то учреждение”. Вообще настроение подавленное и критическое. Говорят, что Япония предложила воюющим сторонам заключить мир. Если это так, значит Англия и Германия сговорились и мы оплачиваем это. Киев, говорят, наутро после вступления немцев… уже имел правительство, в котором оказались и члены Верховного Совета. Вероятно, то же будет и в Москве. Дипломатический корпус вывозят на машинах. ЦК, очевидно, уехал. Во всяком случае, Еголин уже в Казани — будет, очевидно, руководить уехавшими туда писателями.
Упорно говорят, что пострадал тот эшелон, который уехал вчера утром. Боюсь за Ушаковых. Позитивный слух: приехала дальневосточная армия из Сибири. Оборона Москвы поручена Штерну. (Раньше говорили, что он расстрелян за измену под Минском.) В Союзе писателей видел Е.А. Но и она, как и все, так озабочена будущим, что мы мало говорили. Вообще в Союзе интересно: толчея, большие глаза, попытки сохранить культурный облик (у некоторых, немногих).
Везде была сильная стрельба. Но тревогу мы проспали. Где-то было сброшено несколько бомб.
Немцы наконец ударили и на Калинин и, очевидно, взяли его. Скоро наше Пушкино войдет в зону военных действий. То, что англичане не делают десанта, заставляет подозревать, что они решили не воевать дальше.
Но речи Рузвельта, Бивербрука, бомбардировки Германии этому противоречат. Боюсь, что скоро я буду записывать информацию из других источников.
Убит на фронте Долматовский. Не успел написать поэму на сталинскую премию, о которой мне рассказывали. В “Правде” Ставский пишет, что немцы продвинулись “только из-за своего превосходства в силах”. Думаю все же, что речь идет скорее о превосходстве интеллекта. Вероятно, при умном полководце накопленные нами резервы себя оправдали бы. Смешно, например, что мы (если это верно) до сих пор не привезли дальневосточную армию, будь я генералом, я, вероятно, был бы умнее.
Слышал ужасные вещи о первых днях войны. Оказывается, мы разоружили старую границу и повезли орудия на новую, и немцы ударили в тот момент, когда все это было посередине. Наш мобилизационный план решено было заменить новым. (Это в дни, когда можно было ждать войны каждый час.) И смена произошла 18 июня. Пока дошли новые планы, кое-где еще остались старые, и немцы ударили в этот самый момент. Под Брестом мы не отвечали на обстрел до четырех часов(!), так как командир не имел приказа начинать войну. Под Ковно стояла только артиллерия даже без пехотного прикрытия, когда она расстреляла снаряды, все было кончено. Во многих местах на самой границе рыли укрепления местные жители, когда немцы их обстреляли. Они рванулись назад и смяли пограничников, ибо впереди рывших не было прикрытия. В Литве сосредоточили на самой границе несколько сот самых тяжелых наших танков. Таких не было и у немцев. Их бросили без всякой поддержки в Восточную Пруссию. Они остались без горючего, были захвачены немцами и т.д. В первые дни на фронте была такая каша, перед которой русско-японская война — верх организованности. Такова система, “pointe”* которой в том, чтобы сажать на все ответственные места, посты не просто безграмотных людей, но еще и обязательно дураков. Ведь я, простой обыватель, был уверен, что на границе каждую ночь напряженно сторожат готовые к бою части, а они ничего не подозревали и ни к чему не были готовы.
Был у В.И. Бр-й. Она решила сидеть здесь, что самое здравое, и я постараюсь сделать то же, хотя Соня и нервничает, боясь бомб и пожаров.
Газеты стали заметно спокойнее. Мы живем нормально. У меня редкий отдых. Не надо спешить писать, нет срочных и несрочных дел. Пока нас ничто не затронуло. Летом я предался как-то своему любимому занятию — вытаскиванию из земли пня — пень попался самый большой из всех, что я вытаскивал. Я очень долго с ним возился, подпиливал ему лапы и т.д. В одном из его углублений было немного земли. На ней вырос хорошенький белый цветочек. Уже пень был весь подрыт и подрезан, а он все так же безмятежно красовался на нем, не “зная”, что все его основы уже погибли. Потом пень упал на бок и раздавил сей цветочек, который я тогда же оценил как весьма удачный символ нашей безмятежной жизни. Итак — мы пока еще цветем.
