Я приношу свои извинения перед случайным читателем за эклектичность и некоторую хаотичность этой главы. Но и сам Лиссабон таков. Он многослоен, пёстр, фундаментален, красив без самолюбования, местами роскошен, целен, уместен, как обособленный историко-архитектурный объект, впечатляющ, но ненавязчив. Таких мест на Земле очень мало. Кто хоть раз видел этот город, тот навсегда оставит о нём память в своём сердце.
В моей же памяти почему-то более всего запечатлелись два эпизода. Один я зафиксировал в многоярусном квартале старого города: в рядовом кафе-забегаловке с выставленными на улицу столиками сидит весьма импозантная дама средних лет в изящном белом костюме и в не менее изящной белой шляпе с широкими полями, бегущими по кругу, как плавная океанская зыбь. Она, не торопясь, при помощи столового прибора, напоминающего больше вязальный крючок, выуживает из мелких речных ракушек их содержимое и с явным удовольствием жуёт его и глотает за милую душу. Эти небольшие ракушки тут же варятся на высокой витрине забегаловки в прозрачной ёмкости, напоминающей аквариум для рыб. Я видел, как в часы отливов на прибрежных отмелях Рио-Тежо доброхоты собирают их в специальные корзины или торбы. Но моим вниманием завладела дама. Мне всегда казалось, что такие элегантные и строгие женщины питаются если не воздухом, то святым духом. А здесь такое прилюдное разоблачение. Мне на миг показалось, что я подсматриваю в замочную скважину чужого дома по наводке подвернувшегося под руку беса. С тех пор во мне присутствует навязчивое чувство, что та дама до сих пор сидит за столиком кафе старого города и методично достаёт португальским крючочком на длинной витой ручке мякоть пресноводных моллюсков из Святой Полноводной Реки, опоясывающей древний Лиссабон.
Второй эпизод – это помещённый в витрине дорогого ресторана крупный, желтовато-коричневый краб. Он оказался живым. Это можно было определить по эпизодическим и весьма вялым шевелениям его ног и слабым сокращениям большой передней клешни. Сегодня-завтра он будет съеден каким-нибудь туристом, который укажет на него пальцем и сытым голосом скажет: «О ля-ля! Я хочу его к обеду. А к нему – непременно бутылочку Москателя»… Я подошёл ближе к почти неподвижному крабу и увидел его выпуклые фасеточные глаза. Сколько тоски и укоризны было в его взгляде! Но я ничем не мог помочь бедняге. У меня даже не было денег, чтобы выкупить его и отпустить в родную стихию. Я мог только сожалеть о его участи и столь бесцеремонном обращении перед его неизбежной кончиной. Наверное, все мы в той или иной степени похожи на этого краба. Ведь рано или поздно придёт кто-то невидимый, укажет на нас пальцем, и уйдём мы в ненасытный и прожорливый рот вечности. И некому будет нас выкупить и спасти. Единственное упование на то, что мы всё-таки не крабы, и наше физическое существование не последний этап в этой жизни.
14.05.1993. На входе в Бискай
Лиссабон за кормой. – Кабу-де-Рока. – В балласте через Бискайский залив: подробности. – Яхта.
Adeus, Lisboa! Мы опять на входе в Бискай, но с другой стороны. В Лиссабоне мы успешно выгрузили пшеницу, зачистили трюма и в балласте пошли на Испанию, на её северное побережье. Я уносил с собой свои впечатления о Лиссабоне, как об одном из лучших городов на свете. И если говорят, что Киев – мать городов русских, то Лиссабон можно смело назвать отцом городов португальских и бразильских, поскольку именно португальцы открыли и освоили Бразилию и придали ей статус государства. А Рио-де-Жанейро по своему местоположению и великолепию может соперничать только с Лиссабоном. Уверен, когда строили Рио, всё время оглядывались на далёкую португальскую столицу – город на реке Рио-Тежо. И, видя его вживую и вспоминая о нём, всё время хочется восклицать: «Ах! Лиссабон, Лиссабон!»
Кстати, совсем рядом с Лиссабоном есть одна достопримечательность, если не главная, то знаковая – «конец» Европы. Да, да, именно в Португалии Европа обрывается в воды Атлантики крутым и живописным мысом Кабу-де-Рока. И если вам посчастливилось на нём побывать, то по этому случаю можно получить диплом с настоящей сургучной печатью, где на голубом небесном фоне плотной меловой бумаги будет начертано:
«Сеньор (Ваша фамилия), Вы посетили Кабу-де-Рока, район Португалии. Это самая западная точка на Европейском континенте, где «кончается земля и начинается вода». С этого места португальские мореплаватели, воодушевлённые Символом Веры, отправлялись на своих каравеллах на поиски новых земель»
Нет ничего хуже для грузового парохода, чем идти в балласте, да ещё против ветра и волны. В балласте – это когда трюма пусты, а для осадки и, соответственно, большей остойчивости в специальные балластные танки закачивается забортная вода. Эта забортная вода и есть тот балластный груз, который придаёт пароходу его морские качества. Но груз этот не вполне достаточный, чтобы посадить пароход по ватерлинию, и он становится менее управляемым и более подверженным всем нападкам стихий. Поэтому нас болтает, бьёт крутой волной по скулам, корабль содрогается, на проходящей вдоль борта волне оголяется гребной винт, машина, почувствовав облегчение (плохо работает регулятор оборотов), набирает скорость, вводя в резонанс весь корпус. Такое впечатление, что судно вот-вот развалится.
