[52]. Спасибо. Он не сказал мне, что Муханов уволен.
5 марта. Новая эра. Сегодня объявлен, в Петербурге и Москве, Манифест об отмене крепостного состояния. Он не произвел сильного впечатления в народе и по содержанию своему даже не мог произвести этого впечатления. Воображение слышавших и читавших преимущественно остановилось на двухгодичном сроке, определенном для окончательного введения в действие уставных грамот и окончательного освобождения дворовых. «Так еще два года!» или: «Так только через два года!», – слышалось большею частью и в церквах, и на улицах. Из Москвы тамошнее начальство телеграфировало, что все обошлось спокойно «благодаря принятым мерам».
Государь на разводе собрал офицеров и сказал им речь по поводу совершившегося события. При выходе из манежа народ приветствовал его криком «ура!», но без особого энтузиазма. В театрах пели «Боже, царя храни!», но также без надлежащего en train[53]. Вечером никто не подумал об иллюминации. Иностраницы говорили сегодня: «Comme votre peuple est apathique!»[54]. Это не столько апатия, сколько сугубое последствие прежнего гнета и ошибок во всем ходе крестьянского дела. Правительство почти все сделало, что только могло сделать, чтобы подготовить сегодняшнему Манифесту бесприветную встречу.
Утром был у обедни. Потом на рысистых бегах. Вечером у гр. Блудовой и у Мещерских.
6 марта. Утром в Комитете, в Министерстве и у кн. Щербатовой. За мной посылал кн. Вяземский, чтобы посоветоваться на счет адреса от имени Правительствующего сената, имеющего быть представленным государю в ответ на Манифест. Сенаторы положили «не благодарить и не поздравлять», но верноподданнически отозваться на Манифест. Каждый Департамент избрал редактора. Затем из всех редакторов избран кн. Вяземский, а он выпросил себе в сотрудники сенатора Пинского (Карниолини), который должен был приехать к нему сегодня вечером. Между тем проект адреса был уже написан и на совещании со мною подвергся только немногим изменениям.
Вечером был у гр. Блудова и у Вяземских, где по древнему обычаю дамские вечера не клеятся.
Из Польши все те же вести. Временное правительство прекратило свои действия, и правительство наместника восстановлено, но обнаруженное бессилие его лежит на нем тяжкою гирею, опутывает его колючими веригами. Здесь краснеют пред претерпенным и претерпеваемым там уничижением, но не знают, на что решиться, за что взяться, с чего начать и к чему идти.
7 марта. Утром в Комитете. Заходил к Шувалову, который показал мне превосходно продуманное и написанное им мнение в ответ на предложение некоторых дворян ходатайствовать о созыве чрезвычайного собрания дворянства и о принятии в соображение правительством претерпеваемых дворянством убытков вследствие эмансипационной реформы. Шувалов доказывает, что говорить об убытках рано, что предаваться раздражительным прениям несвоевременно, и что вообще подобная система действий со стороны дворянского сословия по соответствовала бы ни его достоинству, ни настоящему значению, ни будущему призванию.
Вечером был у меня Маврос. Умен. Из его речей видно, между прочим, как у нас уже глубоко проникли понятия о либеральных формах правления. Мы опираемся на войско, а войско уже рассуждает и находит, что на него опираться не следует.
8 марта. Утром в Комитете и в Министерстве, где было 3-е заседание Петровского комитета. В городе ходят слухи о каких-то новых столкновениях в Варшаве.
9 марта. Утром в Комитете и у гр. Блудова, который сообщил мне записку статс-секретариата Царства Польского о введении в действие в Царстве органической грамоты 1832 г., доселе в действие не введенной. Эта записка будет рассматриваться в назначенном на 11-е число заседании Совета министров.
Я воспользовался представлением губернаторских отчетов для испрошения у государя высочайшего повеления и сообщения начальникам губерний чрез министра внутренних дел всех высочайших резолюций и отметок, по отчетам последовавших. Государь согласился с характеристическою оговоркою: «Кроме подлежащих тайне, потому что, к сожалению, опыт доказал, что их в Министерстве внутренних дел иногда употребляют во зло». И привел два примера.
Вечером был у меня Вилькен из Варшавы. Он метко говорит, что жертвы 15-го февраля для поляков «des oncles d'Amerique» – On en porto lc deuil; mais on en herite[55].
10 марта. Утром в Комитете. Заходил к Вяземским. Государь отклонил принятие адреса Сената. Слышно, будто бы не желают признать за ним право представлять адресы. Если можно представлять приветный адрес, то, говорят, можно было бы представить и неприветный. Кн. Вяземский замечает, что de се qu'on а le droit de souhaiter le bonjonr au quelqu'un il no s'en suit pas encore qu'on ait le droit de lni dire d'aller au diable[56]. Полагаю, что главную причину непринятия адреса следует скорее искать в огласившемся, вероятно, обстоятельстве, что Сенат не хотел «ни благодарить, ни поздравлять».