Вчера ездил по Москве. Картина обычная. Пока она еще живет. В Калинине — 5-й день уличные бои. Я был там дважды и очень хорошо представляю себе этот милый город.
Смешная все-таки жизнь: Соня пошла в институт, Лютик — во дворе, зенитки стреляют так, что дрожат стекла, гудит самолет, в любой момент может что-нибудь случиться, но все идет в том же обыденном житейском порядке.
На базаре цены идут кверху: 50 р. стоит кг мяса, картофель — 5 р. кг, молоко продают только в обмен — за хлеб. И это еще при той благоприятной ситуации, что в магазинах многое продают по нормальным ценам, и есть карточки.
Пришла Соня. В Союзе ничего не знают. Поезд, может быть, будет завтра. Вероятно, теплушки. Это — существенный аргумент для отказа. Но — говорят — собирается наш институт в Алма-Ата. С ним, вероятно, я обязан буду поехать. Но — в этой небольшой группе ехать будет легче. Говорят, что в массах (очереди и пр.!) очень скверные настроения.
16 <октября>
утро
Итак, крах. Газет еще нет. Не знаю, будут ли. Говорят, по радио объявлено, что фронт прорван, что поезда уже вообще не ходят, что всем рабочим выдают зарплату на месяц и распускают, и уже ломают станки. По улицам все время идут люди с мешками за спиной. Слушаю очередные рассказы о невероятной неразберихе на фронте. Очевидно, все кончается. Говорят, что выступила Япония. Разгром, должно быть, такой, что подыматься будет трудно. Думать, что где-то сумеют организовать сопротивление, не приходится. Таким образом, мир, должно быть, станет единым под эгидой Гитлера.
Был на улице. Идут, как всегда, трамваи. Метро не работает. Проносятся машины с вещами. Множество людей с поклажей. Вид у них безнадежный. Идет военный, еврей, седой, свернутое одеяло, из него просыпались какие-то книжечки. Я посмотрел — “Спутник агитатора”. Собрал, пошел. Вдруг приехала все-таки машина. Зашел Шенгели. Он остался. Хочет, в случае чего, открыть “студию стиха” (поэты всегда найдутся!). Договорились работать вместе. Проехали на машине с ним по городу. Всюду та же картина. Унылые люди с поклажей, разрозненные военные части, мотоциклы, танки. По Ленинградскому шоссе проехали три тяжелые пушки. Теперь смотришь на них, как на “осколки разбитого вдребезги”. Заехал к Е.А., отпустил машину, по делам шофера. Она в прострации, не уехала. Хотела уйти — не ушла, отрезана от родных. Были на вокзале. Никто не уехал: евреи, коммунисты, раненый Матусовский в военной форме. Не хочет снимать: “не изменю Родине”. Президиум улетел ночью в Казань. Деньги за билеты выдали обратно. Ин-т Горького пешком пошел в город Горький. Это же предложено другим учреждениям (пожелающим). Интересно, что никто не заботится и о коммунистах. Они не собраны, не организованы, остаются дома, ничего не знают. Характерное доказательство давнишней смерти партии. В 4.30 объявили по радио, что в 5 выступит председатель Моссовета Пронин. В 5 перенесли его на 6. В 6 часов он не выступил, а передали распоряжение Моссовета, чтобы учреждения работали нормально. Получили на эвакуационное свидетельство хлеб на 10 дней. В очередях и в городе вообще резко враждебное настроение по отношению к “ancien режиму”*: предали, бросили, оставили. Уже жгут портреты вождей, советуют бросать сочинения отцов церкви**. Шофер мой умудрился достать бензин, полный бак. Но ехать я не хочу. На местах будет, вероятно, анархия. Ушаковы поторопились. Вернулись посланные копать: негде. Сейчас: ночь, сильно стреляют, но говорят, что уже с утра увозили зенитки. Е.А. озабочена, как быть с идеологией. Как бы ни кончились дела, если даже Англия разобьет Гитлера, старый режим не вернется. “Была без радости любовь, разлука будет без печали”. Но, вероятнее, компромисс англичан с Гитлером и мои прогнозы лопнули. Поразительно бездарно мы кончили как раз тогда, когда, казалось, сумели стабилизировать положение. Национальный позор велик. Еще нельзя осознать горечь еще одного и грандиозного поражения не строя, конечно, а страны. Опять бездарная власть, в который раз. Неужели народ заслуживает правительства? Новые рассказы о позорном провале в июне: измены, оставления невзорванных мостов и целых дотов. На фронте сейчас дают по 20—30 патронов на стрелка и пять гранат на взвод против танков.