Почему-то вспоминается один эпизод, происшедший почти 20 лет назад. Он засел в моей памяти, как инородное тело, не дающее успокоения и чаще напоминающее о себе именно в этих местах, которые по долгу службы приходилось пересекать не однажды.
Шёл 1974 год от Рождества Христова. Мы пересекали штормовой Бискай и приближались к месту встречи с флагманом – научно-исследовательским судном «Профессор Визе». Сильный северо-восточный ветер не привносил тепла в наступившее лето, он срывал мелкую водяную пыль с бегущих крутых волн, наполнял воздух влагой и напрягал атмосферу статикой небесного электричества. Создавалось впечатление, что ударили по туго натянутой струне какого-то большого вселенского инструмента и струна эта, войдя в резонанс, бесконечно звучит в окружающем нас пространстве.
Редко удаётся проскочить этот залив, чтобы тебя не зацепило хотя бы краем проходящего циклона. И конец июня не был исключением: нас валяло в изгибах серо-голубой воды, рваные стремительные облака под стать океаническим валам неслись в том же направлении в размытую ветрами даль, чтобы слиться с потоками встречных течений, ослабеть или, наоборот – усилиться, завернувшись в спирали разрушительных торнадо.
Неспокойное это место, продувное, любое для вольных ветров. Кильватерный след за кормой, образованный двумя работающими гребными винтами, быстро таял и исчезал в беснующейся водной стихии.
Я стоял на шлюпочной палубе, держась за ограждающие борт релинги, и любовался представшей передо мной картиной. Моё внимание привлекла одинокая двухмачтовая яхта, лежащая в глубоком дрейфе, без парусов, и, очевидно, совершенно неуправляемая. Она сильно кренилась на крутой волне, и иногда казалось, что верхушки мачт вот-вот коснутся того или иного гребня. Яхта лежала по ветру милях в трёх от нас, не больше, и, когда мы оказались на траверзе, я понял, что наши судоводители её не заметили. Я решил подняться и показать яхту.
На ходовом мостике находился капитан и третий помощник. У рулевой колонки стоял вахтенный матрос, направляя судно на показавшийся вдали флагман.
– Иммануил Николаевич, – обратился я к капитану, – по правому борту яхта. Похоже, неуправляемая.
На моё сообщение капитан отреагировал замечанием штурману, чтобы тот внимательнее следил за обстановкой, а сам вышел на правое крыло мостика и долго смотрел в бинокль на дрейфующую яхту. После небольшого раздумья он, как бы для собственного успокоения сказал:
– Под мотором идёт…
Но в его словах и интонации не было уверенности, а больше проскальзывало лёгкое раздражение оттого, что праздный наблюдатель отвлёк его от дела и вмешался в непреложный ход вещей. Напрасно я ждал команды: «Руль право на борт, держать на дрейфующий объект». Мы все прекрасно понимали, что при такой волне различить след слабосильного мотора с трёхмильного расстояния невозможно даже в морской бинокль.
Наш курс остался прежним. Наверное, разворачиваться на виду у флагмана считалось неприличным. Мы вовремя подошли к месту нашего рандеву.
Яхта скрылась из поля зрения, и больше о ней никто не вспоминал, а у меня осталось чувство досады и какой-то глубинной вины. Конечно, я не мог приказать капитану изменить курс, подойти к яхте, выяснить обстановку, при необходимости помочь экипажу, если таковой вообще имелся на её борту. Действительно, случай мог быть вполне тривиальным: или экипаж просто штормовался, предоставив своё судно стихии, или яхту элементарно сорвало с якорной стоянки какого-нибудь прибрежного порта и она дрейфовала по воле ветра и волн. Но в любом случае осадок от этого случая у меня до сих пор остался. И осадок этот имеет привкус горечи, чего-то не до конца сделанного и свершённого, что должно быть обязательно сделано и свершено.
Как это было давно. Но по своему восприятию – будто бы вчера. А сегодня мы проходим вдоль кромки северного побережья Испании и заходим в небольшой порт Басконии Пасахес, расположенный в закрытой горами бухте.
15.05.1993. Pasajes
Вход в бухту. – Город с остановившимся временем. – Маньяна. – Римский акведук. – Байкеры. – На «Туристе» по Крыму во времена путча. – Чисто виртуальная поездка в Биарриц. – Везём баскский гранит.
Городок Пасахес расположен почти на границе с Францией и является как бы пригородом более крупного города Сан-Себастьяна, до которого ровно 4 километра, и в котором находится центр подпольного баскского движения. А ещё там проводятся ежегодные европейские джазовые фестивали. Вход в бухту очень узкий и в то же время очень живописный. Это ущелье, скорее всего в незапамятные времена было пробито водами реки, спадающей с Кантабрийских гор: слева и справа высокие крутые склоны причудливо изрезанных скал (впрочем, как и на всём протяжении Бискайского побережья). По берегам видны моренные напластования – каменный слоёный пирог. Наверное, миллионами лет он выдавливался из глубин земли, во многих местах накренился, что говорит о каком-то давнем тектоническом надломе коры, идущей по береговой черте. Возможно, именно эти надломы и помогли пробиться сквозь скалы водам реки и образовать столь живописные фьорды в её дельте. Сюда может зайти судно небольшого водоизмещения: узкий проход, ограниченные глубины, небольшие причалы. Нам повезло, мы попадаем под местные стандарты, наше судно всего-то 3.5 тысяч тонн водоизмещением. Становимся у причала под загрузку гранитных моноблоков на Антверпен.