Будучи убежденным в том, что вся эта затея с передачей «20/20» лишь хорошо продуманная мистификация, Крис подошел к этому вечеру как просто к еще одной из наших подогреваемых дешевой выпивкой вечеринок с вандализмом и мелким воровством. Поэтому он немедленно откупорил бутылку и налил нам обоим щедрой рукой какой-то густой жидкости. Он передал мне мою порцию. Я смотрел на напиток, поднося его к свету, и гримасничал:
— Что там за дерьмо плавает? Что это, черт побери?
— Это «дерьмо» — золото… настоящие золотые хлопья. А этот прекрасный напиток — коричный шнапс.
— Ты смеешься надо мной! Меня собирается снимать крупнейшая телевизионная компания, мне нужен нормальный напиток, чтобы расслабиться, а ты приносишь какой-то шнапс! Да еще в нем что-то плавает?!
— Золотые хлопья, а не что-то. Эта штука — не дешевая. Прекрати выть и пей.
— И что, мне пить с этими золотыми хлопьями?
— Ну а что… это самое лучшее. Это вроде как выпить червячка с текилой. От этого у тебя могут появиться галлюцинации.
— Ты — мешок с дерьмом.
— Что касается последнего, то от него не бывает галлюцинаций. А если мы уговорим всю бутылку с золотыми хлопьями и прочим, то к завтрашнему вечеру мы будем срать Пэк-менами[12].
Мне не ясно, что он имеет в виду, но я подношу стакан к губам. У этой штуки консистенция сиропа от кашля и такое же резкое амбре. Отдушка корицы не может скрыть грубого запашка напитка так же, как ароматическая аэрозоль в туалете, который только что посещали, усугубляет и без того плохую ситуацию, делая душок в нем похожим на запах рождественской елки, под которой только что наложили кучу. Но я все же пью. Как-никак это — за наше Дело.
— За Дело, — говорю я, делая громадный глоток шнапса.
Крис повторяет за мной.
Второй глоток гораздо лучше первого, а когда шнапс идет по пятому кругу, я уже думаю, что это вовсе и неплохая штука. Вот тогда Кристофер и вынимает из внутреннего кармана своей кожаной куртки невероятно вонючую сигарету без фильтра, плохо скрученную.
— Нам нужно выкурить ее прямо сейчас. Я нашел ее на панели у твоего дома. Ясно, что это — дар Мойр, а ты ведь не хочешь спорить с Мойрами, особенно в такой вечер.
Что правда, то правда.
Выхватив у меня зажигалку, он прикуривает и глубоко затягивается. Он передает косяк мне и каким-то образом говорит, задержав дыхание:
— Никогда не спорь с судьбой… за Дело. Затраханная Эй.
Когда бутылка была до половины допита, а косяк до половины докурен и мы уже сидели на пожарной лестнице и наблюдали, как переодевается девушка в соседней квартире, Крис почти полностью убедил меня в том, что меня действительно подставили какие-то подлые бывшие знакомые. Я уже мысленно соглашался с этим, когда послышался стук во входную дверь. Выражение ошеломляющей неожиданности на моем лице полностью затмилось неверием и шоком на его.
— Ха! — воскликнул я. — Это правда!.
Я ощущал себя победителем, хотя совершенно пьяным и заторчавшим на уровне жирафьего зада. Я был не расположен даже к попытке открыть дверь, не говоря уже о том, чтобы вещать для звукозаписи, предназначенной миллионной аудитории. Я не мог вспомнить даже свое второе имя и глубоко сконцентрировался, пытаясь сделать это, когда снова постучали, на этот раз даже сильнее.
— Лучше ты открой. Это твоя работа, — сказал Крис, спокойный, как далай-лама.
Конечно, он — спокойный. В Эй-би-си и мысли не было, чтобы брать у него интервью. Все, что от него требовалось, — это сидеть спокойно, несомненно, за камерой, пить свой проклятый шнапс и втайне радоваться, наблюдая полный развал передачи.
В каком-то смысле, после прихода Криса, я почувствовал себя более параноидным, чем Джон Боббит[13] на сходке точильщиков ножей.
— А что, если это полиция? — подумал я, или сказал, или подумал, что я подумал, но фактически сказал, потому что Кристофер следом ответил:
— Я считаю, что это было бы для тебя сейчас меньшей из двух бед. Открывай эту гребаную дверь.
Мы осторожно пролезли назад через окно в ванной, и я крикнул в направлении двери:
— Кончаю! Иду! — Затем, взглянув на Кристофера, все еще затянутого в черную кожу мотоциклетного костюма так, что весь мир мог бы признать в нем Хромого из «Криминального чтива», без маски со щелью на молнии для рта, и поняв возможный гомоэротический подтекст того, что я только что прокричал в дверь сквозь пелену дыма от марихуаны, я по-новому сформулировал свое заявление: — Сейчас я подойду.
Здорово. Они думают, что мы в спешке натягиваем на себя снятую одежду. Это плохо. Через дверной глазок мне видна вся толпа, никто из них не выглядит агентом правоохранительных органов или как-то связанным с правопорядком.