17 <октября>
Сегодняшний день как-то спокойнее. Тон газет тверже. Немцев нет, и нет признаков ближнего боя. Объявилась руководящая личность: выступил по радио Щербаков, сказал, что Москва будет обороняться, предупредил о возможности сильных бомбардировок. Вечером дали тревогу, отправились в убежище, но через 40 минут дали отбой. В Литвузе совсем успокоились и решили начать лекции с понедельника. Так как я оказался безработным (ибо мои службы ушли!), то я взял новые курсы в Литвузе, хотя и не уверен, что смогу их прочесть: кто-нибудь убежит — или они, или я. Судя по тому, что немцев нет, армия все же не развалилась. Наступление идет уже семнадцатый день. Теперь дело в выдержке, в резервах. Если мы сможем упереться, может быть, немцы и выдохнутся у ворот Москвы. Это было бы эффектно. Но для партии и вообще руководства день 16 октября можно сравнить с 9 января 1905 года. Население не скрывает своего враждебного и презрительного отношения к руководителям, давшим образец массового безответственного и, так сказать, преждевременного бегства. Это им массы не простят. Слухи (как острят, агентства ГОГ — говорила одна гражданка, ОБС — одна баба сказала и т.п.) говорят, что Сталин, Микоян и Каганович улетели из Москвы 15-го. Это похоже на правду, так как развал ощутился именно с утра 16. Говорят, что Тимошенко в плену, Буденный ранен, Ворошилов убит. Во всяком случае сегодня газеты признали, что наши войска окружены на Вяземском направлении. Вчера все шло по принципу “Спасайся, кто может”. Убежали с деньгами многие кассиры, директора. Директор изд-ва “Искусство” с револьвером отнял у кассира 70 тыс., разделил с замами и убежал. Где-то убежал директор кожевенного завода, после чего рабочие уже сами растащили кожи. Где-то растащили продовольственный склад. Сегодня говорят о расстрелах ряда бежавших директоров военных предприятий, о том, что заставы на всех шоссе отбирают в машинах все, что в них везут и т.п. Магазины работают всю ночь, выброшено много продовольствия. Дают пуд муки на карточку и т.п. Но очереди огромные. Резко усилилось хулиганство. Появились подозрительные личности: веселые и пьяные. Красноармейцы не отдают чести командирам и т.п. Но части проходят по Москве с песнями, бодро. В Японии смена кабинета. Может быть, к войне? Вечернее небо в зарницах от далеких выстрелов (если это не трамвайные вспышки). Видел пролетавшую зеленую ракету. Поток беженцев сегодня меньше. Поезда, говорят, не идут. Поезд с Ушаковыми, говорят, где-то недалеко застрял. Некоторые приходят пешком из стоящих за Москвой эшелонов. Едущих в эшелонах заставляют копать укрепления. Слух о том, что на шоссе грабят идущие машины. В общем, мы прочно засели в Москве. Думаю, что это лучше. С машиной продолжаются приключения…