11 марта. В ½ 7-го час. утра фельдъегерь привез изустное приказание государя отложить Совет министров до 14-го числа. Государь сегодня причащался св. тайн и до 3-х часов утра, по словам фельдъегеря, молился. Был утром у Ланского, который довольно здраво говорил о польских делах. Я старался доказать ему необходимость перемены системы. Потом был в Комитете и у кн. Суворова.
Вечером в Политико-экономическом комитете. Многочисленное собрание. Из пустого в порожнее переливали довольно плохие речи по вопросу о колонизации порубежных областей.
Встретил у Ланского гр. Муравьева-Амурского. Il n'a plus allures d'un astro ascendant[57]. Видно, что ему как-то неловко, что его не прочат в Варшаву.
Гр. Стенбок уведомил меня поздно вечером, что я избран в члены Английского клуба.
12 марта. Утром у обедни. Заходил к Щербатову и Иславиным.
Сегодня нечто вроде организованной властями крестьянской демонстрации. Я не видал ее, но говорят, что у Зимнего дворца собралось до тысячи, до двух тысяч или до двухсот (varias fama voces habet[58]) крестьян. Депутация из 12-ти человек была допущена к государю и поднесла хлеб-соль.
Из Варшавы получены от кн. Горчакова новые предположения, составленные, как слышно, марграб'ом Велопольским. Совет министров назначен по сему поводу па завтра. Карницкий, который был у меня вечером, говорил, что они отчасти идут далее, отчасти не столь далеко, как предположения, составленные им вместе с Платоновым и Тымовским.
Был вечером у Ланского. Еще раз встретил там Муравьева-Амурского и еще раз вынес из этой встречи впечатления, что он ниже своей репутации и даже не умеет нести этой репутации с достоинством. Видел Милютина. Кисель.
Потом заезжал в Английский клуб.
13 марта. Совет министров. Вынес из него самое тяжелое впечатление. Кроме обыкновенно присутствующих 15-ти членов, были приглашены гр. Сергей Строганов, бар. Мейендорф. Тымовекий и Платонов.
Государь открыл совещание упреком в несоблюдении тайны насчет того, что в Совете происходит, и сослался на перепечатание в «Колоколе» всего сказанного им в предшедшем заседании Совета по крестьяпскому делу. Потом е. величество вкратце рассказал варшавские события, прочитал письмо и записки, полученные от наместника, и при этом неоднократно дал заметить, что недоволен тем, что делалось и теперь делается в Варшаве и в Царстве Польском. Потом мною была прочитана записка, составленная Тымовским, Платоновым и Карницким, с изъяснением мер, которые, по их мнению, могли бы быть приняты для удовлетворения справедливых просьб и надежд Польши. Сущность их: введение в действие доселе не введенного в действие органического статута 1832 года с некоторыми переменами; восстановление Государственного совета с упразднением кодификационной комиссии, призвание в оный по назначению почетных обывателей и чипов местного управления; образование губернских и уездных советов; образование муниципалитетов в городах. Затем я прочитал проект указа и expose de motifs[59]. составленные Велопольским и присланные кн. Горчаковым, как предположения, им одобренные и настоятельно рекомендуемые.
Во время чтения гр. Блудов, один из двух еще живых редакторов статута 1832 г. (гр. Нессельроде – другой), заметил, что в сущности ничего не введено было в действие из того, что в статуте было предложено.
Начались толки, не могу назвать их ни совещанием, ни прениями. Сущность заключалась в следующем:
Гр. Адлерберг. Ввиду нынешних обстоятельств и ради спешности дела – в пользу предположения наместника.
Гр. Панин. Находит, что стеснение жителей Царства и недостатки тамошнего управления преимущественно и даже исключительно относятся до части народного просвещения. Избирательное начало в городах опасно. Бургомистров и ратманов лучше назначать от правительства. Различие между дворянами и недворянами должно быть сохранено. Государственный совет следует восстановить; кодификационную комиссию упразднить. Улучшить часть народного просвещения. Действовать постепенно и осторожно в отношении к реформам (je n'ai jamais rien entendu de plus creux que la parole d'ailleurs sonore et coulante du Cte Panine[60]).
Гp. Строганов. В Варшаве революция. К государю обращаются мятежники. Aucune concession. Wielopolski et Zamoyski au lieu d'avoir voulu etre les martyrs de la bonne cause (!!!) sont les conspirateurs[61].
Кн. Горчаков. Un gouvernement fort peut ameliorer. Ses concessions ne sont pas faiblesse. Point de concessions successives pour ne pas exciter d'esperances irrealisables. Il faut sur le champ en tracer les limites et achever l'oeuvre ici, la faire complete sans correspondances preambles avec Varsovie. Il faut se hater. De nos jours le temps devoue mais ne consolide pas