Именно поэтому в случае смерти цыгане используют всевозможные способы, чтобы избежать вскрытия усопшего. Законные и не очень. И границ для них нет.
В Российской Федерации, согласно закону, любой пациент, находившийся в больнице менее суток и скончавшийся там, должен быть отправлен на вскрытие для установления точных причин смерти.
Желания или нежелания родственников, друзей и близких усопшего не могут нарушить данный порядок. Это в идеальном мире. Врачи же в тот момент оказались в щепетильной ситуации.
С одной стороны, закон есть закон, а с другой – беснующаяся толпа за хлипкими дверями в реанимацию. Однако пациент умер, и об этом нужно сообщить всем.
Если рассматривать больницу как человеческий организм, приемное отделение – рот, поглощающий толпы страждущих; поликлиника – почки, отфильтровывающие огромный человекопоток ежедневно; диагностическое отделение – глаза, призванные понять, что с пациентом не так; бухгалтерия – печень, обеспечивающая все внутренние процессы; руководство – мозг, где заместитель главного врача по общим вопросам – ретикулярная формация (часть мозга, которая есть, но не всегда понятно, за что отвечает); а реанимация – сердце. Орган, без которого невозможно полноценное функционирование. Он дает жизнь всем отделениям.
В нашей районной больнице реанимация находилась на первом этаже и состояла из двух палат, комнат медсестер, служебных помещений и ординаторской. Заведующим был мужчина видный и серьезный, и именно ему по долгу службы предстояло оповестить родственников умершего.
Дальнейшие события развивались буквально в течение пяти минут. Но время будто остановилось для всех. Как в блокбастерах, когда на экране происходит действие и камера наезжает то на одну, то на другую группу людей в режиме слоумоушен. Знал ли простой католический священник Август Музгер, что его открытие будет так востребовано. И почти в каждом фильме кто-то будет замирать.
Как только толпа за дверью услышала, что пациент умер и тело они смогут забрать через несколько дней после вскрытия, началось движение. Гул голосов нарастал, переходил с воя на плач, с плача на крик, перемежаясь с причитаниями и нецензурными выкриками.
Уже работая в Москве, я повторно столкнулась с подобной ситуацией. В поликлинике, только переступив порог здания, рядом со стойкой администраторов умер пациент. Он просто захрипел, упал и перестал дышать. На вскрытии определили, что у него был порок сердца, смерть могла наступить в любой момент. Но наступила именно у нас. Пациент являлся обрусевшим индусом из местной общины. Следующие четыре часа толпа его родственников покрывала меня, как главного врача, а значит, ответственного за все произошедшее, проклятиями, взывая к своим богам и московской полиции. Не забыв подключить к процессу родственников из Дели и Канберры по видеосвязи.
Однако там на моей стороне была охрана клиники, врачи и уголовный кодекс, а тут, у заведующего, только субтильные медсестры, престарелые санитарки и воспоминания о занятиях дзюдо в детстве.
Толпа ворвалась в реанимацию и устремилась к остывающему телу, снося все на своем пути.
Она крушила двери, вырвав замок и заставив одну из створок висеть на петле. Стойки с капельницами падали, из них вылетали бутылки с раствором, разлетаясь на мелкие осколки, блестящие лужи были затоптаны десятком ног. Пустые кровати с грохотом откатывались к стенам, освобождая путь человеческому потоку. Спасло то, что в этот момент больше никого из пациентов не было, иначе последствия могли быть куда более серьезными.
Несколько человек подняли труп с кровати, вырвали из его вен иглы стоящих капельниц и потащили к выходу. В это время санитарки и медсестры с визгом выпрыгивали из окон в кусты роз, растущих вокруг здания. Оставшаяся старшая медсестра, запершись в ординаторской, вызывала полицию, крича в трубку: «Спасите, нас убивают!»
И только заведующий отделением, стоя в центре палаты, со скрещенными руками на груди, молча наблюдал. Он напоминал капитана тонущего корабля, сохраняющего невозмутимое спокойствие. Не представляю, что ему пришлось повидать, если даже эта ситуация не смогла повлиять на его хладнокровие.
Цыгане протащили тело по всему коридору, вынесли на улицу, бережно посадили на переднее сиденье припаркованной около здания «шестерки», не забыв пристегнуть ремнями безопасности, и уехали в закат, предположительно – в табор.
Пришедшая в себя медсестра кинулась в сторону уходящей толпы со словами:
– Верните манжету, сволочи, она на мне числится!
Манжета от аппарата измерения артериального давления так и осталась на руке покойника. На ее крик лишь приоткрылась дверь комнатки, где сидел дедушка-охранник. Держа в руках кружку с чаем, он тихо спросил:
– Ушли?
И только после положительного ответа открыл дверь пошире.
Полиция приехала через пятнадцать минут. Начмед – через двадцать. А тело так никто и не вернул.
Привидение
– Где вы видели кровь зеленого цвета?
– Что же мне оставалось делать: красная краска кончилась…
Тиха теплая летняя ночь в земской больнице.
