепровская флотилия нарочно бомбардировала церкви. Это камень в еврейский огород, но не совсем удачно. Все матросы флотилии, конечно русские, комендант её Полупанов.
Может быть, он нарочно обстреливал свои русские церкви, убили же лаврские послушники своего митрополита в 1918 г., но об этом говорили гораздо меньше, чем о самом незначительном коммунисте-еврее.
Теперь, через минуту, я уже стыжусь тех строк, которые мне диктовала злоба. Когда хочу приписать особую злобу или подлость русским, сейчас же вспоминаю, что точно такие преступления совершали в такие же моменты и другие народы.
Трудно прощать при таких условиях. Власть, конечно, нарочно оставляет чека открытыми для всех; она так же смотрит сквозь пальцы на дикие, уличные сцены, когда толпы, преимущественно женщин, набрасываются на евреев и евреек и избивают их до смерти, под предлогом, что это коммунисты. Конечно, все эти жертвы ничего общего с коммунизмом не имеют, но, кажется, такие выступления были заранее подготовлены, так как я еще вчера заметила, что многие брюнетки носят нашейные крестики поверх одежды. Христиане знали о том, что будет делаться на улицах. Есть между ними редкие исключения: Р. вернулся возмущенный избиением, свидетелем которого он был. Сегодня же я испытала, впервые в жизни, лично, что такое травля евреев. До сих пор я страдала от «еврейского вопроса» только пассивно. Во мне почему-то не узнают еврейку и меня не оскорбляют. Правда, зато я не раз должна слышать излияния о «жидах». Обыкновенно я прерываю собеседника заявлением, что и я — еврейка; тогда он краснеет, заикается, мнется и спешит заявить, что «вы так не похожи, извините,... я не говорил об интеллигентных евреях»... и т.д., и т.д.
Но сегодня мы шли с обеими К. по Фундуклеевской. Шли мирно. Сначала мимо нас проехал автомобиль с военными, за которым бежала с восторженными криками толпа. Автомобиль проехал. Его заменила густая толпа, несущаяся в противоположном направлении. Тащили с воем и криками «Бош» в контрразведку. В действительности это была невинная еврейка, которую контрразведка сейчас же отпустила.
Мы шли дальше, не останавливаясь; вдруг, мы услышали чью-то брань по нашему адресу. Какая-то старуха кричала, что жиды убили её сына, что мы, наверное, чекистки, с которыми пора расправиться.
К. испуганно молчали, но я не выдержала и крикнула старухе, чтобы она отстала. Брань и крики увеличились. На наше счастье толпа исчезла за углом, не обратив на нас внимания. Своеобразное участие приняла в нас одна русская девица, которая посоветовала мне не волноваться и не ходить гулять в такие дни в виду возбужденности населения. Старухе она ничего не сказала.
Мой начальник рассказывал мне, что евреям, жалующимся на ограбление, деникинские офицеры отвечают: «Раз ты жид, так тебе и надо». Я боюсь, чтобы это дикое отношение не толкнуло евреев окончательно в сторону большевиков. Пока, мелкая еврейская буржуазия антибольшевистски настроена, но такая травля возбуждает желание мстить. Каждый еврей скажет: если русский может быть погромщиком, то я могу быть большевиком.
Добровольцы идут церемониальным маршем. Если так пойдет дальше, то к Рождеству они будут в Москве. Дай Бог! может быть, тогда все изменится. У власти станут другие люди, а не генералы в роде Бредова