Я открываю пять замков на двери (что, принимая во внимание мое в значительной степени измененное состояние, мало чем отличается от искусного решения одного из этих чертовых кубиков Рубика) и встречаю три улыбающихся лица: одно мужское, два женских. Я ничего не говорю. Черт… Я все еще пытаюсь вспомнить мое второе имя. Женщина ближе всех ко мне, женщина-главарь, начинает:
— Джейсон?
Я все еще мучительно стараюсь вспомнить свое второе имя, когда отвечаю:
— Нет… это мое первое имя.
Неожиданно вид их становится таким же недоуменным, как и у меня.
— Ой… подождите… нет… да… Джейсон… да… это я. Я — это он. Я есть он.
Я протягиваю руку, а женщина-главарь вежливо пожимает ее. Она представляется как репортер, мужчина — как телеоператор, а вторая женщина — как звукооператор. Я уже успел забыть все три имени и опять пытаюсь вспомнить свое собственное второе имя, когда до меня доходит, что нужно пригласить их войти. Что я и делаю.
Все они останавливаются, чтобы нервно посмотреть на Кристофера, который, непостижимо почему, принялся вынимать мои многочисленные охотничьи и автоматические ножи из ящика, где они лежат, и теперь чистит их лезвия с холодящим кровь благоговением.
— Ох… это Кристофер, мой единственный друг мужского пола. Он гетеросексуален, несмотря на то что полностью затянут в черную кожу. Я не знаю, почему он чистит ножи. Я не часто ими пользуюсь. Скажи «Здравствуйте», Кристофер!
Крис осторожно кладет зазубренный нож-потрошитель, который держал в руке, и неожиданно становится образцом вежливости и очарования. Он представляется репортерше и всей группе, причем их имена, названные уже во второй раз, я снова немедленно забываю. Как только это происходит, я иду к своему ежедневнику на моем столе и переворачиваю страницу на завтра, затем на свободном месте в разделе «Что сделать» коряво пишу: «Второе имя?», закрываю ежедневник и стараюсь забыть обо всем этом.
Кристофер ведет разговор на профессиональную тему с девушкой-звукооператором, которая, как он быстро узнает, оказывается замужем за телеоператором, который, в свою очередь, крутится возле моей кровати с каким-то странным непонятным прибором, держа его на расстоянии вытянутой руки от своего лица, измеряя им какой-то атмосферный аспект или что-то в этом роде. Поскольку он начинает устанавливать временные реостаты на все мои выключатели света и лампы, я предполагаю, что он измеряет уровни освещенности. Но тем не менее я не свожу с него подозрительного взгляда, даже в то время, когда репортерша вовлекает меня в непринужденную дружескую беседу перед интервью.
— Замечательная квартира, — говорит она нервно, оглядываясь на ножи и сдутую многоотверстную надувную куклу, брошенную в углу.
— Да. Дом-сраный-дом.
— Это лучше, чем все, что было у меня, когда я жила в Сити, — говорит она.
— И у меня тоже, — вступает в общий разговор телеоператор из-под моей кровати.
Вследствие этого я начинаю подозревать, что телеоператор — моль. Не шпион или двойной агент, а именно моль, пушистое маленькое насекомое, привыкшее к темноте, которое роется в вещах и, как мне кажется, питается червяками и личинками. Да, очевидно, что я торчу, как воздушный змей. Но этот парень, копаясь в поисках электрической розетки или бог знает чего, выбрасывает оттуда использованные и смятые тюбики из-под смазки и мой счастливый презерватив.
Кристофер появляется рядом со мной с еще одной порядочно налитой шнапсом кружкой.
— Выпей это… оно тебя немного поправит… поможет расслабиться. Ты такой напряженный. Кончай пялиться на парня с камерой.
Я делаю большой глоток густого сорокаградусного коричного сиропа.
— Разве ему не нужен ордер, чтобы творить такое? Он вот только что выкинул мой счастливый презик на середину комнаты!
— Ты дал согласие на обыск, когда впустил их… Четвертая поправка[14]. Теперь пей свой шнапс. Глотай сильнее из реки забвения. Это единственное, что может тебе сейчас помочь.
Я продолжаю всасывать в себя шнапс в трагикомической и обреченной попытке опьянеть больше, нежели быть обкуренным, каким-то образом думая, что в таком состоянии сознание более продуктивно для интервью подобного значения. Репортерша пытается продолжать светскую беседу.
— Мне понравился ваш рассказ, — говорит она, доставая сложенную копию моей истории, напечатанную на принтере.
Похоже, что эту копию сильно травмировали. Уголки страниц загнуты, и много подчеркнутых мест. Есть пометки на полях.
«Черт побери!» — думаю я (моля Бога, что не произношу это вслух). Я не читал этой штуки с тех пор, как написал и послал ее в Salon, com. И это был черновой вариант. А теперь у нее в руках текст с полным анализом! Со вскрытыми противоречиями. Черт! Только пусть помянет Дерриду[15] или Фуко[16], и я брошусь в атаку. Из этого ничего хорошего не выйдет.
Съемочной группе требуется еще около получаса, чтобы все установить, и этого времени (в сочетании со шнапсом, первоначально омерзительным, но улучшающимся с каждым небольшим глотком) достаточно, чтобы успокоить мои нервы и сфокусировать мое сознание до такой степени, чтобы я мог делать то, что мне говорят.