Сельская жизнь отличается неспешным ритмом, ранним отходом ко сну и подъемом на рассвете. Все кипит днем, сопровождаясь шумом улиц, звуками животных и гулом гражданских вертолетов, катающих местных современных помещиков, а с заходом солнца замирает. По ночам по улицам бродят лишь местные алкаши в поисках собутыльников и приключений, сотрудники ППС в поисках алкашей и их собутыльников и редкие случайные прохожие.
В тот вечер в больнице стояла особенно звенящая тишина. Ветер не шевелил даже занавески на окнах. Улицы были залиты лунным светом. Фонари освещали площадь вокруг здания, отбрасывая причудливые тени на деревья и дорогу. В деревьях время от времени вскрикивала какая-то лесная птица, ухала сова.
В больнице все спали. Из открытых окон, с улицы, раздавались щелканье сверчков и лай собаки в чьем-то дворе. В дальнем крыле храпели санитарки, выводя замысловатые рулады своей смещенной носовой перегородкой. Стоял легкий запах хлорки и миродеза после вечерней уборки. Ничто не могло потревожить покой пациентов.
Я возвращалась из приемного отделения, находящегося в противоположном конце здания, в ординаторскую неврологического отделения, где проходило мое ночное дежурство. Оставалась пара часов на сон и слабая надежда, что остаток ночи пройдет спокойно. Лампы в здании не горели, я ориентировалась по пятнам света, падающим с улицы. Отдежурив десятки смен, я могла на ощупь, с закрытыми глазами, пройти этот путь и вернуться обратно.
Но внезапно меня привлекло движение в конце коридора. Белое пятно бесшумно двигалось рывками, ломаными движениями и, издав тихий стон, исчезло за углом. Рванув в сторону оперблока, я никого не нашла. Все двери были закрыты. Вокруг стояла тишина.
Студенты-медики, в силу возраста и близости к тайнам мироздания, отличаются особым цинизмом и критичностью мышления.
Поэтому фильмы жанра хоррор-триллеров, в которых сюжет теряется в море крови, вызывают лишь практический интерес и критику: как можно ножом так ударить в ногу, чтобы струя крови из бедренной артерии сбила собаку на расстоянии четырех метров?
В мистику после нескольких лет посещения анатомичек и лицезрения человеческих организмов во всевозможных видах и срезах также верилось с трудом.
Несмотря на это, лично я фильмы ужасов терпеть не могла с малолетства, хотя регулярно смотрела – порой сознательно, а порой по недомыслию оказавшись в кинотеатре на каком-нибудь показе с друзьями, забыв перед этим уточнить, на что вообще идем. Воображение работало после этого особенно четко, посторонние звуки сразу обрастали деталями и несуществующими героями. Помню, в детстве, когда родители уезжали на дачу или в гости, я оставалась одна. Точнее, с кошкой. Через стенку от нас жил сосед. Он был алкоголик, в целом неплохой и местами интеллигентный. Однако регулярно находился в запое. Наши квартиры разделяла стена, проходящая по длинному коридору. И вот как-то, в очередной раз оставшись дома одна, я услышала шуршание за ней, будто кто-то терся. Переглянувшись с кошкой, мы придвинулись поближе друг к другу и продолжили смотреть очередные ужасы, сделав потише. Шуршание раздавалось с завидной периодичностью. Спустя десять минут присоединившиеся звуки развеяли атмосферу тайны. Сосед был пьян в стельку и, проявляя упорство, шел вдоль стены к выходу. Периодически падая, матерясь и возобновляя путь. Дело было закрыто.
Поэтому, несмотря на атмосферу в ночной больнице вокруг меня, напоминающую классическую обстановку молодежных триллеров, мысль о сверхъестественном даже не возникла. И я спокойно отправилась писать дневники пациентов, лежащих в стационаре.
Через час раздался резкий женский крик, переходящий в вой и хрип. Я выбежала в коридор и увидела следующую картину: около двери в сестринскую, которая состояла из стеклянного полотна, окруженного фанерной рамой, стояла босая полуголая седая старушка. Сорочка на ее щуплом теле висела на одном плече, ключицы выступали над воротом. Седые волосы сбились набок и висели вдоль лица. Она прижалась лицом к стеклу, что-то бормотала, а тонкими морщинистыми руками методично стучала по нему. С другой стороны двери билась в истерике молодая медсестра.
Зрелище, безусловно, было впечатляющим. На крики сбежались врачи соседних отделений, и мы смогли идентифицировать беглянку. Это была пациентка, поступившая накануне с пневмонией.
В силу возраста, а также от избытка дневного сна женщина решила прогуляться: разведать местность на территории, где ей предстояло провести ближайшие две недели.
Нагулявшись вдоволь по больнице, она предсказуемо заблудилась и решила постучать в первую попавшуюся дверь.
Увидев нас, она поняла ошибку и метнулась в ближайшую палату, видимо, с целью прикинуться спящей.
С разбегу налетев на первую у входа кровать, она попыталась лечь, не учтя, что там уже спал дед.